Некто Иванов «Господа! Предлагаю свои услуги по обеспечению Вас и Вашего руководства секретной, совершенно секретной и предназначенной для ограниченного круга лиц информацией, касающейся деятельности центральных органов Министерства обороны, КГБ и МИД СССР. Обладаю широким кругом информационных знакомств… Я четко представляю то, что Вы вправе считать это письмо провокацией и потому… Призываю Вас самым серьезным образом отнестись к моему предложению, ибо сознательно иду на этот шаг. Последние случаи провалов Вашей агентуры в центральных аппаратах заставляют задуматься о качестве и подготовке проведения Вами оперативно-разведывательных мероприятий. В случае принятия Вами решения работать со мной очень прошу тщательно спланировать операцию по выходу на встречу…» Дальше опешивший администратор ресторана «Советский» уже не мог читать, у него перехватило дыхание. За долгие годы работы он повидал всякого. Загулявшие клиенты теряли кошельки, паспорта, порой собственных жен, а однажды оставили секретные документы. Но чтобы шпионское письмо?! Такого на его памяти еще не случалось. Зарвавшиеся шпионы превратили визитную карточку столицы — ресторан «Советский», где отдыхали идейно выдержанные и политически зрелые строители развитого социализма, в отхожее место для обделки своих грязных делишек. Растерянный взгляд администратора метался между виновато переминавшимся швейцаром, притащившим (будь трижды неладен) злополучный кейс, и коробкой из-под сигарет «Мальборо». В душе он уже не раз проклял себя за то, что черт его дернул открыть ее. Вместо сигарет на стол вывалилась эта проклятая шпионская писулька, которая раскаленным углем жгла ему руку. Отшвырнув ее в сторону, он принялся лихорадочно дергать ящики письменного стола. Среди кипы бумаг нашел пожелтевший от времени листок и дрожащим пальцем набрал номер телефона. После долгой паузы в трубке что-то щелкнуло, и тишину кабинета нарушил властный, с легким металлом голос. Глотая слова, администратор пытался зачитать шпионскую записку. Загадочный собеседник, не дослушав до конца, перебил и потребовал: «Оставить все какесть! Держать язык за зубами! И дожидаться моего приезда!» В тот же день записка и кейс перешли в руки контрразведчиков. Предварительное изучение ее содержания говорило о том, что написана она не человеком с улицы и не сумасшедшим. Ряд косвенных признаков указывал на то, что он имел прямой доступ к сведениям, составляющим государственную тайну, а использование специфической терминологии, которая характерна для лексики сотрудников спецслужб, говорило о том, что аноним являлся выходцем либо из КГБ, либо из ГРУ. Прошло еще какое-то время, и контрразведчикам удалось выжать из того, что попало в руки, фамилию автора анонимного обращения к иностранной спецслужбе. Им оказался некто Иванов. Таковых в одной Москве проживало несколько тысяч человек. Однако это не остановило сотрудников 3-го Главного управления КГБ СССР и УКГБ по городу Москве и Московской области. В результате кропотливой работы они сумели сузить круг подозреваемых до одного десятка. К августу 1981 года с большой долей уверенности уже можно было говорить о том, что автором «шпионского» обращения являлся не кто иной, как сотрудник центрального аппарата ГРУ Генерального штаба Вооруженных сил старший лейтенант Александр Васильевич Иванов. Это подтверждалось данными сравнительной графологической экспертизы, проведенной специалистами криминалистической лаборатории Центрального научно-исследовательского института специальных исследований Оперативно-технического управления (ЦНИИСИ ОТУ) КГБ СССР. Теперь оперативникам предстояло ответить наряд ключевых вопросов. Приняли ли американские спецслужбы предложение Иванова? Перешел ли он от слов к делу? Какой нанес ущерб военной разведке? И как минимизировать потери для военной разведки? Ответы на них предстояло найти руководителю одного из ведущих отделов военной контрразведки полковнику Михаилу Кудряшову, его заместителю полковнику Алексею Молякову, подполковнику Анатолию Терещенко и другим сотрудникам 3-го Главного управления КГБ, привлеченным к операции. Первое, что они сделали, так это постарались