Тот день стал черным для Курека и Курмиса. Обергруппенфюрер Кальтенбруннер, взбешенный, не хотел слушать никаких объяснений и потребовал, чтобы документы «Леонова» лежали на столе не позже 10 августа. Подстегнутые его недвусмысленными угрозами отправки на Восточный фронт, Курек и Курмис рьяно взялись за выполнение приказа. Курмис тут же выехал на Темпельгофский аэродром готовить самолет к отправке, а Курек отправил успокаивающую радиограмму взбунтовавшимся агентам: «Ваша обеспокоенность доложена обергруппенфюреру. Он выражает восхищение вашим мужеством и выдержкой. Сохраняйте терпение. Мы делаем все возможное, чтобы забрать вас и материалы. В ближайшее время за вами будут направлены самолет и специальная группа из сотрудников «Цеппелина». Координаты площадки для посадки остаются прежние». Рискованный ход, задуманный в оперативном штабе Смерша, оправдал себя. 8 августа в очередном послании «Цеппелин» еще раз подтвердил твердость своих намерений: «Ждите самолет в ночь с десятого на одиннадцатое». В тот день группа захвата напрасно жгла сигнальные костры всю ночь на поляне у деревни Михали. Самолет над ней так и не появился. Через несколько часов «Цеппелин» поспешил успокоить «своих» агентов и сообщил: «Приносим свои извинения за ту опасность, которой подвергаем вас. Летчики ошиблись с районом. Сохраняйте терпение и выдержку. Мы до конца остаемся с вами. Операцию повторим в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое». Прошло еще двое суток. Наступило 14 августа 44-го года. Ранним утром оперативная группа Смерша выехала из Москвы в район Егорьевска. К ее приезду все было подготовлено для захвата самолета с экипажем и посланцами из «Цеппелина». Специалисты-авиаторы провели расчеты, и в конце взлетно-посадочной полосы бойцы вырыли канаву, в которую шасси «Хенкеля-111» должны были угодить. После ее маскировки разложили на поляне горки сушняка для сигнальных костров и стали ждать. Потянулось время томительного ожидания. В ночь на 15 августа с запада донесся приглушенный рокот авиационных моторов. Поляну озарило пламя костров, и на ней проступил огненный крест. Группа захвата заняла исходное положение. Гул моторов усилился. Спустя несколько минут над поляной промелькнула хищная тень. Сделав круг, самолет зашел на посадку и, едва не коснувшись макушек елей, соскользнул на землю, не докатился каких-то десяти метров до канавы и начала разворот. Асы из спецэскадрильи Гиммлера, видимо, решили брать группу «Иосифа» прямо на крыло. Ловушка, задуманная контрразведчиками, не сработала. В расчеты вкралась ошибка, которую трудно было предусмотреть. Вместо «хенкеля» руководство Главного управления имперской безопасности прислало специально созданный для высадки диверсантов самолет «Арадо-232». Он имел укороченный взлет и шасси, оборудованные каучуковыми траками, обеспечивавшими приземление даже на заболоченную местность. Возникла пауза. И вдруг ночную тишину взорвала автоматная очередь — то ли нервы у кого-то сдали, то ли палец случайно лег на спусковой крючок. Экипаж среагировал молниеносно. Моторы взревели на полную мощь, и самолет взмыл в воздух. Так под аккомпанемент автоматных очередей закончился еще один, но не последний раунд поединка в радиоигре «Загадка» между контрразведкой Смерш и Главным управлением имперской безопасности. Теперь, казалось бы, на операции «Загадка» можно было ставит крест, но Абакумов и его подчиненные еще раз решили вдохнуть в нее жизнь и бросили группу «Иосифа» в «бой». В нем «героически погиб» Гальфе, бесследно пропал Бородавко, а сами Бутырин с Дуайтом, отделавшись «легкими ранениями», вынуждены были в течение нескольких суток скрываться от погони в лесах. На связь с «Цеппелином» «Иосиф» вышел 21 августа из-под Ряжска, сообщил о «потерях» и невозможности возвращения в Москву. После такого оглушительного провала операции в «Цеппелине» начались служебные