Никто не увидит, Что мы собираемся сделать. «Песни из Цитбальче» Прошло уже несколько дней с того вечера, как Хун-Ахау стал жить при дворце правителя Тикаля, но до сих пор он еще не мог освоиться с новым поворотом в своей судьбе. Все происшедшее с ним за это время казалось ему странным, загадочным и чудесным. Приведший его надсмотрщик передал юношу старому молчаливому рабу, стоявшему перед пятиэтажной громадой дворца, который в этот вечерний час выглядел совершенно безлюдным. Тот, взяв Хун-Ахау за руку, вошел в узкую галерею, расположенную в нижнем этаже. Вечерняя заря уже погасла, в здании было темно, и юноша с трудом пробирался среди каких-то тюков, следуя за своим проводником. Они шли довольно долго. В маленькой комнатке, слабо освещенной медленно горевшей смолистой лучиной, раб остановился, вытащил из стоявшего рядом сундука сверток, протянул его юноше. — Переодевайся! Быстро! Хун-Ахау сбросил с себя свои лохмотья, с удовольствием надел набедренную повязку, набросил на плечи широкий белый плащ. Все было новое, чистое, хотя и невысокого качества. Раб подхватил сброшенное им старье и ушел, не сказав больше ни слова. Хуи-Ахау стоял неподвижно. Тихо потрескивала горевшая лучина; откуда-то издалека доносились чуть слышные голоса. Он вдруг вспомнил о брате своей матери, замурованном в склепе для охраны души покойного правителя Ололтуна, и ему стало не по себе. Может быть, его избрали для такой же цели? В дверном проеме появилась девушка. Секунду она молча смотрела на Хун-Ахау, затем схватила его за руку и прошептала: — Идем! Юноша машинально повиновался и только потом подумал, что он должен был подождать раба. Но его провожатая стремительно шла вперед, и ему оставалось лишь следовать за ней. Они проходили через множество комнат, галерей, то темных, то освещенных, спускались и поднимались по каким-то лестницам. Девушка шла быстро, легко и бесшумно, Хун-Ахау старался подражать ей, но безуспешно. Наконец они вышли на большую террасу, над которой приветливо сияли крупные весенние звезды. Легкий вечерний ветерок подхватил полы плаща юноши, начал играть с ними. По шелесту деревьев, доносившемуся снизу, Хун-Ахау понял, что терраса находится на втором или третьем этаже. На нее выходило несколько дверей. Девушка подошла к одной из них, откинула занавес, опустилась на колени: — Я привела его, владычица! В комнате, ярко освещенной несколькими светильниками, лежала на ложе, подпирая голову рукой, царевна. Сейчас она показалась Хун-Ахау еще более юной и хрупкой. Рядом с ложем, в углу комнаты, свернулся калачиком маленький олененок. Увидя юношу, он вскочил на ноги, и его крупные влажные глаза недоверчиво уставились на Хун-Ахау, а трепещущие ноздри ловили незнакомый тревожащий запах. Но повинуясь мягкому движению руки своей хозяйки, погладившей его спину, животное успокоилось и снова улеглось на пол. Большие раскосые глаза* царевны медленно обратились на юношу. — Стань на колени, — шепнула проводница. Хун-Ахау нехотя повиновался. — Я испросила тебя у трижды почтенного владыки, моего отца, повелителя Тикаля, — произнесла царевна, глядя на Хун-Ахау. Она говорила медленно и торжественно, словно стараясь, чтобы каждое ее слово запало в память слушающего навсегда. — Отныне ты мой раб, твоей владычицей являюсь только я! Лишь мои приказания будут для тебя законом! Ты будешь покорно и усердно служить мне, потому что я этого хочу! Ты понял меня? — Да, владычица, — подсказала шепотом девушка. — Да, владычица, — произнес нетвердым голосом Хун-Ахау. Гнев и смущение боролись в нем. Никогда еще в жизни не чувствовал он себя так странно. — Откуда ты родом? Как попал в Тикаль и стал рабом, расскажи! — потребовала царевна. Она сделала какой-то знак девушке, та поднялась с колен, подбежала к ложу, переложила на нем подушки и стала у его изголовья, скрестив руки на груди. Хун-Ахау, запинаясь, рассказал основные события своей жизни: нападение на селение, смерть отца, плен, рынок в Городе зеленого потока и хитрость Экоамака, рассказал про работу на строительстве храма и о перетаскивании камней. О своих друзьях и надежде на освобождение он, разумеется, умолчал. — Так ты родом из Ололтуна, — сказала