выяснить, что же могло подтолкнуть молодого офицера, выросшего в благополучной, материально обеспеченной семье и имеющего хорошую перспективу служебного роста, к совершению тяжкого преступления — измене родине. Видимых причин к тому не имелось. Воспитывался Иванов в семье фронтовика, где царил культ армии. Детство и юность прошли под впечатлением рассказов о войне отца и его боевого товарища, прославленного маршала. Поэтому будущее юного Иванова было предопределено — ему предстояло стать офицером! После окончания школы он без особого труда поступил в Военный институт иностранных языков. Учеба и поведение «блатного» курсанта доставляли больше хлопот не столько ему, сколько преподавателям. Тень маршала надежно оберегала Иванова от праведного гнева начальников, которые, скрипя зубами, терпели его далеко не детские шалости. А он словно играючи плыл по течению жизни, и казалось, что удача и успех сами валились ему в руки. На старшем курсе Иванов выгодно женился. Супруга оказалась дочерью полковника, и не просто «окопного» полковника, а полковника из центрального аппарата ГРУ. К моменту выпуска из института у новоиспеченного лейтенанта Иванова имелся полный «джентльменский набор»: жена, хоть ине красавица, но зато папа с положением; квартира в Москве и зеленая улица к высоким должностям, которую обеспечивало магическое слово «маршал». В этом его движении не было остановок. По окончании института он тут же был направлен на спецкурсы ГРУ и после оперативной переподготовки в 1979 году получил назначение в аппарат военного атташе при советском посольстве в Болгарии. Определяющую роль в этом сыграли не столько способности, которые у него, несомненно, имелись, а солидная протекция. Да еще какая! Уважаемый маршал и старый фронтовой товарищ отца в очередной раз пошевелил пальцем, и вопрос был тут же решен. Разведчик, «не нюхавший пороха», сразу же оказался на должности помощника военного атташе. Москву Иванов покидал уверенный в себе и своем радужном будущем. Слух о прославленном то ли дяде, то ли деде маршале бежал впереди него. В софийском аэропорту молодого лейтенанта и его жену приехал встречать на двух машинах сам начальник аппарата военного атташе полковник Скалов. Широкая улыбка на его лице говорила начипающемуразведчику, что заботой и внимание он не будет обделен. Скалов повелительно мотнул головой, и водитель, сгибаясь под тяжестью чемоданов молодоженов, погрузил их в багажник «волги». Сами они заняли места в машине Скалова. В Софии Ивановыхждалауютная, обставленная новой мебелью квартира. Служба лейтенанта началась не с приема дел у предшественника, а с похода по магазинам. В тот же вечер среди сотрудников аппарата советского военного атташе в Софии пополз злой и завистливый слушок о том, что их ряды пополнил еще один «сынок-засланец», чтобы отбыть «дежурный номер», а затем сесть в руководящее кресло. Сам Иванов при той «крыше», что имелась в Москве, не обращал внимания на злопыхательство «кухаркиных детей» из медвежьих углов — каких-то там нижних тагилов, верхних волочков и богом забытых деревень. Для них и ихжен Болгария и София, вероятно, являлись предметом мечтаний, но только не для него. К его сожалению, до Парижа он не дотянул. Париж ждал других. Папа с тестем были тут бессильны что-либо сделать. Как говорится, у маршала имелись свои дети. Долго Иванов не грустил. При таком начальнике, как Скалов, ему не пришлось ишачить на службе. Боявшийся не только маршальской, но и собственной тени, тот, не желая портить себе жизнь и наживать лишних врагов, закрывал глаза на работу своего помощника и старался как мог гасить недовольство подчиненных, прорывавшееся порой на партийных собраниях. Иванов, предоставленный самому себе, находился в «свободном поиске» оперативной информации и кандидатов на вербовку. На светских раутах и во время ритуальных приемов в посольствах, где требовалось твердо знать свой последний стакан и не забывать подлить в бокал другим, чтобы с развязавшегося языка снять разведывательную информацию, он чувствовал себя как рыба в воде. Для рутиной, черновой работы годились другие, «ломовые лошадки» — ротные старлеи и капитаны. София — это, конечно, не