расследования. Кальтенбруннер былвне себя отярости; вместо совершенно секретных данных, добытых агентурной группой «Иосиф», ему пришлось докладывать Гиммлеру о потерях. Он жаждал крови и головы виновного. Того долго искать не пришлось. Козлом отпущения сделали исчезнувшего Бородавко. Во время очередного сеанса связи «Цеппелин» предупредил группу «Иосифа» о предательстве Бородавко и распорядился: «При встрече — ликвидировать». Радиоигра продолжилась. Группа «Иосиф» по воле Смерша будет «блуждать» в тылах Красной армии вплоть до апреля 1945 года, снабжая гитлеровскую разведку дезинформацией и бомбардируя ее шифровками, в которых выражала свою готовность к дальнейшей работе: «Несмотря на очень тяжелое положение, по-прежнему остаемся преданными нашему делу. После получения необходимой помощи готовы выполнять любые задания». В «Цеппелине» верили и поддерживали «своих» ценных агентов по воздуху как могли. 4 февраля 1945 года, получив очередные «подарки», «Иосиф» радировал в Берлин: «Нашли 5 тюков. Два парашюта. оторвались от тюков и один не раскрылся. Сохранились рация, деньги около 95 тысяч рублей, ракетный пистолет и немного пищи. Остальное разбилось. Ждем срочных указаний о дальнейшей работе». Такая «преданность» агентов не могла не радовать руководителей гитлеровской спецслужбы. Уже на следующие сутки «Иосифу» была направлена радиограмма: «Сообщите наблюдения о настоящем советском наступлении, в особенности о продвижении транспорта и резервов. Дальнейшие задания следуют». Но следующих заданий «Иосиф» так и не дождался. В Берлине стало не до него, там каждый спасал свою шкуру как мог. «Загадка», которую загадал Смерш, так и не была разгадана в Главном управлении имперской безопасности. Об успехе этой уникальной операции Смерша лучше всего свидетельствуют, пожалуй, оценки противника. 26 июня 1945 года на допросе у следователя Смерша о подрывной деятельности организации «Цеппелин» против СССР его высокопоставленный сотрудник Александр Джон показал: «В разговорах с сотрудниками отдела забросок я постоянно слышал такое мнение, что «Иосиф» — лучшая агентурная группа. До июля 1944 года группа «Иосиф» давала довольно ценные сведения, которые докладывались шефу службы безопасности Кальтенбруннеру и не исключено что Гиммлеру». Ошибался Джон только в одном. Группа «Иосиф» действительно работала блестяще, но на Иосифа Сталина. Всего за годы Великой Отечественной войны органами отечественной военной контрразведки было проведено свыше 180 радиоигр с противником. Они, по сути, стали единой «большой игрой» в эфире. На немецкие спецслужбы обрушилась масса умело подготовленной и выверенной дезинформации, которая значительно снизила эффективность их работы. Свыше 400 кадровых сотрудников и агентов абвера и «Цеппелина» были выведены на советскую территорию и арестованы. В дальнейшем в большинстве они работали под диктовку Смерша. По следу оборотня 17 сентября 1944 года передовой батальон советских войск, подавив последнюю огневую точку противника и не встречая на своем пути сопротивления, все дальше продвигаться в глубь Финляндии. Но тишина, затаившаяся в густом ельнике, невольно заставляла командиров и бойцов крепче сжимать в руках оружие. Головной дозор боевого охранения осторожно продвигался вперед. Справа над лесом замаячили караульные вышки. По колонне пронеслась команда: «Рассредоточиться!» Бойцы рассыпались в цепь и заняли оборону. Группа разведчиков, прихватив с собой пулемет, скрылась в лесу, а командиры рот собрались на совещание у штабной машины. Не успев начаться, оно закончилось. На поляне появился командир разведгруппы. Вслед за ним тащились два изможденных, едва державшихся на ногах человека. Как оказалось, в глубине леса располагался концентрационный лагерь № 2 советских военнопленных. Батальон снова построился в колонну и, ощетинившись стволами автоматов, двинулся вперед по лесной дороге. Она круто пошла вверх, а затем, несколько раз вильнув, скатилась вниз. Лес расступился. Перед красноармейцами стоял четырехметровый, почерневший от времени и непогоды забор, огораживавший лагерь. Что за ним? Горы человеческих тел, истерзанных пулеметными очередями? Что?.. Тишина безмолвствовала. Не было слышно остервенелого лая сторожевых псов, звона топоров и визга пил. Группа разведчиков шагнула в распахнутые настежь ворота. Настороженно поглядывая по сторонам, они медленно продвигались к центру лагеря. Повсюду виднелись следы панического бегства. У штабного барака урчал мотор «опеля». Со стороны офицерской столовой потягивало аппетитным запахом приготовленного обеда. На огромном пустынном плацу ветер водил затейливый хоровод из грозных приказов коменданта лагеря, уже никому и ничем не грозивших. Позади разведчиков осталась ухоженная административная зона, и через десяток метров перед ними снова вырос забор из колючей проволоки. За ним виднелось два десятка приземистых бараков, словно вросших в землю. Разведчики невольно замедлили шаг, а через мгновение принялись крушить ворота и рубить саперными лопатами колючую проволоку. В ответ из бараков донесся глухой гул. Он набирал силу. И скоро он превратился в крик, рвущий душу и сердце: «Наши! Наши пришли!» Под ударами прикладов и топоров разлетелись в щепки запоры на дверях и воротах бараков. Сотни узников, среди которых находился и бывший рядовой 95-го стрелкового полка Илья Стариков, бросились навстречу своим освободителям. И когда схлынула первая волна радости и была съедена первая тарелка настоящего супа, в лагерь въехали две машины. В них находились работники Смерша. Большинству бывшихвоенно-пленных, оказавшихся в лагере в далеких 1941–1942 годах, это название ничего не говорило, но уже в самом слове крылось что-то тревожное и пугающее. Оно невольно заставляло сжиматься сердца и леденящим холодком обдавало спины. Выбравшись из машин, работники военной контрразведки поднялись в штабной барак и разошлись по кабинетам. Тревожный шепоток: «Особисты!.. Фильтрация?.. Теперь Колыма?..» — прошелестел среди бывших военнопленных. Радость близкой свободы сменилась на их лицах печалью и горечью. Над лагерем и длинной очередью, выстроившейся к штабному бараку, вновь воцарилась гнетущая тишина. Очередь медленно растекалась по кабинетам, за дверями которых звучал монотонный гул голосов. Бывших пленных, в большинстве без вины виноватых, процеживал «фильтр» военной контрразведки, чтобы выявить тех, кто пытался скрыть под лагерной робой свое подлинное обличье: участие в карательных акциях, службу у оккупантов, сотрудничество с германскими и финскими спецслужбами. На плечи бывших взводных и ротных, еще недавно поднимавших в атаку своих бойцов, которых суровое военное время отобрало для службы в Смерше, теперь легло тяжелое и неблагодарное бремя. Им приходилось допрашивать таких же, как и они в прошлом, сержантов и лейтенантов Красной армии, а потом взвешивать на невидимых весах меру их вины. В эти минуты они по-настоящему завидовали тем своим однополчанам, кто сейчас воевал в боевых частях. Там все было предельно просто и ясно. Они хорошо знали, кто твой друг, а кто твой враг. Здесь вся было иначе. За изможденным от голода лицом и честными глазами мог таиться предатель, каратель или вражеский агент. Это была тяжелая и неблагодарная работа, наград и повышений по службе за нее не давали. Каждый раз, когда дверь кабинета распахивалась и на табурет садился очередной военнопленный, контрразведчику приходилось решать загадку со многими неизвестными. Требовалось не оскорбить недоверием безвинного и, не попавшись на уловки врага, не дать ему уйти от справедливого возмездия. Легче ее было решать, когда в руки попадали секретные учеты лагерной агентуры и личные дела на военнопленных. В них с канцелярской педантичностью заносилось все: проданные человеческие души, холуйство перед