, ее история, политика, культура быта были, есть и будут предметом историографических исследований, от летописей до работ будущих историков. Наиболее ранними историческими памятниками, отражающими феодальную раздробленность, являются русские летописи. В период образования ряда самостоятельных экономических и политических центров появляются и местные летописные своды. Эти памятники излагают прежде всего местные события, происходившие на территории тех земель, где создавались эти своды. Общерусские события также передаются летописями, иногда в определенной трактовке, в связи с местными событиями.[2] Летописание велось в наиболее крупных центрах Руси того времени. Известны киевские, новгородские, псковские, владимиро-суздальские, галицко-волынские летописи. Естественно, наиболее интересными историографическими памятниками являются летописи Северо-Восточной Руси XII–XIII вв. Они содержат наиболее полный комплекс информации об этом районе и превосходно отражают мировоззрение и тенденциозность авторов известий — местных летописцев.[3] Усиление Владимиро-Суздальского княжества, рост его политического могущества при Андрее Боголюбском, Всеволоде Юрьевиче и его преемниках нашли отражение и в местном летописании. В период образования централизованного русского государства появляется ряд летописных памятников, возникших «в обосновании политики московской великокняжеской власти, направленной к государственной централизации», и отражающих идеологию самодержавной власти.[4] К таким памятникам относится «Книга степенная царского родословия». Она является компиляцией из ряда летописных материалов, которые расположены в виде отдельных биографических статей русских князей и иерархов. Биографии владимирских князей также выделены в особые статьи, где находим панегирик Всеволоду Большое Гнездо, который назван «родочисленый царствия Руського наследник, истинный кореноплодитель первоначальствующим русьским самодержьцем».[5]Правление Всеволода трактуется как «начало Владимерского самодерьжства».[6] Новая концепция, отражающая усиление самодержавия, утверждающая теорию божественного происхождения царской власти и исконность ее политических прав, нашла свое отражение и в других исторических памятниках: в Никоновской и Воскресенской летописях, в «Сказании о князьях владимирских».[7]Аналогичные тенденции — попытки связать преемственность власти владимирских князей с первыми Романовыми находим и в сочинениях XVII в. — в «Истории» дьяка Ф. Грибоедова и «Синопсисе» И. Гизеля.[8] Дворянская историография XVIII в. также рассматривала период феодальной раздробленности. Преемственность абсолютизма как политической системы, существовавшей на всем протяжении русской истории от Рюрика, владимирских князей и московских царей вплоть до Петра I, стремился отобразить А. И. Манкиев, историк начала XVIII в., в своей книге «Ядро российской истории».[9] В XVIII в. В. Н. Татищев в своей «Истории Российской» коснулся эпохи раздробленности на Руси. Этот этап — «удельный порядок» — он датировал от 1132 до 1462 г. Эпоху раздробленности В. Н. Татищев характеризовал как время, «когда князья разделились и сделалась аристократия».[10] Деятельность владимирских князей, в частности Всеволода Юрьевича, В. Н. Татищев, сторонник абсолютизма, рассматривал как попытку «возобновления монархии». В своей истории В. Н. Татищев приводит довольно обширный материал по конкретной политической истории русских земель. Наиболее ярко проявились классовые позиции дворянской историографии XVIII в. в труде М. М. Щербатова.[11] Главную причину раздробленности он видит в «вольности народной», которая «быв во зло употреблена, единою из причин разорений России была».[12] Помимо этой «единой из причин» М. М. Щербатов отмечает «неустройство», произошедшее из-за споров князей на право наследования: «. ни братство, ни дружба не может остановить быстрый ток честолюбия».[13] Крупнейший представитель дворянской историографии Н. М. Карамзин довольно подробно рассмотрел историю Древней Руси и ее «раздробления». Начало этого периода он видит в упадке самодержавия, последовавшего после смерти Ярослава. «Основанная, возвеличенная Единовластием, она (Россия. — Ю. Л.) утратила силу, блеск и гражданское счастье, будучи снова раздробленною на малые области».[14] Раздробленность, по его мнению, произошла из-за того, что народ, видя борьбу князей, «не мог иметь к ним того священного уважения, которое необходимо для государственного блага».[15] Рассматривая историю Владимиро-Суздальского княжества, Карамзин выделяет Андрея Боголюбского как сильного князя, стремящегося к единовластию.[16]Правильно отмечая наличие системы уделов как на Руси, так и в Европе,[17] Карамзин, однако, не делает вывода о сходстве политического строя русского и европейских государств. По его мнению, раздробленность могла бы прекратиться и возникло бы единое государство, если бы Всеволод Юрьевич отменил систему уделов.