Париж. Однако Иванов и здесь нашел для себя благодатное, но далеко не разведывательное поле. Легкий и приятный в общении, щедрый и хлебосольный за столом, тем более за казенный счет, он, после того как жена уехала рожать в Москву, быстро нашел таких же, как сам, ловеласов. Информация, получаемая от них, с большим трудом тянула на разведывательную. Ее можно было отнести скорее к слухам и сплетням, распространявшимся около высшей политической тусовки, но Скалов молча принимал его докладные. Прошло время. Иванов вскоре перестал заниматься даже сбором сплетен тусовок. Пришедшего на смену Скалову генерал-майора Кизякова мало интересовали оперативные комбинации и разведывательные операции. Он специализировался на комбинациях иного направления. Бывший выпускник института физкультуры оказался в рядах военных разведчиков не потому, что обладал выдающимися способностям, которым мог позавидовать хваленый Бонд, а исключительно по протекции. В отличие от возможных будущих зорге, убывших в Монголию, его тесть, большой партийный босс, вместо тесного и пропахшего потом спортзала нашел ему место получше. На посту военного атташе в Болгарии генерала Кизякова больше занимало состояние собственного кармана, а также то, как бы лучше ублажить начальников в Москве. Основными объектами его устремлений стали столичные магазины и антикварные лавки. В лице Иванова он нашел достойного помощника. При такой поддержке Иванов быстро пошел вразнос. К тому времени у него окончательно разладились отношения в семье. Мало того что жена после родов отказалась покинуть Москву, так еще доброжелатели накапали о его амурных похождениях в Софии. Не остался в стороне от конфликта и отец оскорбленной дочери. Он смотрел волком на непутевого зятя и грозился сослать его из Софии туда, где Макар телят не пас. Все это действовало Иванову на нервы. Выход из положения он искал в пьяных загулах и шумных компаниях. О его похождениях были наслышаны в аппарате атташе. Сотрудники с возмущением говорили «о недопустимости подобного образа жизни для советского разведчика» не только на партийных собраниях, но и во время служебных совещаний. Кизяков, не желая выносить сор из избы, старался как мог гасить волну недовольства и с нетерпением ждал окончания срока командировки Иванова, но так и не дождался. Тот в конце концов сорвался и подложил большую свинью не только себе, но и Кизякову. В очередной раз под предлогом налаживания оперативно значимых контактов Иванов отправился на встречу. На загородной даче собралась веселая компания сынков болгарских партийных боссов. Вино лилось рекой, столы ломились от закусок, а глаза разбегались от соблазнительного вида пышногрудых и длинноногих красавиц. На одну из них Иванов положил глаз. Через несколько минут разговора они были уже на короткой ноге. Весь вечер и ночь он провел с ней. Его привлекли не столько ее женские прелести, сколько возможность добиться очередной победы на женском фронте над внучкой видного политического деятеля Болгарии. Победа вышла ему боком. Подвели Иванова собственный язык и не дремавшая болгарская контрразведка. О ней узнали не только в аппарате атташе, но и на самом верху в Москве. Советские партийные боссы разразились громами и молниями. Иванов позволил себе неслыханную дерзость: без санкции руководства покусился на святое партийное наследие братской партии! Кара последовала незамедлительно. Из аппарата военного атташе Иванов вылетел, как пробка из бутылки шампанского. На сборы ему дали 24 часа. В Москве Иванова назначили на тупиковую должность — перебирать бумажки и чахнуть до пенсии в информационном подразделении центрального аппарата ГРУ В довершение ко всему жена и рассвирепевший тесть не желали больше видеть блудного зятя и не пустили даже на порог. Потеряв семью, а вместе с ней и дом, Иванов вынужден был скитаться по съемным квартирам. По вечерам он возвращался в свой холостяцкий угол и от тоски готов был выть на стены. От него отвернулись все. Надеяться было не на кого. Маршал приказал навсегда забыть о нем. Накопившуюся горечь и обиду Иванов топил в стакане. О статье «оперативныерасходы», на которые государство не скупилось для