администрацией, совершенные побеги и саботаж на работах. В лагере № 2 сохранились лишь личные дела заключенных; агентурную картотеку обнаружить так и не удалось. Она сгорела в огне, от нее осталась лишь кучка еще не остывшего серого пепла. Поэтому контрразведчикам приходилось рассчитывать на самих себя и помощь военнопленных. Проверка затягивалась. Когда подошел черед Старикова, день клонился к концу. Он уверенно перешагнул порог, остановился у входа и исподлобья стрельнул взглядом в сторону лейтенанта-контрразведчика. Перед ним высилась на столе горка папок. Среди них лежало и личное дело лагерного заключенного Старикова. За бумаги ему не приходилось беспокоиться, они были «чистыми». Капитан финской разведки Паацила поработал над ними так, что комар носа не подточит. Так что зеленому лейтенанту, как полагал Стариков, до сути не докопаться. «Зеленый лейтенант» поднял голову, усталым взглядом пробежался по Старикову и осипшим голосом предложил сесть. Тот благодарно кивнул, опустился на жалобно скрипнувший табурет и честными глазами стал поедать контрразведчика. Тот открыл тощее дело на военнопленного, сверил фотографию с оригиналом и привычно посыпал дежурными вопросами. Для Старикова они ничего неожиданного не таили. В ответах он был быстр и лаконичен. Его история на первый взгляд ничем не отличалась от сотен других, которые в тот день пришлось выслушать сотрудникам Смерша. 14 октября 1941 года рядовой Стариков по приказу командира роты старшего лейтенанта В. Воробьева в составе разведывательной группы под командованием помощника командира взвода сержанта А. Володина отправился в тыл противника, чтобы добыть «языка». Избежав засады и благополучно перебравшись через минное поле, разведчики вышли в тыл финских войск. А дальше одна за другой их стали преследовать неудачи. В районе реки Западная Лица они напоролись на патруль. Завязалась перестрелка. Силы оказались неравными. Четыре красноармейца не могли противостоять целому взводу, взявшему их в кольцо. Во время боя, по словам Старикова, он был ранен, попал в плен и был заключен в лагерь. Потянулись долгие месяцы заключения. Тяжелая и изнурительная работа на лесоповале, полуголодная и унизительная жизнь не сломили его. Он не запятнал себя предательством и работой на администрацию. Действительно, его фамилия не значилась в списках тех, кто за подачки служил старостами или начальниками рабочих бригад. Первый «фильтр» военных контрразведчиков Стариков миновал благополучно. Он не оказался в числе тех бывших военнопленных, которых снова отправили в штрафной барак лагеря под охрану комендантского отделения Смерша. Уцелевшие списки так называемых помощников лагерной администрации и показания узников не оставляли им шансов уйти от расплаты за совершенное предательство. Еще несколько человек под конвоем отвезли в Петрозаводск. Они подозревались в совершении массовых злодеяний во время службы в карательных отрядах. Лагерная роба, под которой они рассчитывали укрыться, им не помогла. Стариков оказался в числе тех, кого эшелоном направили в Ивановскую область на один из центральных сборнопересыльных фильтрационных пунктов. Там бывшие военнопленные проходили более углубленную проверку на предмет выявления их причастности к агентуре спецслужб противника, участия в карательных акциях и т. п. Те из них, кто не запятнал себя предательством, вливались в сводные отряды и затем направлялись на фронт. На новом месте Стариков, деятельный и быстро осваивающийся с новой обстановкой, пришелся ко двору. Он понравился начальнику строевой части и вскоре оказался на «теплом месте» в штабе. Но оно особенно его не прельщало. Бывший военнопленный, всякого натерпевшийся в лагере, заваливал начальство рапортами с просьбами об отправке на фронт, чтобы там «лицом клицу поквитаться с фашистами». Но начальство не давало им ходу, и тому были основания. Старикова продолжали держать на