[18] Исторические взгляды декабристов в известной мере проявились в откликах на книгу Карамзина.[19] Они представляли себе период феодальной раздробленности в духе «республикансковечевой утопии». Возникновение раздробленности, по мнению П. Каховского, произошло от «размножения князей Рюрикова дома». Н. Бестужев считал возникновение уделов результатом «ложной политики» Владимира I.[20] Буржуазная историография также занималась историей феодальной раздробленности и сделала значительный шаг вперед по сравнению с дворянской официальной историографией в изучении этих вопросов. Периода раздробленности коснулся и крупнейший историк XIX в. С. М. Соловьев. Отказ Андрея Боголюбского ехать на великокняжеский стол в Киев, по его мнению, — переломный момент в истории Руси, поворотное событие, «от которого история принимала новый ход»,[21] с этого момента «родовым отношениям впервые наносится удар, впервые сталкиваются они с отношениями другого рода, впервые высказывается возможность перехода родовых отношений в государственные».[22]Весь дальнейший ход русской истории, вплоть до княжения Ивана Калиты, С. М. Соловьев рассматривает как борьбу родового и государственного начал.[23] Эта борьба нашла свое отражение и в войнах между владимиро-суздальскими князьями — защитниками старого уклада, такими как Мстислав Удалой.[24]Складывание «государственных отношений» на территории Владимиро-Суздальского княжества объясняется С. М. Соловьевым определенными условиями этого района. Он полагает, что этот глухой, редконаселенный район, начавший «свою историческую жизнь» лишь со времени Всеволода III, был менее затронут родовыми отношениями, «здесь не было укорененных старых преданий о единстве рода княжеского»,[25] «здесь была почва новая, девственная, на которой новый порядок вещей мог приняться гораздо легче».[26] Подобный «порядок вещей» позволил владимиро-суздальским князьям создать себе прочную опору в лице новых городов, в которых они были «неограниченными властелинами» и «полновластными хозяевами». Значительной заслугой Соловьева в отличие от дворянской историографии является его понимание русской истории как закономерного исторического процесса. Однако он игнорировал социально-экономическое развитие общества и рассматривал период феодальной раздробленности как борьбу государственных и родовых начал. Во второй половине XIX в. появляются работы, посвященные отдельным районам Руси периода феодализма, что позволяет говорить о возросшем интересе к местной истории. Общим недостатком этих работ является (помимо отсутствия социально-экономической истории) идеализация феодальной раздробленности и непонимание процесса становления единого централизованного Русского государства. В 1872 г. вышла в свет и специальная монография по истории Владимиро-Суздальской Руси — книга Д. Корсакова.[27] В работе главным образом рассматриваются процесс колонизации, население и его хозяйственная деятельность. Социально-политические сюжеты в книге затронуты недостаточно и подменены в основном этнографическими штудиями. Книга в целом повторяет концепцию С. М. Соловьева: период раздробленности — это борьба между двумя эпохами — родовой и княжеско-единовластной. В. О. Ключевский в общем плане разработки «Курса русской истории» затронул ряд вопросов раздробленности.[28] Отмечая отлив населения с территории Киевской Руси на северо-восток, он считал, что колонизация верхневолжской Руси создает там «совсем иной экономический и политический быт».[29] Крестьянская колонизация этого района привела к численному перевесу «сельского класса» над другими слоями общества (над торгово-промышленной и служилой знатью) и в связи с этим к установлению нового «экономического строя» во Владимиро-Суздальской Руси в отличие от «городовой» Киевской Руси, где основное место в экономике занимала внешняя торговля, а не сельское хозяйство. Следствием особого «строя» Владимиро-Суздальской земли, вотчинного землевладения и географического своеобразия края («мелкие речные области») явился новый политический строй — удельный порядок, при котором князья «как частные собственники» были совершенно самостоятельны в своих владениях.[30]Князь становится хозяином своей вотчины («оседлым владельцем»), из которой не выезжает даже на великое княжение и которую он может дарить, завещать независимо от старого принципа старшинства.[31] Прослеживая процесс становления удельного порядка, В. О. Ключевский подчеркивал, что зарождение «нового» политического «строя» ознаменовалось во Владимиро-Суздальской Руси деятельностью Андрея Боголюбского, который первый стал считать свой удел как «единоличную вотчину», не поехал в Киев на великое княжение и низвел других князей до роли своих «подручников».[32] В дальнейшем удельный порядок получил свое развитие при Всеволоде Юрьевиче и его преемниках.[33] В начале XX в. Н. П. Павлов-Сильванский высказал мысль, что на определенном этапе развития Руси существовал феодализм, тождественный западноевропейскому. Он полагал, что феодальный строй характеризуют определенные политические и юридические явления, а не социально-экономические отношения, присущие феодализму. Правда, игнорирование развития производительных сил привело Павлова-Сильванского к тому, что он отнес возникновение феодализма лишь к XII в., точнее — к 1169 г., когда Андрей Боголюбский, став великим князем, не поехал в Киев, что «знаменует начало вотчинного порядка»,[34] а падение феодального строя приурочил ко времени Ивана Грозного.[35] По его мнению, время возникновения феодального строя в России совпадало с периодом феодальной раздробленности. Основными признаками феодализма Павлов-Сильванский считал раздробление территории на сеньории — домены, иерархическую организацию феодального общества и, наконец, условность землевладения.[36] Качественно новый период отечественной науки, в том числе и историографии, наступил после победы Великой Октябрьской социалистической революции. Он характеризуется прежде всего тем, что историческая наука стала базироваться на марксистско-ленинском понимании философии истории — историческом материализме. Безусловно, овладение новой теорией и ее использование пришли не сразу, а постепенно. В первые годы Советской власти появляются некоторые работы, которые продолжают рассматривать период феодальной раздробленности с позиций дореволюционной историографии. Так, А. Е. Пресняков в работе, вышедшей в 1918 г., подвергнув критике схему Ключевского, изобразил историю Северо-Восточной Руси как историю эволюции княжеской власти, которая протекала через дробление власти князей и объединение Руси не путем собирания земель, «а методом консолидации власти» в развитие и осуществление стародавней традиции о патриархальном великом княжении «в отца место».[37] В целом все это повторяет выводы, сделанные автором в более ранних работах, где подчеркивается, что все отношения между древнерусскими князьями зиждились на «семейно-вотчинном принципе»?[38] Период феодальной раздробленности и некоторые вопросы истории Владимиро-Суздальской земли пытался рассматривать с марксистских позиций М. Н. Покровский. Он полагал, что вся история Владимиро-Суздальской Руси знаменуется переходом от старой дофеодальной формы эксплуатации княжеской вотчины к новой феодальной эксплуатации, которая осуществляется теперь «не путем лихих наездов со стороны, а путем медленного, но верного истощения земли вирами и продажами» и которая превращала князя из «наемного сторожа в городе» в хозяина-вотчинника в деревне.[39] Самовластие князей, усилившаяся эксплуатация смердов породили в 70-х гг. XII в. на территории Владимиро-Суздальской Руси антифеодальные движения, которые без достаточного на то основания определяются М. Н. Покровским как «народные революции».[40] Прекращение торговли, затухание городов с их вечевым управлением, дальнейшее развитие феодальной вотчины «как самодовлеющего экономического целого» и, наконец, нашествие татар окончательно разрушили городскую Русь и способствовали созданию «новой — удельно-московской Руси».[41] Истории Владимиро-Суздальской Руси посвятил свою работу А. Н. Насонов.[42] Он рассмотрел политический статус князей в этом регионе, их деятельность, взаимоотношение с городами. А. Н. Насонов первый в нашей советской историографии отметил то огромное влияние, которое оказали города, городские коммунальные органы на политическую власть в стране. Значительно слабее, без учета некоторых источников прослежены взаимоотношения вечевых институтов в самой Владимиро-Суздальской Руси.[43]В результате эффектные, но весьма упрощенные выводы о классовой борьбе, о политическом антагонизме между боярами Ростова и горожанами Владимира стали надолго достоянием нашей литературы и повлияли на многие обобщающие труды и специальные исследования. Общей задачей нашей историографии середины 20—30-х гг. стало творческое изучение и использование положений марксизма. Работы советских историков этого периода показывают, что они стремились овладеть качественно новым пониманием исторического процесса. Появились обобщающие работы по истории феодализма и Киевской Руси. Крупнейший советский историк Б. Д. Греков, рассматривая Древнерусское государство, затронул и вопросы феодальной раздробленности. Ее причины он видит прежде всего в дальнейшем развитии производительных сил и производственных отношений, в замене отработочной формы феодальной ренты продуктовой, в быстрой эволюции вотчины по пути расширения и увеличения ее за счет захвата общинных земель, в интенсивном закабалении свободных общинников — земледельцев, в усилении эксплуатации зависимых крестьян, в возникновении многочисленных обособленных экономических и политических центров России.[44] Определяя феодальную раздробленность и расчленение Древнерусского государства как «результат роста отдельных его составных частей», Б. Д. Греков считает княжение Юрия Долгорукого (первая половина XII в.) «историческим моментом», когда раздробление Руси окончательно определилось.[45] Б. Д. Греков расценивает деятельность Андрея Боголюбского и прежде всего его отказ ехать на великое княжение в Киев как «один из наиболее ярких примеров вновь создавшегося положения вещей, т. е. перемен в надстройке под влиянием перемен в базисе», как следствие возросшей экономической и политической мощи Владимиро-Суздальского княжества.[46] Останавливаясь на институте веча в Древней Руси, он вскрыл классовую направленность веча владимирских горожан против самовластия бояр.[47] В целом, оценивая политику владимирских князей, Б. Д. Греков видит в ней черты будущей политики московских князей в деле складывания единого национального государства.[48] В 1939 г. вышла обобщающая работа В. В. Мавродина, посвященная истории России IX–XVI вв. Становление и развитие Владимиро-Суздальской Руси составляют специальный раздел книги. Несмотря на популярный характер, работа содержит четкие методологические формулировки, насыщена фактическим материалом.[49] В 30-е гг. также были опубликованы работы, непосредственно посвященные Владимиро-Суздальской Руси. А. В. Арциховский и Н. Н. Воронин поставили проблемы изучения становления классового общества на северо-востоке Руси в XI–XII вв. (колонизация региона, создание городов и сельских поселений, частные вопросы социально-экономической истории).[50] Появилась и популярная книга В. А. Галкина о политической истории Суздальской Руси VIII–XV вв.[51] К сожалению, автор неумело использовал летописные источники, а также переоценил объективность краеведческого материала. Книга грешит рядом фактических ошибок. В 1940 г. вышла в свет книга М. Д. Приселкова.[52] Впервые в советской историографии рассматривалось летописание всей Древней Руси, в том числе и северо-востока. Несмотря на определенные просчеты — минимальное количество источников реконструкции, недостаточная аргументация ряда внутренних граней летописания, — исследование сыграло положительную роль в деле изучения истории и культуры Руси. В последующие годы прослеживается дальнейшее развитие отечественной историографии. Для этого периода характерно повышение качества исследований, многие из историков стали применять метод комплексного изучения источников: исторических, этнографических, лингвистических, археологических и др. Древнерусскому ремеслу как первой форме промышленности феодальной формации посвятил свои исследования Б. А. Рыбаков. Он указал на существование нескольких отраслей ремесла, а также различных групп ремесленников в городах и сельской местности Владимиро-Суздальской земли.[53] А. Н. Насонов в работе, посвященной складыванию территории Древнерусского государства, остановился на некоторых вопросах возникновения и развития самостоятельного Суздальского княжества.[54] Проблемы решены в основном в историко-географическом плане: установление границ княжества, создание городов. Естественно, ряд вопросов политической и социальной истории в книге не отражен. В «Истории Москвы» помещен очерк «Северо-Восток Руси». Автор очерка М. Н. Тихомиров подчеркнул, что к XIII в. Ростово-Суздальский регион уже был захвачен процессом феодальной раздробленности и что Москва сделалась «завидным феодальным владением».[55] В «Очерках истории СССР» довольно подробно рассмотрены как общие проблемы феодальной раздробленности (автор Б. Д. Греков), так и отдельные вопросы истории Владимиро-Суздальской Руси. В работе подчеркивается, что к XII в., «особенно ко второй его половине», «процесс закрепления и обособления политических центров» окончательно завершился и одно из таких государственных образований возникло на территории северо-востока?[56] Истории Владимиро-Суздальского княжества посвящен специальный очерк.