разведчиков, чтобы они добывали ценную информацию, и которые он раньше, не стесняясь, пускал на себя, пришлось забыть. Теперь ему оставалось только кусать себе локти. Тем временем и сама жизнь в Москве становилась не сахар. Генсек ЦК КПСС Л. Брежнев, в начале своего правления попытавшийся навести глянец на изрядно потускневший облик грядущего коммунизма, вскоре утомился и, как говорится, «лег на должность». Наступила эпоха застоя. Страна вместе с дряхлеющим генсеком и Политбюро ЦК КПСС все глубже погружалось в болото всеобщего дефицита. Власть коммунистической партии трансформировалась во власть ее гигантского аппарата. Окрепнув и осознав свою силу, этот административный монстр, поглядывавший за «бугор» и в глубине души завидовавший жизни чиновников на Западе, принялся исподволь мостить себе мостик в счастливое капиталистическое будущее. В дремучей сибирской тайге последние романтики продолжали еще прокладывать БАМ — эту магистральную дорогу в коммунизм, а в Кремле потерявший всякое чувство реальности генсек едва успевал принимать однунаграду задругой. И хотя от них за версту несло запахом самой настоящей «липы», ореол величия все сильнее кружил ему голову. И чем тяжелее становился иконостас на груди Брежнева, тем скуднее выглядели прилавки магазинов. Магическое слово «дефицит» стало в эпоху застоя главным движущим стимулом в установлении деловых отношений с нужными людьми. В то время, когда основная часть населения страны стояла в бесконечных очередях, вожди и номенклатурные работники купались в вызывающей роскоши. Окончательно выжившее из ума Политбюро ЦК КПСС неумолимо приближалось к своей интеллектуальной и физической смерти. Вместе с ним стремительно разлагался партийнобюрократический аппарат. Не стали исключением и органы государственной безопасности, все более скатывавшиеся с позиций защиты государства к обслуживанию личных, групповых и корыстных интересов крупных и мелких партийных деятелей. Метастазы идейного и духовного разложения поражали карьеристов и так называемых блатников, оказавшихся на службе по протекции или благодаря наличию высокопоставленного родственника. Конец 70-х и начало 80-х годов ознаменовались для отечественных спецслужб небывалым ростом предательства в их рядах. Все это происходило на глазах Иванова, теперь уже рядового обывателя. Разведчик так и не получился из него. Привычка пускать пыль в глаза знакомым и кружить головы барышням стала второй его натурой. Денег на это катастрофически не хватало. В последнее время он терзался одной и той же навязчивой мыслью: где их взять? Когда она пришла ему в голову: в конце апреля или в мае 1981 года? Собственно, это уже не имело значения. Мысль о продаже американской разведке секретных сведений засела в его больном сознании подобно занозе. С ней он ложился спать и с ней просыпался. Первая попытка Иванова выйти на контакт с американцами в Москве провалилась самым нелепым образом. В тот день, 2 июня 1981 года, подрагивающей рукой он наконец решился вывести на листе бумаги то, что грозило ему смертным приговором. Но желание заполучить деньги оказалось сильнее страха. Та сладкая и безалаберная жизнь, которой он жил в последние годы, подобно наркотику убила в нем инстинкт самосохранения и сделала заложником своих низменных страстей и непомерных потребностей. Прошел день, за ним другой. А он все не решался пустить в ход записку. Судьба словно предостерегала и пыталась остановить его от этого рокового шага. Утром, после очередного загула, Иванов стал собираться на службу с гудящей от перепоя головой. Рука автоматически потянулась в угол коридора, где обычно стоял кейс. В следующее мгновение хмель сняло как рукой. От ужаса в нем все помертвело. Кейса нет! А там, в коробке из-под сигарет, лежала записка с предложением своих услуг американской разведке! Когда? Как это произошло? Все еще не веря в пропажу записки, он лихорадочно выворачивал карманы, заглядывал во все углы, перебрал мусор, но так и не обнаружил ее. На негнущихся ногах Иванов спустился в подъезд и уже не помнил, как добрался на службу. Но за работу так и не смог взяться. Из рук валилось все. Он прислушивался к тому, что