пересылке. И не потому, что он был незаменимым работником в строевой части. На этом настаивали контрразведчики. На то у них были основания. Ряд косвенных признаков в поведении Старикова, а также мелких нестыковок в биографии, относящихся к периоду пребывания в плену, могли свидетельствовать о том, что у него была и вторая жизнь, разительно отличавшаяся от первой. Но это требовалось еще доказать, и старший оперуполномоченный 2-го отдела Управления контрразведки Смерш Московского военного округа капитан В. Махотин настойчиво их искал. Несмотря на то что почти три года прошло с того дня, как Стариков попал в плен, он не терял надежды, что кто-то из разведгруппы Володина сумел выжить. Одновременно через бывших военнопленных лагеря № 2 уточнялись обстоятельства появления в нем Старикова, а также его связи среди администрации. Стариков каким-то звериным чутьем почувствовал сгущающиеся над ним тучи и с еще большей настойчивостью стал добиваться отправки на фронт. В штабе среагировали, и дело наконец сдвинулось с мертвой точки. Осталось выполнить последние формальности: оформить командировочные документы и пройти последние беседы. Поэтому приглашение в кабинет Махотина он воспринял без большого волнения. Разговор начался с дежурных вопросов: «Как идет служба?», «Что пишут из дома?» Предложение Махотина закурить окончательно успокоило Старикова, а в следующую секунду появившееся перед глазами постановление об аресте и последовавшее обвинение в измене родине прозвучало для него подобно грому среди ясного неба. За те полтора месяца, когда Стариков легализовался в новом качестве, контрразведчики сделали немало. Они тщательно проверили каждое его слово из объяснения, написанного 17 сентября 1944 года в лагере военнопленных № 2. Настойчивые поиски привели их к командиру разведгруппы Володину. Он, несмотря на тяжелое ранение, полученное при перестрелке с финским военным патрулем 14 октября 1941 года, каким-то чудом выжил. В своих показаниях Володин развеял героический ореол над отважным красноармейцем Стариковым и рассказал, что тот без сопротивления сдался в плен, а на допросе выдал информацию о роте и батальоне. Воскрешение Володина стало шоком для предателя. Он пытался оправдаться тем, что был ранен, патроны кончились, «а их было много». После этого допроса Стариков в штаб больше не вернулся. 30 ноября 1944 года он был заключен под стражу. Показания Володина и последовавшее вслед за этим собственное признание предателя являлись, казалось, были достаточными, чтобы передать дело в Военный трибунал, но капитан Махотин не спешил. Профессиональный опыт подсказывал ему, что за столь быстрым признанием предателя, вероятно, таилось нечто большее, и продолжил проверку. Вскоре его уверенность подтвердилась. Бывшие заключенные, находившиеся со Стариковым в лагере № 2, обратили внимание контрразведчиков на то, что в лагере он появился незадолго до прихода советских войск. Близких связей ни с кем не поддерживал и мало распространялся о своем прошлом. Самые наблюдательные не преминули отметить, что староста барак «старался к нему не цепляться», а по вечерам его не раз видели у штабного барака. Кроме того, лагерное начальство почему-то благосклонно относилась к нему и не направляло на тяжелые работы. За всем этим угадывался знакомый почерк финской разведки, направляемой опытной рукой абвера, которые, похоже, пытались спрятать своего агента под надежную «крышу» лагерника. Доказательства такой версии Махотин искал в уцелевших от пожара лагерных архивах и добытых поисковыми группами контрразведки материалах разведывательно-диверсионных школ из Петрозаводска и Рованиеми, из далекой Лапландии. Он просмотрел все списки преподавателей и курсантов, донесения так называемой внутренней агентуры финской разведки, присматривавшей за будущими диверсантами, но фамилии Старикова в них так и не обнаружил. Казалось бы, в деле предателя