задумчиво царевна, — это хорошо! Ололтуи далек отсюда, и только очень отважный сможет вернуться туда, — добавила она, подчеркнув слово «отважный». — Посмотрим, насколько ты храбр! А теперь иди. Когда ты мне понадобишься, тебя позовут. Хун-Ахау поднялся с колен и двинулся к двери, но насмешливый и ласковый голос царевны остановил его. — Когда раб покидает владычицу, он должен сперва поклониться ей, Хун, — сказала она. Краска залила лицо юноши. Он неловко поклонился и, не помня себя, быстро вышел на террасу. Старый раб, ожидавший его, как оказалось, у дверей комнаты царевны, взял его за руку, и они молча отправились в обратный путь. Раб, его звали Цуль, привел юношу в большое помещение, находившееся в нижнем этаже левого крыла дворца. В нем жили дворцовые рабы. Их сытые лица и нагловатый смех, которым они встретили появление новичка, не вызвали у Хун-Ахау чувства симпатии или радости. Он молча улегся на указанное ему Цулем место и попытался заснуть. Его попытки оказались напрасными, сна не было. Снова и снопа перед закрытыми глазами мелькали то печальные лица товарищей, с которыми он расстался, очевидно, навсегда, то улыбающееся личико царевны. Что она хотела от него? Зачем он понадобился ей? Разве у молодой владычицы мало рабов и служанок? О чем она думала, говоря, что только очень отважный вернется в Ололтун? Что же он должен делать, в чем будет состоять его работа? Все эти вопросы преследовали юношу почти всю ночь, и он беспокойно ворочался с боку на бок на своей циновке. Звучный храп, несшийся со всех сторон, не успокаивал его, как прежде в хижине для рабов, а раздражал. «Третий бог ночи уже уселся на свой трон», — подумал он, засыпая под утро. Юноша наконец погрузился в забытье. Проснулся он рано, быстро оделся и спросил у Цуля, что ему делать. Оказалось, что никаких дальнейших приказаний о нем отдано не было. — Оставайся здесь и жди, когда тебя позовут. Если ты понадобишься, за тобой придут — или я, или Иш-Кук, — сказал ему Цуль, уходя после утренней еды. Хун-Ахау так и не решился спросить у старика — кто же такая Иш-Кук. Не та ли девушка, которая вчера привела его к царевне? Безделье оказалось более трудным, чем самая тяжелая работа. В комнате никого не осталось. Хун-Ахау несколько раз прошелся по ней, потом уселся и задумался. Покинуть помещение он боялся: вдруг за ним придут; делать же было совершенно нечего. Опять его голову заполнили вчерашние мысли: что сейчас делают товарищи, зачем он нужен царевне? Юношу непреодолимо тянуло наружу; ему казалось, что как только он выйдет из комнаты, то увидит Ах-Миса, Шбаламке, хитрое лицо Укана. Пусть самая тяжелая работа, только бы снова быть вместе с ними! День тянулся бесконечно. Хун-Ахау стремительно поднялся, быстро подошел к двери, выглянул в наружную галерею. В ней тоже никого не было. Яркие лучи солнца ложились ослепительными пятнами на белый каменный пол. Жаркий воздух, шедший с воли, нес с собой сладостный запах молодой листвы, разогретой солнцем. Щебетали птицы, проносясь около наружных стен. Вдали послышались голоса. Хун-Ахау отпрянул от двери, уселся на свое место, невольно затаил дыхание. — А как смотрит на это великий жрец? — послышался около дверей комнаты голос одного из проходивших. — Он еще ничего не знает! Да и зачем ему… Конца фразы Хун-Ахау не расслышал. Шаги затихли, снова наступила тишина, но она уже не казалась ему, как прежде, безмятежной — наоборот, тишина была полна таинственности и настороженности. Теперь юноша больше уже не решался покинуть комнату. Отрывок случайно подслушанного разговора показал ему, сколько тайн и опасностей хранят стены тикальского дворца. Только что он чуть не услышал какой-то тайны, о которой не знает сам великий жрец. А всякая лишняя тайна — новая опасность, — так много раз повторял ему отец. Отец и мать! Прошлое снова всколыхнулось в нем. С тех пор как Хун-Ахау попал в Тикаль, он, подавленный новыми бедами, меньше вспоминал свою прежнюю жизнь, а когда это приходило, старался отогнать — уж слишком было больно. Но сегодня он ничего не мог поделать с собой и все остальное время просидел на циновке, мучаясь воспоминаниями. Начали собираться рабы, передававшие на ухо друг другу какие-то новости. Все они были оживлены и, как с удивлением отметил Хун-Ахау, совсем не тяготились своим положением. Вскоре появился и Цуль. После еды, когда Хун-Ахау впервые за долгое время полакомился горячей вареной фасолью, старик угрюмо сказал ему: — Сегодня вечером ты пойдешь к владычице! — А что я буду делать? — поинтересовался юноша. — То, что тебе прикажут! Хун-Ахау попытался завязать разговор с молодым рабом, сидевшим рядом с ним, но тот, презрительно поглядев на него, заметил своему соседу: — Этот дикарь еще не понимает, как он должен держать себя среди нас! Хун-Ахау проглотил обиду, но неожиданно вмешался Цуль: — Мы, рабы юной владычицы, выше вас, ленивых обжор Великого блюстителя, потому что наша госпожа выше его! Молчи и не трогай нас своим мерзким языком! Иначе ты им и подавишься! В комнату быстро вошел высокий плотный мужчина, при виде его все поспешно поднялись, и ссора погасла, не разгоревшись. — Где здесь новый раб юной владычицы? — спросил вошедший, и его выпуклые холодные глаза, обежав лица, остановились на Цуле. Цуль вытолкнул Хун-Ахау. — Вот он, господин! — Иди за мной, — коротко бросил тот. Когда они вышли в коридор и удалились в дальний конец его, Хун-Ахау вспомнил, что он уже видел этого человека. С ним говорила царевна, когда она появилась на строительстве дороги. Очевидно, это был ее управитель. — Сегодня вечером, когда взойдет вечерняя звезда, — заговорил управитель, пристально глядя на Хун-Ахау, — ты будешь сопровождать юную владычицу в священную рощу. Ты будешь с ней один — таков ее выбор. Помни, что ты отвечаешь за ее безопасность своей головой. Умеешь владеть копьем? — Да! — без колебаний отвечал юноша. — Хорошо, идем, я дам его тебе. Но Хун-Ахау напрасно ожидал, что его поведут в оружейную дворца. В небольшой комнатке, очень похожей на ту, в которой юноша переодевался после прихода во дворец, стояло прислоненное к стене небольшое, но хорошо сделанное копье. Очевидно, оружие было приготовлено заранее. Управитель показал на него: — Бери! Хун-Ахау быстро схватил оружие, с наслаждением чувствуя рукой шероховатость плотно намотанных на древке ремней. На миг в голове мелькнула мысль — убить стоящего рядом и бежать… Но что затем? С одним копьем против всех воинов Тикаля? Будоражащая мысль снова юркнула в свою норку и глубоко затаилась. Юноша осторожно искоса посмотрел на управителя: не заметил ли он чего-нибудь? Но тот стоял, опустив голову и о чем-то раздумывая. После нескольких секунд молчания он отпустил Хун-Ахау, сказав, что вечером его позовут. Хун-Ахау, бережно держа копье, отправился обратно. Его появление с копьем вызвало у рабов недоумение и любопытство, но спросить, почему юношу вооружили, никто после перебранки не решился. Они сбились в кучу в углу комнаты и принялись оживленно шептаться, поглядывая временами на Хун-Ахау. Юноша подсел к Цулю и кратко пересказал полученное поручение. Старик рассеял его недоумение: — Когда великому жрецу надо узнать будущее, он пьет настойку из священных грибов, и тогда перед его глазами появляются видения, — сказал он. — Собирать эти грибы может только девушка, дочь владыки, в полночь. А ты будешь охранять ее. Это большая честь, и я не знаю, почему она выпала тебе. Будь осторожен, юноша, — закончил со вздохом Цуль, — почести всегда влекут за собой опасности! Пользуясь хорошим настроением старика, Хун-Ахау спросил у него, давно ли он живет во дворце. — Я родился в этих стенах от дворцовой рабыни, — с гордостью отвечал Цуль, — на моих глазах, когда я был в твоем возрасте, наш трижды почтенный владыка взошел на престол. Этими вот руками, — он поднял вверх сухие жилистые руки, — я носил юную владычицу, когда она была маленькой девочкой. Не было ребенка лучше ее. Но после смерти ее матери появилась новая супруга повелителя, а у нее родился сын… Цуль оборвал свои воспоминания, словно опасаясь сказать что-то лишнее. Хун-Ахау заметил это и перестал расспрашивать. Они долго сидели молча, углубленные каждый в свои мысли. После вечерней пищи старика вызвали в покои царевны. Когда уже начало темнеть и возвращавшиеся рабы стали укладываться спать, Цуль вошел в комнату и поманил за собой Хун-Ахау.