происходило за дверью кабинета, и вздрагивал от каждого шороха шагов в коридоре. В голове пульсировала только одна мысль: когда заберут? когда? Рабочий день, которому, как ему казалось, никогда не будет конца, завершился буднично. Оживленный гул голосов вывел Иванова из прострации. Панический, не оставлявший ни на секунду страх гнал его домой. Там, запершись на замок, он напился в стельку и забылся в кошмарном сне. Наступил новый день. За окном деловито гудела Москва. Из соседней квартиры доносился шум семейной перебранки. Налестничной площадке царила сонная, тусклая тишина. За ним никто не собирался приходить и арестовывать. Прошел месяц. Иванов подумал, что все обошлось. Жизнь и служба тягомотно тянулись опостылевшим чередом. Холодного дыхания контрразведки в свой затылок он не ощущал и, отбросив последние сомнения, решил повторить попытку. Но где и как, чтобы не засветиться? Летняя жара сама определила наиболее подходящее место — дипломатический пляж у поселка Николина Гора. В те июльские дни там негде было яблоку упасть. Белые, розовые и шоколадные тела плескались в теплой, словно парное молоко, воде, а потом, спасаясь от палящего солнца, набивались как сельди в бочке под деревянные грибки и навесы. В том столпотворении, что творилось на берегу и у летних торговых палаток, смешались все и все. И, как полагал Иванов, чтобы отследить его в такой толчее, Лубянке понадобилось бы выйти на пляж в полном составе. А с учетом дикого дефицита на плавки эта задача была практически невыполнима. 26 июля 1981 года Иванов в теплой компании приятелей выбрался на дипломатический пляж. Те даже не подозревали, что им предстояло сыграть роль массовки в задуманном им шпионском спектакле. В то время, когда они беззаботно купались, а потом с аппетитом уплетали сочный шашлык и пили прохладное вино, сам Иванов не спускал глаз с машины с дипломатическим номером и ее хозяина. Приятели, разгоряченные выпитым, в очередной раз полезли в воду. Иванов, воспользовавшись моментом, быстро набросал записку для американского дипломата. Ее содержание коротко повторяло предыдущую, утерянную у ресторана «Советский». В ней он писал, что является офицером Генерального штаба Вооруженных сил СССР, ранее работал в аппарате военного атташе при советском посольстве. На протокольных мероприятиях встречался с военным атташе США. В настоящее время нуждается в деньгах и потому предлагает свое сотрудничество. И когда рука поставила последнюю точку, он, осмотревшись по сторонам ине заметив ничего подозрительного, расслабленной походкой подошел к американскому дипломату. Это был советник экономического отдела посольства США в Москве Питер Сэмлер. Незаметно сунув ему записку, Иванов коротко бросил: «Буду ждать ответа на этом же месте 1 и 2 августа». Минула неделя. Иванов снова появился на пляже с очередными статистами. Они, по его замыслу, должны были создавать благоприятный фон для контакта с американцами, а в случае слежки — отвлечь на себя ее внимание. Сэмлер не заставил себя ждать. На встречу он приехал не один, а с кадровым разведчиком Дэннисом Макмэхеном, специализирующимся на вербовках. Поставив машину на стоянку, они спустились к пляжу и расположились под тентом. Иванов оценил этот тактический ход разведчиков. Полог не столько защищал от солнца, сколько от контрразведки — затруднял ей наблюдение и фотографирование. Время шло. Жара, пустая болтовня неумолкающих приятельниц, страдавших зверским аппетитом, а еще больше тающие в кармане деньги, которые с таким трудом удалось наскрести, вызывали в душе Ивановараздражение и злость на них и американцев. Те будто не замечали его, отлеживались в тени и лениво потягивали колу. Потеряв терпение, он сам направился к ним. Сэмлер издалека заметил знакомого «изменника на месте» (так на жаргоне американской разведки называются лица, инициативно предлагающие ей свои шпионские услуги), но не подал виду. Когда Иванов оказался в нескольких шагах от дипломатов, Сэмлер скосил взгляд на своего спутника. Макмэхен отошел в сторону. Иванов последовал за ним. Представившись Володей, американский разведчик коротко пояснил, что предложение о сотрудничестве принято, передал