– Мы будем готовы, – повторил Дюлон. Виллар кивнул, но продолжал смотреть на майора: – Амаранте взят, а это означает, что в Порто могут вернуться какие-то части Луасона. Если все сложится удачно, майор, у нас будет достаточно сил для марша на Лиссабон. – Надеюсь, что так и будет, – ответил Дюлон, не вполне понимая, к чему клонит бригадир. – Но дивизия Одле все еще расчищает дорогу на Виго, а пехота Фуа прочесывает горы в поиске партизан. Даже если мы получим в свое распоряжение бригады Делабора и драгун Лорже, нам не достичь нужной концентрации сил. – Уверен, сир, у нас все получится, – вставил Дюлон. – Каждый человек будет на счету, майор. Каждый. И я не хочу отвлекать людей даже на охрану пленных. За столом повисло молчание. Дюлон сдержанно улыбнулся, давая понять, что понял скрытый приказ, однако промолчал. – Вам все ясно, майор? – спросил Виллар тоном человека, который ждет четкого ответа. – Все, сир. – В таком случае, – генерал стряхнул пепел с кончика сигары, – пристегните штыки и поработайте ими как следует. Дюлон поднял голову. Лицо его словно застыло. – Пленных не будет, сир. – Вы мыслите в верном направлении, – с улыбкой сказал Виллар. – А теперь идите и немного отдохните. Майор вышел из комнаты, а генерал налил себе еще портвейна. – Война жестока, – произнес он тоном моралиста, – но жестокость бывает порой необходима. Остальные, – его взгляд скользнул по притихшим офицерам, – могут готовиться к возвращению в Порто. Я рассчитываю закончить здесь к восьми утра, чтобы выступить маршем в десять. К тому времени сторожевая башня на холме будет взята. Измотанный ночным обстрелом, противник уснет перед рассветом и станет легкой добычей пехотинцев Дюлона. Враг будет уничтожен. Полностью. До последнего человека. Итак, все закончится на рассвете. * * * Набравшись терпения, Шарп ждал до последнего и, лишь когда холм полностью накрыло покрывало ночи, выступил из-за стены и, сделав знак Пендлтону, Тангу и Харрису, осторожно двинулся вниз по тропинке. Харпер тоже хотел пойти и даже обиделся, получив отказ, но Шарп оставил его на тот случай, если он сам вдруг не вернется. Он взял бы и Хэгмэна, да тот еще не совсем оправился после ранения, а потому компанию ему составили Пендлтон, как самый молодой, ловкий и хитрый, и Танг с Харрисом, оба хорошие стрелки и умные ребята. Каждый взял по две винтовки, а вот свою кавалерийскую саблю Шарп отдал Харперу – длинная и тяжелая, она могла стукнуться о камень и выдать их противнику. Спуск дался нелегко. Узкий краешек луны лишь изредка выглядывал из-за туч, причем и тогда ему недоставало сил, чтобы осветить им путь. Шли медленно, на ощупь, молча, но при этом далеко не бесшумно. Впрочем, в ночи хватало и других звуков: стрекотали насекомые, вздыхал ветерок, лаяла вдалеке лисица. У Хэгмэна получилось бы лучше, думал Шарп. Бывший браконьер мог передвигаться легко, словно не касаясь земли, а вот им определенно недоставало его грации. Да и откуда ей взяться, если все четверо выросли в городе. Пендлтон, уроженец Бристоля, подался в армию, чтобы не пойти под суд за воровство. Танг, как и сам Шарп, был родом из Лондона, а вот откуда Харрис, лейтенант вспомнить не мог. – Из Личфилда, сэр, – ответил шепотом Харрис, когда они остановились на минутку в нижней части склона. – Откуда и Сэмюель Джонсон. – Джонсон? – Шарп наморщил лоб, но так и не вспомнил, где слышал это имя. – Он не из первого батальона? – В общем-то, да, сэр, – шепнул Харрис. Тронулись дальше. Склон стал более пологим, и они уже почти не шумели. Шарп ощутил прилив гордости. Да, в отличие от Хэгмэна, они не были прирожденными охотниками, однако ж сумели многому научиться и стали настоящими стрелками, чья главная задача – убивать. Они не знали, сколько прошло времени – может быть, около часа, – когда Шарп увидел наконец то, что рассчитывал увидеть. Мерцание. Желтоватый свет появился всего на мгновение и сразу исчез, но лейтенант уже знал, что это было: кто-то, скорее всего какой-то пушкарь, отодвинул створку зашторенного фонаря. Через минуту он заметил и еще одну вспышку, на этот раз красную. Пальник. – Ложись, – шепнул Шарп. – Закрыть глаза. Они закрыли глаза, а через мгновение орудие выплюнуло в ночь дым, пламя и снаряд. Над головой как будто зашуршала рвущаяся бумага, за опущенными веками мелькнула тусклая вспышка, а потом Шарп открыл глаза и несколько секунд ничего не видел, лишь чувствовал запах пороха. Красный огонек переместился, – очевидно, пушкарь отложил пальник. – Пошли! – сказал он, и они двинулись дальше. Снова мигнул фонарь – орудийная команда вернула гаубицу на прежнее место. Шарп еще на закате понял, для чего понадобились два камня: ночью полосы от колес разглядеть трудно, в отличие от камней, а французам требовались четкие ориентиры. Именно эта догадка помогла ему предвосхитить действия противника и составить собственный план. Пауза между выстрелами затянулась. За это время Шарп и его люди прошли путь в двести шагов и были почти на одном уровне с гаубицей. Промежуток оказался гораздо длиннее, чем предполагал лейтенант, но, подумав, он решил, что французы не спешат специально, что их задача в том, чтобы не дать осажденным покоя в течение ночи, а снарядов, возможно, осталось не так уж много. – Харрис? Танг? Направо, – прошептал он. – В случае чего возвращайтесь к Харперу. Пендлтон? Со мной. – Они двинулись влево, осторожно крадясь между камнями. Отойдя от тропинки шагов на пятьдесят, Шарп поставил молодого солдата за большим булыжником, а сам притаился за кустом утесника. – Знаешь, что делать? – Да, сэр. – Ну так отведи душу. Он и сам отвел душу. Странно, ночное приключение доставило ему огромное удовольствие. Поиграть с врагом в прятки – чем не забава? Даже если противник знает, что происходит. Впрочем, времени на сомнения и беспокойство не оставалось – только на то, чтобы внести сумятицу в ряды французов, и он ждал и ждал, пока не убедился, что ошибался, что стрелять больше никто не будет, но тут вдруг тьму пронзил длинный язык белого пламени, который моментально поглотили вырвавшиеся следом клубы дыма, и Шарп увидел, как орудие прыгнуло назад, а колеса подскочили на добрый фут. На какое-то время он ослеп, но через несколько секунд все же заметил желтоватый свет фонаря и понял, что артиллеристы откатывают орудие к камням. Шарп прицелился в фонарь – квадрат света вырисовывался достаточно четко. Он уже собирался спустить курок, когда кто-то из стрелков второй пары выстрелил, и фонарь упал. Заслонка отвалилась, и в ярком свете Шарп увидел две темные фигуры. Он сдвинул винтовку и выстрелил. Следом выстрелил Пендлтон. Шарп схватил вторую винтовку и направил ее в круг света. Какой-то француз выскочил на свет, наверное, чтобы погасить фонарь, и тут же три винтовки ударили почти одновременно. Француза отбросило в темноту. Что-то звонко щелкнуло, – видимо, одна пуля попала в дуло гаубицы. И тут свет погас. – Пошли! – крикнул Шарп Пендлтону, и они рванули еще левее. В темноте кричали французы, кто-то стонал и ругался, потом чей-то громкий голос потребовал тишины. – Ложись! – прошептал Шарп. Они рухнули на землю и перезарядили винтовки – дело в темноте совсем не легкое. Там, где они только что были, вспыхнул огонек, – должно быть, от пыжа загорелась сухая трава. Пламя держалось недолго, несколько секунд, и быстро погасло, после чего в темноте проступили фигуры. Охранявшие гаубицу пехотинцы бросились на выстрелы, никого не нашли и, затоптав огонь, вернулись к деревьям. Снова пауза. Французы негромко переговаривались, наверное, обсуждали, что делать дальше. Донесшийся в скором времени шорох ног подсказал, что пехотинцев послали к холму прочесать местность, но в темноте они только спотыкались о камни, путались в кустах, падали и ругались. Офицеры и сержанты кляли солдат, которые никак не желали растягиваться в шеренгу, понимая, что в таком строю легче отбиться от своих или попасть в засаду. В конце концов пехотинцы вернулись к лесу. Последовало еще одно ожидание, и Шарп еще долго слушал, как артиллеристы готовят следующий выстрел. Наверное, решил Шарп, французы подумали, что нападавшие уже ушли. В них больше не стреляли, и они успокоились, почувствовали себя в безопасности, а какой-то артиллерист даже принялся размахивать потухшим пальником. Скорее всего, ему требовался не жар, а свет, чтобы найти запальное отверстие. А когда он подул на пальник, то подписал себе смертный приговор. Винтовка грохнула в темноте совершенно неожиданно как для французов, так и для Шарпа. Кто стрелял, Танг или Харрис, он не знал, однако на этот раз неприятель отреагировал быстрее. Пехотинцы развернулись в шеренгу и дали залп из мушкетов. От пыжей опять загорелась трава. Пламя было слабое, но Шарпу все же удалось рассмотреть суетящихся возле гаубицы пушкарей, и он поднял винтовку, выстрелил, сменил винтовку и выстрелил еще раз, целясь в темное скопление людей. Один упал. И тут ударил Пендлтон. Кто-то пальнул справа. Огоньки в траве разгорались, набирали силу, и пехотинцы, поняв, что превратились в мишени, бросились затаптывать эти крошечные пожары. Пендлтон, однако, успел разрядить вторую винтовку, и еще один артиллерист растянулся возле колеса. Напомнили о себе и Харрис с Тангом. Прежде чем перезарядить винтовки, Шарп и Пендлтон отбежали шагов на пятьдесят. – Здорово мы им поддали, – сказал Шарп. Разбившись на маленькие группы и подбодряя себя криками, французы устремились к холму и снова никого не нашли. Они задержались еще на полчаса, послали в неприятеля еще по четыре пули и вернулись на вершину, потратив на обратный путь около двух часов. И все же возвращаться было легче – тьму разбавил серый полусвет, и на фоне неба обозначились контуры сторожевой башни. Танг и Харрис прибыли примерно через полчаса и, шепнув пароль часовым на склоне, поспешили вверх, чтобы поведать товарищам о своих приключениях. Гаубица сделала еще всего лишь два выстрела, которые, как и предшествующие, не причинили осажденным никакого вреда. Никто не спал, что было неудивительно после всех дневных испытаний. Перед рассветом, когда восточный край горизонта заметно побледнел, Шарп сделал обход, желая удостовериться, что никто не спит. Харпер лежал у костра возле стены башни. На ночь костры потушили, чтобы французы не могли использовать их в качестве ориентиров, а к утру развели снова – вскипятить чая. – Мы здесь и месяц простоим, сэр, если только чай будет, – заявил Харпер. – А вот как кончится чай, придется сдаваться. Светлая полоса на востоке растянулась, сделалась ярче. Виченте, всю ночь дрожавший рядом с Шарпом – ночь выдалась на редкость холодная, – покачал головой: – Думаете, придут? – Придут. Запасы снарядов у французов были не бездонны, и если они стреляли всю ночь, то только для того, чтобы не дать противнику выспаться, заставить нервничать, сделать легкой добычей для пехоты. Вывод был один – они придут с восходом. А восход приближался – сначала бледный и чахлый, как смерть, он оживал, трогал застывшие в небе облака, менялся с серого на белый, с белого на золотистый, с золотистого на красный. Красный – под цвет пролившейся крови. * * * – Сэр! Мистер Шарп! – Вижу! Неясные фигуры смешивались с тенями на северном склоне. Французская пехота. Или, может быть, пешие драгуны. Так или иначе, неприятель пошел в атаку. – Стрелки! Приготовиться! – Шарп повернулся к Виченте. – Вы пока не стреляете, лейтенант, понятно? – Конечно, – отозвался португалец. Прицельное расстояние для мушкетов – не более шестидесяти шагов, и Шарп рассчитывал приберечь их на крайний случай, а пока собирался продемонстрировать французам преимущество семи винтовочных нарезов. Виченте заметно нервничал, нетерпеливо переступал с ноги на ногу, поглаживал усики и то и дело облизывал губы. – Ждем, пока приблизятся к вон тому белому камню, да? – Да. Почему вы не сбриваете усы? Виченте недоуменно взглянул на Шарпа: – Почему я не сбриваю усы? – Вам нужно их сбрить. Будете выглядеть постарше. И на адвоката меньше походить. – Шарп усмехнулся – прием сработал, Виченте отвлекся от беспокойных мыслей – и посмотрел на восток, туда, где над низиной висел туман.