[57] Его автор, А. Н. Насонов, считает, что в XII в. для «Суждальской земли» характерна весьма активная феодализация, чему значительно способствовало княжеское, боярское и церковное землевладение. Он совершенно верно отмечает необычную для князей XII в. «самовластную» политику Андрея Боголюбского. Но причины несостоятельности этой политики в очерке не указаны. Правильно А. Н. Насонов упоминает и о новой для XII в. прослойке феодального общества — дворянстве. Не подлежит сомнению и замечание о том, что «Послание Даниила Заточника» — памятник дворянской идеологии. Но ряд проблем, требующих специального исследования (социальная структура феодального общества на северо-западе, коммунальное устройство городов и др.) и не нашедших своего отражения в современной историографии, не был разрешен. Проблемам социально-экономической жизни городов и классовой борьбе Древней Руси посвятил свои исследования М. Н. Тихомиров. Образование русских городов, их хозяйственный и общественный строй, управление, состав городского населения, борьба горожан против феодалов, развитие культуры, а также внешний облик древнерусского города — таков широкий круг проблем, затронутых в монографии «Древнерусские города». М. Н. Тихомиров коснулся и вопросов истории городов Владимиро-Суздальской земли. Он отмечает, что в период раздробления Древнерусского государства и обособления отдельных княжеств появление новых больших городов является фактом, который «лучше каких-либо доказательств подчеркивает действительное усиление этих (Ростово-Суздальской и Галицкой. — Ю. Л.) окраинных земель в XII в.».[58] Полемизируя с А. Н. Насоновым, М. Н. Тихомиров считает, что города Владимиро-Суздальской Руси, так же как и большинство древнерусских городов, возникли не вследствие их удобного и выгодного расположения на речных торговых путях, а вследствие «развития земледелия и ремесла в области экономики, развития феодализма — в области общественных отношений».[59] Города Владимиро-Суздальской Руси возникли, по его мнению, как городские центры на плодородных опольях Залесской земли.[60] Отмечая возросшее политическое значение городов в XII–XIII вв., М. Н. Тихомиров довольно подробно останавливается на характерном явлении той эпохи — на наметившемся союзе городов и князей во Владимиро-Суздальской земле. Этот политический союз, одна из предпосылок к образованию централизованного государства, как это было, например, во Франции, был выгоден и владимиро-суздальским городам, стремившимся «получить больше городских привилегий за счет князей», и князьям, нашедшим союзников против «самовластия» бояр.[61] Антифеодальные движения на территории Владимиро-Суздальской земли затронуты в исследовании М. Н. Тихомирова «Крестьянские и городские восстания на Руси в XI–XIII вв.». Основными причинами восстаний 1024 и 1071 гг. были, как правильно указывает М. Н. Тихомиров, широкий захват общинных земель и интенсивное закабаление свободных смердов-земледельцев.[62] Эти крестьянские восстания, проходившие под флагом борьбы против христианства, были ярко выраженными антифеодальными восстаниями, направленными против духовных и светских феодалов.[63]Восстание 1175 г. во Владимире явилось следствием дальнейшего усиления феодальной эксплуатации смердов и увеличения боярского землевладения во второй половине XII в. на территории Владимиро-Суздальской земли.[64] М. Н. Тихомиров указывает на широту этого восстания, которое распространилось по всей Владимиро-Суздальской земле и «охватило не только городское население, но и деревню», что «позволяет говорить о связи восстания горожан во Владимире и Боголюбове с движением смердов».[65] В общем плане проблемы складывания русской народности затронуты некоторые вопросы истории Владимиро-Суздальской Руси в статье Л. В. Черепнина «Исторические условия формирования русской народности до конца XV в.». В статье было отмечено и положение о двойственности процесса феодальной раздробленности (с одной стороны, выступает тенденция обособления земель, а с другой — тенденция их объединения, эти тенденции находятся в диалектическом взаимодействии).[66] Непосредственно такому социальному явлению, как генезис новой служилой прослойки феодального общества, была посвящена небольшая работа М. Н. Тихомирова.[67] Он пришел к выводу, что решающую роль в заговоре против Андрея Боголюбского сыграли «милостники» и что этот термин обозначает министериалов, «особый разряд княжеских слуг», близких к дворянам. Подобное наблюдение, видимо, не вызывает возражений. Правда, существование самих терминов в летописях — «дворяне», «милостники» — и их противопоставление вряд ли дает возможность отождествлять оба понятия. В 60—70-х гг. увеличилось число работ, посвященных частным вопросам истории и культуры Владимиро-Суздальской Руси. Крупнейший знаток архитектуры северо-востока Руси Н. Н. Воронин посвятил некоторые свои работы источниковедению[68] и истории Владимиро-Суздальской земли. Рассматривая политическую борьбу 70-х гг. XII в. во Владимире, он пришел к выводу о доминирующем положении «горожан» в местных органах власти, о наметившемся союзе князя и веча.[69] Появилось несколько работ по вопросам письменной культуры Владимиро-Суздальской Руси. Были реконструированы летописные своды, определены их источники, установлена тенденциозность памятников. Анализ летописей позволил выявить степень влияния местной традиции на позднейшие своды Москвы и Новгорода.