спрятанную в спичечном коробке инструкцию по связи, и на том они разошлись, но ненадолго. Через некоторое время Макмэхен появился рядом с компанией Иванова. Его вопрос: «Который час?» — тот понял правильно. Он сообразил, что американец хочет сообщить ему что-то дополнительно и, улучшив момент, отлучился от компании. В ходе второго контакте Макмэхен назвал время и место конспиративной явки. Она должна была состояться 9 августа в 16 часов 30 минут на условном месте «Дыб» — в лесопарке, вблизи улицы Дыбенко. В тот день между ними произошла еще одна моментальная встреча у торговой палатки: Макмэхен предложил Иванову первое вознаграждение, чтобы покрыть его долг. Тот отказался. Осторожность взяла верх над корыстью. Возвратившись на квартиру, Иванов изучил материалы, полученные от американской разведки. Из них следовало, что ее интересовали обстоятельства провала своего агента, бывшего сотрудника МИД Огородника, функциональные обязанности самого Иванова и наличие у него возможностей получения совершенно секретной информации, в том числе и по разведывательным операциям, проводимым ГРУ. К инструкции и графику связи, который предусматривал регулярные контакты до декабря 1981 года, прилагалось подробное описание мест предстоящих встреч. В ней предусматривался и запасной вариант. На тот случай, если на явку придет не Макмэхен, а другой сотрудник резидентуры ЦРУ, Иванову давался пароль и опознавательный знак. Накануне предстоящей встречи в условном месте «Дыб» Иванов предварительно провел его разведку и остался доволен. Вести наблюдение за ним незаметно для разведчиков наружного наблюдения КГБ было бы весьма непросто. Придя домой, Иванов написал свой первый шпионский отчетом и, предвкушая будущий денежный куш, лег спать. 9 августа в 16.30 Иванов появился в обусловленном месте «Дыб». Густой кустарник лесопарка, как ему казалось, надежно закрывал от наблюдения контрразведки. Минута в минуту на повороте аллеи появился Макмэхен. Держался американец спокойно, так как был уверен в том, что на явку с агентом не притащил «хвоста». Это подтверждала разведка наружного наблюдения посольской резидентуры ЦРУ. Русская контрразведка никак не обнаружила себя ни на маршруте его выдвижения к месту явки, ни в эфире. Встреча Макмэхена с Ивановым длилась около получаса. В ходе встречи они обсудили результаты выполнения первого задания, определили направления следующей работы. По окончании явки обменялись пакетами. Иванов передал Макмэхену две свои фотографии для пополнения агентурной картотеки ЦРУ и собранные шпионские материалы. Макмэхен вручил ему пять тысяч рублей, а также изготовленные на быстрорастворимой бумаге новые инструкции, касавшиеся дальнейшего сотрудничества. В случае провала предателю не пришлось бы мучиться, ее глотая. На прощание Макмэхен напомнил Иванову, что большинство агентов провалилось по причине своей непомерной расточительности, и рекомендовал быть более скромным в расходах, чтобы не привлекать внимания контрразведки. Следующую встречу они договорились провести на этом же месте 23 августа. Но ни в тот день, ни на очередную, предусмотренную расписанием сеансов связи явку 17 сентября никто из американской резидентуры не пришел. Иванов особенно не горевал. В кармане находились огромные по тем временам деньги, и он, наплевав на предупреждение Макмэхена, пустился во все тяжкие. Московских ресторанов ему показалось мало, и он вместе с компанией рванул оттянуться в Крым. За неделю отдыха он просадил годовую зарплату генерала. Местные таксисты и официанты самых престижныхресторанов надолго запомнили разбитную компанию, щедро сорившую деньгами. В Москву Иванов возвратился в приподнятом настроении. Теперь его не очень волновала загубленная карьера в ГРУ; он рассчитывал сделать ее в ЦРУ Злая шутка «ЦРУ — вон из ГРУ!», бродившая по коридорам «конторы», вызывала на его лице лишь кривую ухмылку. Жизнь, как ему тогда представлялось, снова засверкала всеми цветами радуги. На очередную встречу с Макмэхеном 27 сентября Иванов взял с собой новый блок шпионской информации, а также приложение к нему: детальное описание подходов к своему дому, маршрутов передвижения по Москве и