Кья вскинула голову к закатному небу, к темным с розовой опушкой облакам и вроде бы различила широко раскинутые крылья. Два парящих силуэта. Больших. Не птицы. И сразу исчезли. – Запрещенные в вашей стране. Колумбийское производство. Птички из информационного убежища[69]. – Сона поставила палку заточенным концом на землю и начала крутить ее между ладонями, туда-обратно, туда-обратно; был когда-то древний мультфильм, где кролик точно вот так же добывал огонь. – Ты идиотка. Полная. – Почему? – Ты пронесла чемодан через таможню? Чужой чемодан? – Да… – Идиотка! – Да что тут такого? – Эта твоя Мэриэлис – контрабандистка. А ты – наивная раззява. Но ведь ты-то тоже считала, что мне надо ехать, подумала Кья и едва не заплакала. – А если даже и так, зачем они меня ищут? – Да какая разница? – пожала плечами Сона. – Серьезный, опытный контрабандист никогда не отпускает ишака на свободу… В животе Кья, чуть пониже пупка, шевельнулось что-то скользкое, холодное, серебристое, и в тот же самый момент пришло пугающее воспоминание туалетной комнаты в «Виски Клоне». Краем глаза замеченный уголок чего-то чужого, незнакомого. В ее сумке, между футболками. Когда она взяла одну из них, чтобы вытереть руки. – Что с тобою? – Слушай, я пойду. Мицуко сейчас вернется, она ведь только чай заварить… – Кья строчила, как пулемет, глотая половину слов. – Пойдешь! Ты что, сдурела? Нам еще нужно… – Извини. Пока. Компьютер отключен, гляделки сдернуты, теперь расстегнуть эти проклятые ремешки на запястьях… Сумка на месте, стоит, как стояла. 17 Стены славы – Мы не успели организовать все это путем, – сказала женщина, передавая Лейни очки; он сидел на детского размера пластиковой скамеечке – розовой, в пандан столу. – Да и вряд ли возможно организовать такую штуку путем. – Есть участки, до которых мы не можем добраться, – пояснил хвостатый японо-американец. – Блэкуэлл говорит, у вас был опыт работы по знаменитостям. – Артисты, – кивнул Лейни. – Музыканты, политики… – Здесь все будет иначе, да вы сами увидите. Крупнее на пару порядков. – А что осталось недоступным? – спросил Лейни, надевая очки. – Мы не знаем, – сказала женщина. – Сейчас вы почувствуете общий масштаб этого хозяйства. Слепые пятна могут быть по бухгалтерии, налоговым хитростям, контрактам… Мы же просто вспомогательный технический персонал. У него есть другие люди, которым специально платят за то, чтобы они обеспечивали максимальную конфиденциальность определенных массивов. – А почему бы тогда не привлечь их? Этих людей? – удивился Лейни и тут же почувствовал на плече тяжелую, как мешок с дробью, руку. – Это мы обсудим как-нибудь потом, – сказал Блэкуэлл. – А вы бы пока посмотрели, что там и как. Мы же за это вам платим, верно? Первые дни после смерти Элис Ширз Лейни так и продолжал присматривать за ее делами (благо «бестормозные» разрешили воспользоваться их счетом в «Дейтамерике»). Узловая точка сразу исчезла, да и вообще информации поуменьшилось, ее не то чтобы косою выкосили, а так, слегка пропололи, привели в божеский вид. Но главное было в том, что Элис попросту не порождала новой информации. Замерла кредитная активность, даже ее счет в «Апфул групвайн» был аннулирован. По мере того как исполнялось ее завещание и завершались незавершенные сделки, информация все больше обретала аккуратный, словно по клеточкам расписанный вид. Лейни думал о закоченевших, плотно спеленутых телах, о гробах и склепах, об аккуратно распланированных кладбищах тех, давно минувших дней, когда мертвецы могли еще рассчитывать на свою долю недвижимой собственности. Узловая точка существовала, пока Элис Ширз жила, пребывала в беспорядочном, постоянно ветвящемся взаимодействии с обыденным – и все равно бесконечно сложным – миром. А теперь взаимодействие исчезло. Он осторожно взглянул, не проводил ли ее артист что-нибудь вроде своей любительской подчистки – и не заметил ничего подозрительного. Впрочем, можно было не сомневаться, что «бестормозные» и сами за этим присматривали. Информация по