– Так что там с этими зародышевыми тканями? – В общем-то, – сказал Лейни, кладя очки рядом с компьютером, – мне кажется, что это может быть самым сильным моментом. – Почему? – Культуры непременно должны быть иракскими. Мужики особо на этом настаивают. Не хотят себе вкалывать ничего другого. – Я беру вас на работу. – Так сразу? – Вам бы следовало еще сопоставить звонки в «Вентуру» со счетами за парковку и из этого гаража в «Беверли-центр». Хотя эту расхожую шуточку насчет «Деток войны в Заливе» все равно было бы трудно просмотреть. – Секунду, секунду, – прервал ее Лейни. – Вы что, все уже знали? – И поставили уже в эфир, на ближайшую среду. Гвоздь программы. – Она выключила компьютер, даже не позаботившись убрать с экрана разретушированный подбородок Клинта Хиллмана. – Но сейчас, Лейни, я получила возможность посмотреть на вас в деле. Вы настоящий. Я почти уже готова поверить, что во всей этой срани насчет узловых точек что-то есть. Некоторые из ваших шагов не имели ровно никакого логического смысла, и все же я сейчас собственными глазами видела, как вы точно вышли на материал, до которого три квалифицированных исследователя докапывались месяц с лишком. У вас это заняло менее получаса. – Не все здесь было законно, – заметил Лейни. – Вы имеете выход на разделы «Дейтамерики», закрытые для частных пользователей. – А вы знаете, Лейни, что такое подписка о неразглашении? Ямадзаки поднял голову от ноутбука. – Прекрасно, – кивнул он, обращаясь, похоже, к Блэкуэллу. – Да, прекрасно. Блэкуэлл чуть сдвинул свою тушу; углеродно-волоконный каркас стула жалобно скрипнул. – Но ведь он недолго там продержался, так ведь? – Чуть больше шести месяцев, – уточнил Лейни. Шесть месяцев могут быть и очень длинным сроком, например – в «Слитскане». Он использовал бо`льшую часть своей первой месячной зарплаты на съем микрохолостяцкой квартиры в Санта-Монике, на Бродвей-авеню. Он обзавелся рубашками более, как ему казалось, похожими на то, что носят они, в «Слитскане», а те, малайзийские, разжаловал в пижамы. Он купил дорогие противосолнечные очки и настрого запретил себе показываться на люди даже с одним-единственным фломастером, торчащим из нагрудного кармана. В атмосфере «Слитскана» царила суховатая сдержанность. Лейни быстро обнаружил, что его коллеги ограничивают внешне выказываемые эмоции весьма узким диапазоном. В полном соответствии со словами Кэти, здесь высоко ценили некий весьма специфический тип юмора, но и он практически никогда не вызывал смеха. Реакция на шутку ограничивалась вскинутыми глазами, кивком, много – если тенью улыбки. Здесь ломались – а изредка и строились наново – жизни, рушились – либо переиначивались самым ирреальным, неожиданным образом – карьеры. Потому что деловой специализацией «Слитскана» было ритуальное кровопускание, и кровь, хлеставшая на экраны в его телепрограммах, была драгоценнейшего, сакрального свойства: кровь знаменитостей. Способность Лейни выудить ключевые данные из бессмысленных, необозримых нагромождений случайной информации заслужила ему завистливое восхищение более опытных исследователей. Он стал любимчиком Кэти и был почти доволен, узнав, что про них уже ходят сплетни. Реальных оснований для сплетен не было – не считая одного-единственного эпизода в Шерман-Оукс, у нее на квартире, да и тот оказался крайне неудачным. Во всяком случае, повторять не захотелось ни ему, ни ей. Но зато Лейни день ото дня оттачивал, фокусировал свой талант, или уж как там это назвать. К вящей радости Кэти. Он почти сросся со своими очками и «слитскановским» выделенным кабелем, мгновенно переносившим его в любую точку унылых просторов «Дейтамерики». Он шел туда, куда посылала его Кэти. Он искал – и находил – узловые точки. А ночью, перед тем как уснуть, он начинал иногда смутно подозревать, что где-то, неизвестно где, может быть и бо`льшая система, поле с куда бо`льшими перспективами. Как знать, может быть, «Дейтамерика» как целое тоже имеет свои узловые точки, инфопровалы, спустившись в которые можно обнаружить иную разновидность истины, иной способ знать и понимать, погребенный под серыми массами информации. