— А что это такое? — подозрительно спросил Кантуль. — Ты всегда хитришь со мной… Это какая-то загадка? — Как хочешь… — И Эк-Лоль равнодушно отвернула голову от брата. — Хорошо, я согласен, — сразу же крикнул царевич, — но все равно, победа будет за мной! Хун-Ахау стоял как громом пораженный. А он ведь думал, что царевна выделяет его среди других! Наивно считал, что она не такая, как все, — лучше, отзывчивее. «Раб везде остается рабом», — с горечью подумал юноша. Но горечь обиды тотчас уступила место другому чувству, ни с чем не сравнимому ужасу перед возможностью стать рабом Кантуля. Он не очень хорошо понял последние слова царевны об Иш-Кук. Внешне Хун-Ахау оставался спокойным, мерно покачивалось в его руке опахало. Но сердце бешено колотилось. Он весь обратился в зрение, следя за ходом игры. Ведь от ее переменного счастья зависела вся его дальнейшая жизнь. Мысленно он клял свою владычицу за то, что она так беззаботно согласилась на предложение брата. Ах, почему так плохо играют «попугаи»? На подергивающееся лицо Кантуля юноша уже не мог смотреть без злобы и отвращения. «Участь раба — горькая участь!» Проклятье им всем, жирным, самодовольным бесчувственным владыкам, не знающим ни трудов, ни забот, ни горя простых людей! Вдруг единодушный вопль, вырвавшийся из сотен глоток, потряс стадион. Могучим ударом один из «попугаев» откинул мяч на середину поля, где уже каким-то образом оказался их предводитель. Удар — и мяч снова в воздухе, и снова его принимает на себя предводитель «попугаев». Толпа игроков устремляется к центру стадиона, «ягуары» растеряны. Поздно. Точно посланный мяч ударяется о каменную голову ягуара и, отпрыгнув, ложится отдыхать на плите «синей» команды. Игра была кончена! В веселой суматохе поздравлений с победой, криков огорченных проигрышами и погони друзей победителя за несколькими богато одетыми юношами (по обычаю выигравший имел право на костюм любого из зрителей) прошло немало времени. Царевна не напомнила о своем выигрыше Кантулю, а он сам, по-видимому, совершенно забыл о недавно заключенном пари, но на всякий случай избегал смотреть в сторону, где сидела его сводная сестра. Неожиданно шум стих. Хун-Ахау, занятый своей радостью, что игра кончилась для него благополучно, не заметил ухода игроков с поля стадиона. Удивленный наступившим молчанием, он поднял голову и увидел, что перед входом в правый храм появились предводители соперничавших команд. Они почтительно приветствовали правителя Тикаля, который сказал несколько слов победителю. Затем предводитель «ягуаров» подошел к самому краю террасы и высоко поднял руки, как бы прощаясь со всеми. Солнце било прямо ему в лицо, и Хун-Ахау хорошо видел его спокойное и бесстрастное выражение. Незаметно появившийся около «ягуара» горбун нанес ему сильный удар ножом в сердце и моментально отскочил. Опытность жреца была настолько велика, что побежденный пал с террасы уже мертвым. Глухой удар тела о пол стадиона — и все было кончено. Хун-Ахау оцепенел от ужаса, и только руки его продолжали свое уже ставшее привычным дело. Так вот какова священная игра в мяч! Убить в бою врага — да, но убить своего же, убить хладнокровно и расчетливо… Как хорошо, что на его родине нет таких обычаев. И юноша с новой силой почувствовал, как ненавистен и чужд ему Тикаль — глаз и рот мира, как хвастливо называл его Экоамак. Прочь, прочь отсюда, во что бы то ни стало! Жертвоприношением побежденного церемония была завершена. Длинная процессия снова потянулась во дворец. Солнце уже садилось, когда носилки с Эк-Лоль достигли дворца; по лицу ее было заметно, что и она утомлена прошедшим днем. Когда царевна поднялась к себе, к Хун-Ахау подошел ее управляющий, заметивший его утреннюю оплошность, и ударил юношу ногою в пах. — В следующий раз не будешь считать птиц в небе, ленивая жаба, — произнес он с ненавистью. Глава одиннадцатая ВОЗДВИЖЕНИЕ «ВЕЛИКОГО КАМНЯ» Двадцатилетие II владыки, в начале его в Кинколош-Петен воздвигнут камень. В это же двадцатилетие умер «Приносящий жертву воде». «Хроника III» После игры в мяч царевна на несколько дней отлучилась из дворца — об этом Хун-Ахау сказал Цуль. Куда она отправилась, вряд ли знал и сам старый раб, да юноша и не допытывался. С Эк-Лоль исчез управитель, две рабыни (Иш-Кук и старуха) и четверо рабов-носильщиков. Так у Хун-Ахау появились свободные, ничем не заполненные дни. Никто им не интересовался, ничего не поручал и не следил. Цуль, теперь явно расположенный к юноше, не мешал ему уходить на несколько часов из дворца. Хун-Ахау пытался разыскать товарищей. Первоначально, захваченный водоворотом событий, он меньше думал о них, теперь же, в эти дни относительной свободы, голос дружбы, сочувствия к ним и стыда за себя заговорил в нем с новой силой. После нескольких тщетных попыток юноша нашел тот участок дороги, где он расстался со своими спутниками по несчастью. Но стелы, которую они тогда тащили, здесь, конечно, уже не было. По следам выбоин в дороге и раздавленных в щепки катков Хун-Ахау отправился дальше. В глубине души он надеялся, что где-то впереди, сравнительно недалеко, он обнаружит группу рабов, по-прежнему надрывающих свои силы над тяжелым куском камня, который станет когда-то стелой. Юноша с удивлением заметил, что дорога поворачивала по направлению к дворцу. Значит, его товарищи работали где-то близко от него. Они по-прежнему мучились под палящим солнцем и бичами надсмотрщиков, а он в это время вел такую беззаботную жизнь! Кровь тяжело хлынула к щекам. Хун-Ахау невольно ускорил шаги. Но надежде на скорую встречу не суждено было оправдаться. Еще поворот и — перед взором внезапно открылась площадь. В ее левом углу перед величественным зданием стояла прочно вкопанная в землю стела. Хун-Ахау сразу узнал ее — слишком много мучительного труда и боли было вложено в этот проклятый камень. Мускулы рук, спины и ног мгновенно одеревенели, словно он только что, напрягаясь, тащил его. Наверное, если собрать весь пролитый на долгом пути пот и кровь, то в образовавшемся озере можно было бы утопить тяжкую ношу. Юноша вспомнил, как умело хлестали надсмотрщики: кровь всегда брызгала на дорогу, а не на стелу — ее белизну ничто не должно было запятнать! Площадь была пуста. Вокруг стелы теснились легкие деревянные подмостки. Назначение их было непонятно. На нижнем помосте виднелись какие-то молотки, кувалды, клинья, рядом стояла большая глиняная чаша с чистой водой. Только теперь юноша заметил, что вся лицевая поверхность камня была густо исчерчена тонкими черными полосами. Они то сплетались, образуя сеть, похожую на паутину, то шли параллельно, как струи летнего ливня. Хун-Ахау тщетно пытался понять, что это такое. — Ну как, нравится? — неожиданно услышал он веселый голос за своей спиной. Хун-Ахау резко повернулся. Перед ним стояли два юноши, немного старше его, одетые в скромные белые одежды. — Нет, — откровенно признался он. — Почему же? — удивился спрашивавший. — Здесь что-то изображено, но я ничего не могу понять! — Неужели? Вот что значит неопытный глаз! А я все вижу совершенно ясно! В разговор вмешался второй. — Неужели ты не понимаешь, Кануль, что тренированный глаз ваятеля видит все, в том числе и подготовительный рисунок, совершенно иначе, чем человек, занимающийся другой работой. Кто ты, юноша? — Я Хун-Ахау, раб и старший опахалоносед царевны Эк-Лоль, — ответил немного смущенно Хун-Ахау. Юноши учтиво поклонились. — Привет старшему опахалоносцу царевны! Мы — ученики великого ваятеля Тикаля Ах-Цииса, Кануль и Ак. — Говоривший указал на себя. — Наш учитель сделал этот набросок на камне, а мы будем высекать по нему рельефные изображения. Ты, конечно, уже видел готовые стелы, стоящие около дворца? Хун-Ахау ответил утвердительно. — Если ты вспомнишь их, то легко поймешь и набросок, сделанный нашим учителем. Смотри, — Ак показал на центр стелы, — вот фигура трижды великого правителя: вот его лицо, а это — перья головного убора. В руках его — священный двухголовый дракон. Здесь и здесь, — он указал на верхний левый и правый нижний углы, — а также на обороте стелы будут высечены надписи. Вот их образцы… Ак вытащил из-за пазухи небольшой лист бумаги. На нем Хун-Ахау увидел тщательно вырисованные красной и черной красками узкие столбцы иероглифов. — Вы можете читать их? — спросил Хун-Ахау. Кануль засмеялся, Ак покачал головой. — Знанием письмен обладает далеко не каждый. Надо много лет упорно заниматься, чтобы научиться понимать все разновидности «красного и черного»*, ведь есть знаки, очень редко употребляемые. Я могу читать только простые и священные цифры*, названия дней, месяцев и имена божеств. — А я не знаю и этого, — беззаботно сказал Кануль. Хун-Ахау очень понравились оба молодых скульптора. Кануль так и излучал веселье, словно его распирал постоянный смех. Ак, наоборот, держался очень степенно и спокойно, но был приветлив и не горд. — Можно ли узнать, какое дело привело тебя сюда, Хун-Ахау? — спросил Ак. — Не сможем ли мы быть тебе в чем-либо полезными? — Мне было нужно увидеть рабов, тащивших эту стелу, — ответил уклончиво Хун-Ахау. Полученный горький опыт еще мешал ему говорить с юношами вполне откровенно. — Рабов? — удивился Кануль, — Да их давно перегнали на строительство северной дороги. Здесь им теперь делать уже нечего! — А это далеко отсюда? — Да! Северная дорога в противоположном конце города, — ответил Ак, — внимательно посмотрев на Хун-Ахау. — Ты разве плохо знаешь Тикаль? — Я сравнительно недавно в великом городе, — ответил Хун-Ахау, стараясь говорить спокойно, но голос его невольно задрожал. — Прощайте, Ак и Кануль, мне надо торопиться! — Прощай, Хун-Ахау, — ответили скульпторы, а когда тот уже отошел, Кануль крикнул вдогонку ему: — Приходи смотреть на нашу работу, опахалоносец! Мы здесь будем каждый день! Огорченный юноша медленно побрел во дворец. Итак, совсем еще недавно его товарищи были почти рядом с ним, а он не знал этого. Да, если бы и знал, что он мог сделать? Даже повидать их ему бы все равно не удалось — уйти из дворца, пока царевна жила в нем, означало для ее раба жестокое наказание, а может быть, и еще худшее. И все же юноше никак не удавалось справиться с отчаянием. Только на следующее утро он немного успокоился и его потянуло к молодым скульпторам. Внутренне он оправдывался перед собой, что, может быть, ему удастся разузнать поподробнее о судьбе товарищей по плену. Он предупредил Цуля, что пойдет смотреть на новую стелу, и старик обещал прибежать за ним в случае необходимости. Оба ваятеля сидели на лесах и усердно обрабатывали поверхность стелы. Ак, очевидно более опытный мастер, трудился над надписями, а Кануль — над изображением. Больше никого вокруг не было. Юноши радостно приветствовали Хун-Ахау, а он признался, что ему очень захотелось посмотреть, как продвигается их работа. — Откуда ты родом, Хун-Ахау? — спросил Ак. — Я из маленького селения около города Ололтуна. — О, так ты издалека. А стелы в Ололтуне такие же красивые, как и наши, тикальские? — Я был в Ололтуне только один раз, — отвечал Хун-Ахау, — и не знаю хорошо города, но там, где я был, стел не видел. — Не может этого быть, — вмешался Кануль, — просто ты не попал в центральную часть Ололтуна. Если бы ты был на площади у дворца, то наверняка увидел бы стелы. — Но я был на этой площади! — возразил Хун-Ахау. — Более того, я даже входил во дворец — мы с отцом принесли туда подать — и не видел ни одной стелы ни у дворца, ни у больших храмов! — Очень странно, — сказал в раздумье Ак, даже приостановив работу. — Как же правители Ололтуна могут обходиться без стел? Я верю тебе, Хун-Ахау, но все это никак не укладывается у меня в голове. Столица государства — и без стел! Как тогда праздновать обряд двадцатилетия? Может быть, у вас нет достаточно умелых скульпторов? Создание стелы — дело очень трудное! — Нет! — горячо возразил задетый Хун-Ахау, — ололтунские скульпторы не хуже, а лучше тикальских! — Повтори, повтори, что ты сказал! — угрожающе закричал Кануль, — и подойди поближе, чтобы мне было удобнее разбить молотком твою глупую голову… — Подожди, Кануль — сказал спокойный Ак, — пусть Хун-Ахау расскажет нам, что же именно получается лучше у ваятелей Ололтуна. Тогда мы все сообща разберемся, прав он или нет. — Во-первых, — начал уже менее уверенно Хун-Ахау, — в ололтунском дворце на стенах есть чудесные росписи. А в здешнем я не видел ни одной…