Элис почти застыла, остались только некие медленные, методичные изменения, связанные, надо думать, с юридическими механизмами, с последовательным исполнением различных пунктов завещания. Ирландия, спальня дома для гостей. Подробный каталог обстановки. Субкаталог. Предметы, находящиеся в ореховом, семнадцатого века, прикроватном комоде: зубная щетка, зубная паста, таблетки от головной боли, тампоны, бритва, гель для бритья. Кто-то периодически проверяет этот каталог и, при необходимости, пополняет содержимое комода. Последний гость взял гель, а бритву не трогал. Один из пунктов первого каталога: мощный, установленный на треноге австрийский бинокль со встроенной цифровой камерой. Лейни вошел в память камеры и узнал, что функция видеозаписи использовалась ровно один раз, в день, с которого пошел отсчет гарантийного срока. Гарантия кончилась два месяца назад, единственная запись – вид с занавешенного балкона, выходящего, как решил Лейни, на Ирландское море. В кадре – неожиданная для этих мест пальма, ограда из стальной сетки, железнодорожная насыпь с тускло поблескивающими рельсами, грязновато-желтый песок широкого пляжа, а дальше – серое, с проблесками серебра, море. Поближе к морю в кадр попала часть приземистого форта, сильно смахивающего на приплюснутую крепостную башню. Камни форта почти неотличимы по цвету от песка. Лейни вышел из спальни, вышел из дома и оказался в окружении археологически точных отчетов о реставрации пяти изразцовых печей для некоей стокгольмской квартиры. Печи были огромны, четырнадцатифутовые башни из красного кирпича, облицованные фигурными, щедро разукрашенными изразцами. В топке каждой из них могли спокойно встать в рост несколько людей. В отчетах подробно описывалась судьба каждого кирпича и каждого изразца, как они нумеровались, разбирались, очищались, реставрировались и собирались наново. Вся остальная квартира оказалась вне доступа, но одни уже эти печи давали впечатление о ее размерах. Лейни кликнул в конец реставрационного отчета и отметил итоговую стоимость работ – в несколько раз больше его годовой зарплаты в «Слитскане», если по теперешнему валютному курсу. Он пошел тем же путем назад, пытаясь обрести более широкую перспективу, ощущение формы, но вокруг были непроницаемые стены, огромные массивы безликой, безукоризненно размещенной информации, и ему снова вспомнилась Элис Ширз, ее вторая, информационная смерть. – Свет горит, – сказал Лейни, снимая очки, – а дома никого. Наголо выбритый, весь в черном Блэкуэлл пристроился на литом пластиковом ящике, изваяние Будды на грязно-голубом постаменте. Техники, вся троица, стоят, засунув руки в карманы одинаковых курток, и прилежно изображают безразличие. – Это в каком же смысле? – мрачно поинтересовался Блэкуэлл. – Странная история, – пожал плечами Лейни. – Он словно вообще ничего не делает. – Не делает? – Рассеченная шрамом бровь саркастически приподнялась. – Да он всю дорогу норовит что-нибудь такое сделать. А я потом расхлебывай. – Хорошо, – кивнул Лейни. – А вот где он, скажем, завтракает? – Завтракает? – смутился Блэкуэлл. – В своем номере. – В номере чего? – Отеля «Империал», – раздраженно буркнул Блэкуэлл и покосился на техников. – И в какой же это такой империи? – Здесь. В этом трижды долбаном Токио. – В Токио? – Вы, компания, – сказал Блэкуэлл, – кыш отсюда. Женщина равнодушно пожала плечами и побрела к выходу, раскидывая ногами обломки пенополистирола, мужчины последовали ее примеру. Блэкуэлл проводил их взглядом и поднялся со своего постамента. – Если вы думаете водить меня за нос… – Я просто хочу сказать, что это зряшная затея. Его там нет, нет, и все тут. – Но это же и есть его долбаная жизнь! – Как он платит за завтрак? – И завтрак, и все остальное включается в счет за гостиницу. – А на чье имя снят этот номер? На него? – Конечно же нет. – Ну а если, скажем, он захочет что-нибудь купить? – Покупку сделает кто-нибудь другой, из сопровождающих. – И заплатит наличными? – По карточке. – Но не на его имя? – Нет.