Ривз легонько встряхивает меня, как тряпичную куколку. А я улыбаюсь. Это все, что я могу. Где-то я это уже видела. Наша первая встреча была именно такой. Значит, я знаю, что будет дальше… И я не ошибаюсь, сознание мгновенно покидает меня, и я растворяюсь во мраке, погружаясь в темный морфиевый туман. Какая ирония! *** Боль вместе с кровью течет по венам и является первым признаком жизни. Именно это чудовище ее определяет. Если я вернулась с того света, тогда мое нынешнее состояние находит оправдания. Неприятная резь в висках и горле. Меня словно перекрутили в мясорубке или столкнули с обрыва на острые скалы. Белая комната. Здесь светло. Я что, в больнице? Пока я смотрю в потолок, то так и думаю, но когда приподнимаюсь на руки, то понимаю, что медицинским учреждением здесь даже и не пахнет. Я в небольшой комнатке с белыми стенами и черным полом. Чей же я гость? Цветы, картины, фото, мебель — все указывает на то, что здесь живет девушка. — Эй?! Где я и как сюда попала? — шепотом спрашиваю у пустоты. Тихо, как в морге. Я стараюсь вспомнить, что произошло ранее, но это сложно. Подробности ускользают от меня, как мелкие рыбки из рук. Я в чьей-то футболке. Опять. Опять я просыпаюсь, не зная где. Дежавю, мать его! На ноги встать тяжело, я замечаю, что ступни накрепко забинтованы. Это уже пугает… Потихоньку подхожу к окну. В этой комнате светло именно из-за него — оно огромное. Этаж двадцатый. Только это не Филадельфия. Там далеко, через пару кварталов выглядывает макушками старых деревьев Центральный парк, повсюду разъезжают желтые кэбы. И меня обдает огнем. Нью-Йорк! Гонка. Хантер. Ривз. Все всплывает на поверхность, словно я смотрю трейлер о вчерашней ночи. Голова прыгает на стремительно раскручивающуюся карусель и меня уносит. Кое-как дохожу до дивана. Закрывать глаза — плохая идея. До всей кучи еще и вертолеты прилетают. На журнальном столике лежат фотографии. Мои. Преодолевая ноющие боли в виске и тошноту, я беру стопку снимков. Это работы Эрики. Завораживает. Выгодные ракурсы, выставленный свет. Я в бассейне, в крутом платье от Армани, повсюду лепестки жасмина. На этих фотках я с трудом узнаю себя. Глаза задорно блестят, довольная улыбка. Хочется крикнуть: «Да не я это!» По крайней мере, сейчас… Цвета подобраны так профессионально, что играют не против, а за. Свет струится и переливается, обрамляя мой силуэт. Наверное, это один из самых лучших снимков. Спина прогнута назад, я смотрю в объектив, положив голову на воду и подняв руки вверх к дорожке мягкого белого свечения. Здесь я спокойна и в ладу с самой собой. Как же мне не хватает этих опций к нынешнему состоянию! А вот еще одно фото, где я с Кэм… Когда она красила мне губы, Эрика сняла нас. Мы обе смеемся. Такие забавные! Тогда я не знала, что скоро все это счастье закончится. Стало быть, я у сестры Джейда. Но где же сам Джейд? Где же Эрика? *** Дакота проспала почти сутки. В ее крови обнаружили наркотики. Мою маленькую девочку накачали дрянью. Уверен, сама бы она на это не решилась. Что же с ней происходило за все это время, пока она была далеко от меня? Мерзкое ощущение, что во всем виноват исключительно я. Так оно и есть. Я не защитил ее. Я предал ее. Я сделал ей больно. Мое сердце кровью облилось, когда я узнал от встревоженной Камиллы, что Дакота уехала вместе с Хантером в Нью-Йорк. Берк все рассказала: и про то, как чертов урод признался в содеянной гадости, и про условие, поставленное Даки. Она согласилась вернуться только ради того, чтобы он от нее отстал. Но это я, именно я должен был позаботиться об этом! Это я должен был навсегда оградить ее от всей чертовщины прошлого. А я, наоборот, сделал ее еще ближе к ней. У меня был лишь день, чтобы все исправить. Я собрал около трех байкерских банд. С помощью них удалось нарыть хороший компромат на Лихачей. Этого хватило, чтобы обратиться в полицию. Впервые в жизни доволен, что из состоятельной семьи. Достучаться до копов удалось сразу, благодаря влиянию отцовских адвокатов. Когда я увидел Даки в коротком красном платье, мне чуть плохо не стало. Она стояла возле Хантера и смотрела на меня стеклянными глазами, но все равно была такой родной и близкой. Я противился