[70] Я. Н. Щапову принадлежат интересные исследования о становлении правового статуса местной церкви Владимира Залесского и о распространении церковного устава князя Владимира на северо-востоке Руси.[71] Непосредственно вопросы истории северо-восточного региона, связанные в общем плане с проблемами Древней Руси, рассматривались в работах А. П. Новосельцева, В. Т. Пашуто и Л. В. Черепнина. Они исследовали соотношение отдельных княжеств в общей структуре древнерусской конфедерации, определили систему надстроечных институтов государства, их политическую и классовую активность, значение и роль феодальной прослойки — «мужей», выявили социологическую параллель этому термину у соседей — славян, финно-угорских и балтоязычных народов.[72] Ряд проблем, относящихся к социальной структуре Владимиро-Суздальской Руси, разрешил в своих работах Б. А. Рыбаков. Он обосновал положение о том, что в XII–XIII вв. «закрепление князей в определенных крупных центрах было в большей степени делом боярства, чем самих князей».[73] Определяя социальный состав городской общины Владимира, Б. А. Рыбаков указывал, что ее надо дифференцировать и что она включала в себя как городские низы (ремесленников), так и верхушку феодального общества (бояр, дворян). Причем он прямо противопоставляет «корпорацию» местных бояр городскому посаду, населенному местным трудовым людом. Интересно, что в этой связи Б. А. Рыбаков указывает на определенную классовую политическую и идеологическую тенденцию местных летописей.[74] Появились работы по исторической географии Владимиро-Суздальской Руси. А. В. Куза установил древнейшую границу между новгородскими и ростовскими владениями, очертил пограничный рубеж суздальских земель в 40-е гг. XII в.[75] В. А. Кучкин также посвятил свое обобщающее исследование проблемам исторической географии этого района. Он рассмотрел историю и эволюцию складывания территории отдельных княжеств северо-востока Руси. В. А. Кучкин определил время образования местных центров, их ареалы, этапы колонизации.[76] Большое место в нашей историографии занимают работы, исследующие связи Древней Руси со странами Востока и Запада. В обобщающей работе В. Т. Пашуто дана внешнеполитическая линия каждого (в том числе и Владимиро-Суздальского) княжества.[77] Появились многочисленные труды по истории культурных контактов с Востоком, Западом и Византией.[78] Специальное исследование посвящено торговле Древней Руси.[79] Некоторые общие вопросы истории древнерусского общества поставил и разрешил в своей работе М. Б. Свердлов.[80] В ряде своих построений он использовал и летописный материал, относящийся к Владимиро-Суздальской Руси. Помимо общих положений, к которым пришел М. Б. Свердлов (в том числе о том, что «определяющим в историческом развитии Древней Руси стал прогрессивный в тот период феодальный способ производства, хотя наряду с ним существовал уклад родо-племенного строя»), определенный интерес представляют и его наблюдения по частным вопросам, касающимся дворянства и системы административноуправленческого аппарата XI–XIII вв.[81] Зарождению и эволюции дворянства посвящены и работы В. Д. Назарова. Он совершенно правильно подчеркивает существование дворян во Владимиро-Суздальской земле уже в третьей четверти XII в.[82] Вопросы, связанные с социальными институтами (вече, дворяне) на территории Владимиро-Суздальской Руси, затронуты и в книге И. Я. Фроянова. С некоторыми его выводами, например, с тем, что «вече в Киевской Руси встречалось во всех землях-волостях», что характер его эволюционировал, нельзя не согласиться. Другие нам кажутся спорными. Например, вывод о том, что «древнерусская знать не обладала необходимыми средствами для подчинения веча».[83] Заслуживает пристального внимания положение И. Я. Фроянова о появлении местных дворян в Южной Руси в XII–XIII вв. В то же время его вывод о существовании дворян в качестве «зависимых» слуг (т. е. несвободных) требует дополнительной аргументации.[84] Интересный опыт привлечения древнерусских миниатюр как исторического источника проделан в работе Б. А. Рыбакова. Его наблюдения позволили по-новому осветить вопросы, связанные с феодальными войнами во Владимиро-Суздальской Руси. Привлечение иконографического материала дает возможность расширить круг традиционных источников.[85] Наконец, в 1982 г. появилась работа И. В. Дубова, посвященная начальной истории северо-восточного региона Руси.[86]Она почти целиком основывается на материалах археологических раскопок, ибо, как указывает автор, «письменные источники — русские летописи, сообщения арабских путешественников и другие дают крайне скудную информацию о политической, экономической и духовной истории этого края в IX–XII столетиях».