наиболее часто посещаемых мест. Все это говорило о том, что американская разведка готовилась перевести контакты с ним на строго конспиративную основу — путем обмена информацией через тайник. Встречу двух шпионов никак нельзя было назвать дружеской. Иванов, поиздержавшийся во время поездки в Крым, требовал денег, а Макмэхен нудно твердил старую песню: швыряние деньгами сгубило не одного разведчика. На этот раз свои тридцать сребреников шпиону так и не удалось получить. Явку он покидал с подарком «американского друга» — дорожной сумкой. В ней находились фотоаппарат типа «Ми-нокс» для съемки секретных документов, десять кассет к нему с фотопленкой на 230 кадров, письмо-прикрытие с нью-йорским адресом на конверте, инструкция по составлению тайнописных сообщений и шариковая ручка «Союз». Ручка оказалась непростой. Внутри ее была искусно спрятана специальная пленка с планом конспиративной связи. Им предусматривалось, что в случае перевода Иванова к новому месту службы и отсутствия возможности прибыть на явку он должен был дать условный сигнал путем постановки специальной метки в виде буквы «X», исполненной красной губной помадой на доме № 13 по Ленинскому проспекту. Макмэхен словно смотрел в воду, когда инструктировал Иванова по этому последнему пункту связи. Громом средь ясного неба прозвучал для шпиона приказ о его направлении для прохождения дальнейшей службы в Дальневосточный военный округ, прозванный армейскими остряками как «Дальше водится омуль». Он срочно ринулся на явку, и не затем, чтобы получить последние инструкции перед отъездом, а попытаться выбить из американской разведки лишнюю тысячу рублей. Встреча состоялась не в самом лучшем для шпионов месте — в районе Даниловского кладбища. На нее пришел Макмэхен, но не один, а с женой, которая осуществляла контрнаблюдение. В тот момент они не подозревали, что это была их последняя явка. Контрразведка тихо и незаметно подводила под них свою сеть. Покидал ее Иванов с новыми инструкциями и тощим кошельком, американская разведка не стала сорить деньгами. Сборы у холостяка Иванова не заняли много времени, как говорится, подпоясался и вперед. Перед тем как отправиться в дорогу, он решил провериться и оставить с носом возможный контрразведывательный «хвост». Билет на поезд Москва — Владивосток им так и не был использован. 2 ноября 1981 года Иванов неожиданно появился в аэропорту Домодедово, прошел регистрацию и направился к самолету. Нестройная очередь пассажиров медленно продвигалась к трапу. Иванов ступил на ступеньку и подал билет стюардессе. Но тут произошла заминка. Она обнаружила отсутствие на билете необходимой отметки. Оказавшийся поблизости помощник дежурного военного коменданта вызвался уладить недоразумение. Вместе с ним Иванов возвратился в здание аэровокзала и прошел в комнату дежурного. Там его встретили четверо немногословных, с суровыми лицами сотрудников аэропорта. Он понял все, но уже ничего не мог поделать с прихваченным шпионским снаряжением. Предположение полковника Алексея Молякова, что Иванов прихватит с собой то, что ему передал на последней явке Макмэхен, оправдалось. При обыске в кармане его кителя были обнаружены: инструкция по шифровке информации; кодовые таблицы; письмо о способах и условиях связи с американской разведкой. Иванов быстро сообразил, что шпионская игра закончились, и, спасаясь от расстрельной статьи, попытался вытащить себя из той петли предательства, в которую загнал себя сам. Тут же, в аэропорту, он написал покаянное заявление и предложил свои услуги теперь уже «в борьбе с американской разведкой». В оперативном штабе операции, взвесив все «за» и «против», решили начать свою игру с ЦРУ. Арест Иванова прошел конспиративно, о его задержании никто из родственников не знал. Все они считали, что он набирается ума на Дальнем Востоке. Поэтому перспектива вычислить других сотрудников резидентуры ЦРУ, помимо Макмэхена, скрывавшихся под дипломатическим прикрытием, и подпитывать их тонкой дезинформацией, выглядела весьма реальной. В техническом плане особых трудностей она не вызывала, проблема заключалась в самом Иванове, в его готовности без срывов сыграть свою новую роль.