реальности и вспоминал ее теплую улыбку, задорный смех, горячие прикосновения. Она все равно была моей, пускай и в надеждах. Я никогда не участвовал в гонке с Хантером, но в ту ночь это случилось. Мне было страшно за Дакоту, поэтому я гнал на максимальной скорости и достал урода. Он пытался изнасиловать МОЮ девушку. Если бы не копы, я забил его до смерти и не на секунду бы об этом не пожалел. Прежде чем его отправили за решетку, я отомстил ему за все. За Дакоту, за Эрику, за себя. Теперь я свободен. Я перестал жить жаждой отмщения и очистился от грязи кровью Лихача. Вернувшись с сестрой из полицейского участка и удостоверившись, что Хантера и еще пару преступников из банды надолго засадят в тюрьму, я неуверенно захожу в комнату, где должна быть Даки. Простит ли она меня? В любом случае я добьюсь этого, и неважно, на что придется пойти. — Это самые лучшие фото, которые я когда-либо видел. Эрика скоро устраивает выставку с этими работами, — тихо говорю я, подсаживаясь к ней на диван. Она бросает на меня мимолетный взгляд, а после убирает снимки и сжимает маленькие ручки в кулаки. О да, пускай она меня отметелит! Пускай наорет. Ей нужно выпустить пар. Я препятствовать не стану. Я заслужил еще и не такого! — Прости меня, милая… — … замолчи. Дакота встает на ноги, и я вижу боль в глазах. Она прикусывает губу, но и звука не издает. Ее ступни зверски исколоты камнями и битыми стеклами. Доктору даже швы пришлось накладывать из-за глубоких ран. Она устраивается на кресле возле окна. И я понимаю, что ей нужно личное пространство. Нарушать границы ее свободы я не буду, да и прав у меня на это нет. — Что произошло? Я рассказываю обо всем, что случилось сутки назад. Даки меня слушает с каменным лицом и лишь изредка морщится. Ей противно. Еще бы, такое пережить! — То есть, Хантер долго не выйдет на свободу? — когда я замолкаю, спрашивает она. — Да. Суд будет через пару недель, но я уверен, что сидеть ему до старости. Он связан с наркотиками, а это жестко карается. — Меня ведь накачали, да? — Да. — Мерзкий гад. Это, наверное, когда он дал мне бутылку воды… Я и так была пьяна, а он решил закрепить успех. Так и откинуться можно. — Она подходит к окну и смотрит на город. — Я хочу домой. — Я могу отвезти тебя. — Нет. Мне нужна нормальная одежда и такси. Дай мне телефон. Я улыбаюсь. Мне это напомнило наш первый разговор. Тогда я считал ее стервозной мегерой, а сейчас она самая лучшая девушка на всем белом свете. Тогда я ее не знал, а сейчас знаком со всеми ее причудами, мыслями, чувствами. Тогда я ее отпустил, больше этого не случится. Она была и будет моей. — Нет. Никаких телефонов и такси, пока мы не поговорим. Я становлюсь позади нее, но не прикасаюсь. Она может вспыхнуть, как спичка, если я позволю своим рукам осмелеть. — О чем нам с тобой говорить? Дакота поворачивается ко мне лицом, но отстраняется назад, чтобы мы случайно не притронулись друг к другу. — Ты злишься, и это нормально. Здоровая реакция! Я просто прошу выслушать меня. — Ах, ты, стало быть, знаешь, что я не сдавала тебя Хантеру? — Давно. Ты меня презираешь за то, что я поверил ему, а не тебе. Я тварь и предатель. В тот вечер, когда мы расстались, это был не я, а моя наихудшая версия. Я ненавижу Хантера всем сердцем и душой. Эта ненависть мной и управляла. Знаю, глупая отмазка, но она единственная правдивая. Я озверел. Прости меня за это, прошу… Я готов танцевать на раскаленных гвоздях, лишь бы ты никогда, слышишь, никогда не чувствовала боли! Беру ее за руку и чувствую родное тепло. Я вспоминаю, как был счастлив слышать ее звонкий голос, терпеть ее язвительные шутки. Вспоминаю мурашки по ее коже, когда целовал. Как будто всего этого кошмара и не было… Но когда я поднимаю взгляд на ее изнуренные глаза, то возвращаюсь в настоящее. — Я устала. Мне нужно время. Знаю, что ты любишь меня. Знаю, что и я тебя люблю. Но сейчас мне не до этого. Я не хочу больше слушать про банды, байкеров и прочее. Меня от этого воротит. Я хочу домой. Повторяю еще раз: принеси одежду и вызови такси. Она высвобождает свои пальцы из моих, снимает браслет и кладет его на столик, а после выходит из комнаты, оставив последнее слово за собой.