[87] И. В. Дубов реконструирует первоначальную историю городов Ростова, Ярославля и Переяславля Залесского.[88] В первой сводной работе по историографии Киевской Руси рассмотрены не только общие вопросы русской истории XII–XIII вв., но и проблемы, связанные непосредственно с Владимиро-Суздальской Русью. Было отмечено, например, что в ряде работ тенденция «сильной княжеской власти, способной бороться с крупными феодалами», прослеживается уже в «деятельности владимирских князей Андрея Боголюбского и Всеволода Большое гнездо».[89] Несмотря на существование работ, затрагивающих отдельные вопросы истории Владимиро-Суздальской земли, обобщающих исследований по этому региону нет. Еще несколько лет тому назад в статье, посвященной итогам и задачам нашей исторической науки, отмечалось: «В средневековой истории собственно Руси тоже немало сложных проблем и пробелов. К их числу прежде всего отнесем отсутствие обобщающей работы по истории Владимиро-Суздальской земли.»[90] Настоящая монография и ставит перед собой цель дать обобщающий очерк социально-политической истории Владимиро-Суздальской земли XI–XIII вв. Раздел I РОСТОВО-СУЗДАЛЬСКАЯ ЗЕМЛЯ В XI — ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XII в История Ростовской земли X–XI вв. весьма скупо прослеживается по письменным источникам.[91] Есть несколько упоминаний о Ростове в «Повести временных лет». Летописи сообщают под 1024 г. о восстании в Суздальской земле, а в статье под 1071 г. — о «мятеже» на Белоозере, который был подавлен Яном Вышатичем, дружинником князя Святослава Ярославича.[92] Несмотря на всю лаконичность известий, мы наблюдаем классовое общество, в котором эксплуатируемые крестьяне, смерды, находятся в сфере деятельности государственных институтов. Они платят налог — дань, подчиняются княжеским чиновникам — даньщикам. Их поступки строго квалифицируются Русской Правдой — белоозерцы принимают Яна Вышатича и его отроков (по Русской Правде), они выдают «мятежников», напуганные тем, что княжеские даньщики будут стоять у них на постое все лето (тоже по Русской Правде). Даже волхвы требуют государственного суда. Они заявляют, что они подсудны только князю Святославу. Последнее вообще чрезвычайно интересно. Подобное требование показывает, что они уже сознавали себя подданными своего князя. В летописи читаем, что волхвы говорят Яну Вышатичу: «нама стати пред Святославом, а ты не можыпь створити ничтоже». Даже после того как княжеский дружинник произвел экзекуцию, «онема же рекшема: стати нам пред Святославом».[93] В 1096 г. Олег Святославич вторгся в Ростовскую землю. Интересно, что при его подходе города северо-востока не только не сопротивлялись, но как будто принимали нового князя весьма охотно, во всяком случае в первый период деятельности Олега. В летописи читаем, что князь «устремися на Суждаль, и шед Суждалю, и Суждалци дашася ему», «иде Ростову, и Ростовци вдашася ему».[94] Подобное чтение наводит на некоторые предположения. Во-первых, жители городов и местные феодалы были организованы по территориальному признаку. Во-вторых, они, видимо, могли решать какие-то определенные политические вопросы, например вопросы войны и мира. Следовательно, общественные институты уже существовали. Характерно, что именно на эти годы падает появление здесь «Ростовской, тысячи». В Патерике Киевского Печерского монастыря читаем: «И бысть послан от Володимера Мономаха в Суждальскую землю, сий Георгий дасть же ему на руце и сына своего Георгия».[95] Но Юрий Владимирович появился в Ростовской земле в 1095–1096 гг. Следовательно, в эти годы был в Ростове и Георгий Симонович, ростовский тысяцкий. Еще одно интересное наблюдение позволяет сделать текст Лаврентьевской летописи. Олег «посажа посадникы по городом, и дани поча брати». Это сообщение позволяет утверждать, что к 1096 г. «Суждальская земля» уже полностью вошла в орбиту государственности. Такие институты, как сбор дани, даньщики, посадники — княжеские, государственные управители, — были типичны для этого региона. С конца XI в. Ростово-Суздальская земля попадает полностью в орбиту влияния Мономаховичей. В 1097 г. на Любечском съезде это было официально подтверждено. С 1096–1097 гг. в «Суждальской земле» находится Юрий Владимирович, сын Мономаха. Начало XII в. ознаменовалось для северо-востока Руси интенсивнейшим развитием ремесла, торговли, колонизацией, возведением городов. Правда, строительство населенных пунктов в «Суждальской земле» было связано с проблемами не только внутренней политики — колонизации, расселения пришлого населения, торговли, — но и внешней. Накануне похода волжских болгар в 1107 г. были укреплены населенные пункты страны.