можно было ставить последнюю точку, но что-то останавливало Махотина оттого, чтобы отправить шпионские досье в архив. Но что именно? На этот вопрос он не мог дать ответ и, подчиняясь какому-то внутреннему голосу, принялся перечитывать доносы финских агентов и рапорты их хозяев. Время уже перевалило далеко за полночь. Глаза Махотина слипались от усталости и хронической бессонницы. Буквы сливались друг с другом и превращались в большущие кляксы. В какой-то момент его будто что-то кольнуло. Он встрепенулся, смахнул рукой с лица невидимую сонную пелену и склонился над доносом финского агента Сергея. Этот почерк, эти характерно выписанные «Н» и «К», Махотин готов был поклясться, уже где-то встречались. Все еще не веря в свою догадку, он бросился к сейфу, достал дело № 19950 Cтарикова и принялся лихорадочно его листать. Пальцы остановились на страницах с анкетой арестованного и автобиографией. И здесь Махотин с облегчением вздохнул. Они были написаны одним и тем же почерком, что и доносы финского агента Сергея. Даже без графологической экспертизы становилось очевидным, что его догадка оказалась верной. Агент Сергей и изменник Стариков являлся одним и тем же лицом. Теперь в его руках находилась еще одна важная ниточка, которая позволяла начать раскручивать новый, теперь уже шпионский клубок, сплетенный предателем. Махотин не рассчитывал на получение от Старикова откровенных признаний. За это говорил весь предыдущий опыт общения с ним, когда каждое слово приходилось доставать из него буквально клещами. За плечами предателя были не только месяцы учебы в финской разведывательной школе, но и более суровые «университеты». Незадолго до начала войны Стариков провел два с лишним года в тюрьме города Йошкар-Олы. Поэтому расколоть такой крепкий «орешек» можно было только каким-нибудь неожиданным и неординарным ходом. И Махотин его нашел. Очередной допрос Старикова начался с обычных, рутинных вопросов. Он легко от них отбивался, и допрос вяло двигался к завершению. Подошло время подписывать протокол. Стариков подсел к столу, взял ручку, чтобы поставить роспись, и тут на глаза ему попался донос агента Сергея. Выдержка изменила предателю. Кровь прихлынула к лицу и выдала его с головой. Он с ужасом смотрел то на серый клочок бумаги, навсегда похоронивший надежду скрыть правду о своей жизни в последние два года, то на Махотина. Воспользовавшись растерянностью Старикова, Махонин поспешил закрепить успех и достал чистый протокол допроса. Агент Сергей наконец признал факт своего сотрудничества с финской разведкой. Он показал, что: «В Августе месяце 1942 года из-за угрозы жизни я был вынужден дать письменное обязательство капитану Паацила сотрудничать с финской разведкой и получил от него псевдоним «Сергей»… Потом он дал мне задание…» Задание мало отличалось от тех, которые финская разведка давала начинающим агентам, и заключалось в том, чтобы писать доносы на бойцов и командиров, сохранивших в плену верность воинской присяге и отказывавшихся идти на сотрудничество с лагерной администрацией. Но и на этот раз Стариков сказал только часть правды, видимо, рассчитывая скрыться под личиной мелкого доносчика. К тому времени в распоряжение Управления контрразведки Смерш Карельского фронта попала еще одна часть архива петрозаводской разведшколы, и тогда многое стало явным из жизни тайного агента Сергея. Не зря финская разведка так старательно прятала его под «крышу» лагерника. Стариков того заслуживал не только своим прошлым сотрудничеством с разведкой. Она рассчитывала, что такой перспективный агент будет весьма полезен и в будущем, но теперь уже в рядах Красной армии. Однако этого последнего задания агенту Сергею не суждено было выполнить. Под давлением неопровержимых улик он шаг за шагом признавался в совершенных преступлениях. На глазах контрразведчика виртуальный образ оборотня приобретал все более реальные очертания.