[96]Создавались валы и около Суздаля. Вскоре эти укрепления подверглись нападению. В Типографской летописи читаем: «Приидоша Болгаре ратью на Суждаль и обьступиша град и много зла сотвориша, воююща села и погосты и убивающе многых от крестьян». Только «чудо», по мнению летописца, спасло суздальцев от неминуемой гибели. Осада кончилась победой горожан, которые «из града изшедше, всех избиша».[97] Сразу после набега болгар было завершено строительство и города Владимира, имевшего важное стратегическое (военное и торговое) значение. Львовская летопись под 1108 г. сообщает: «Того же лета свершен бысть град Владимер Залешьский Володимером Маномахом, и созда в нем церковь камену святого Спаса».[98]Это сообщение можно было бы считать позднейшим, вставленным по припоминанию, если бы некоторые другие письменные памятники, которые создавались значительно раньше Львовской летописи, не знали его. Уже рассказ Киево-Печерского патерика о строительстве Мономаха на северо-востоке заставляет отнестись с должным вниманием к известию о Владимире.[99] В Лаврентьевской летописи находим прямое подтверждение тому, что владимирскому сводчику было известно сообщение о закладке города. В статье 1176 г. помещен рассказ о победе владимирцев над ростовцами. Местный сводчик, подчеркивая значение родного города, пишет о Владимире: «постави бо преже градось великии Володимер».[100] Наконец, интенсивное строительство во Владимире при Мономахе подтверждается и археологическими раскопками. Н. Н. Воронин, обследовавший расположение древнего города, пишет: «Это была очень большая военно-инженерная стройка. По западной границе был насыпан вал, вероятно, усиленный рвом. С восточной стороны также был сооружен вал со рвом. Общее протяжение насыпного вала и деревянных стен составляло более 2500 м. Уцелевшие части валов высотой около 7 м с основанием в 20 ж достаточно ясно характеризуют масштаб работ, занявших, видимо, два строительных сезона и потребовавших мобилизации тысяч людей и сотен подвод».[101] Но Владимир Мономах стремился не только к внутреннему укреплению Ростовской земли. В 1107 г. ЮрийДолгорукийженится на дочери половецкого хана Аепы. Подобный брачный союз должен был стать союзом политическим, направленным против Волжской Болгарии. Но тесть Долгорукого, видимо, все же полагал, что с болгарами можно договориться. Однако это предположение оказалось ошибочным. На «мирной конференции» в 1117 г. в районе Болгарской земли половецкие ханы, в том числе и Аепа, были отравлены. Конфликт с Болгарией расширялся. В 1120 г. Юрий Долгорукий вместе со своим войском организует поход на Волжскую Болгарию. Поход окончился удачно, была захвачена большая добыча. В Ипатьевской летописи читаем: «Георгии Володимеричь ходи на Болгары по Волзе, и взя полон мног, и полкы их победи, и воевав приде, по здорову с честью и славою».[102] Интересно, что другой памятник, Тверской сборник, в котором, видимо, отразилось древнейшее местное летописание, сообщает, что «воевода у него (т. е. у Юрия Долгорукого. — Ю. Л.) был и боярин болшей Георгий Симоновичь, внук Африкано(вь), Варяжского князя, брата Якуну слепому».[103] Таким образом, ростовский тысяцкий командовал феодальным ополчением Суздаля. Болгарская опасность висела над Владимиро-Суздальской землей на всем протяжении ее существования. Несмотря на довольно прочные торговые контакты, существовала постоянная военная угроза. Если Киеву угрожали на протяжении столетий половцы, то центру русской государственности на северо-востоке все время угрожала Волжская Болгария, которая, несмотря на то что была недостаточно сильным государством, все же прибегала в своей внешней политике к военным набегам. В 1152 г. болгары вновь напали на «Суждальскую землю», пользуясь поражением Юрия на юге. Был осажден и блокирован Ярославль. Типографская летопись сообщает: «Того же лета приидоша Болгаре по Волзе к Ярославлю без вести и оступиша градок в лодиях, бе бо мал градок, и изнемогаху людие в граде гладом и жажею, и не бе лзе никому же изити из града и дати весть Ростовцем. Един же оуноша от людей Ярославских нощию изшед из града, перебред реку, вборзе доеха Ростова и сказа им Болгары пришедша. Ростовци же пришедша победиша Болгары».[104] Этот поход вызвал вновь усиление строительства городов, их украшение и укрепление. Характерно, что именно в этот период заложены такие крепости, как Звенигород на Москве-реке, Кидекша, прикрывавшая княжескую резиденцию — Суздаль, Юрьев Польский — опорный центр ополья, и, наконец, был переведен на новое место важнейший центр северо-востока — Переяславль Залесский. Подобная градостроительная деятельность продолжалась и в последующие годы. В 1154 г. был заложен Юрием город Дмитров в честь сына Дмитрия — Всеволода. На середину 50-х гг. XII в. приходится строительство крепости в Москве. Н. Н. Воронин указывает: «Наконец, уже во время княжения Юрия в Киеве, в 1156 г., была построена крепость Москва».[105]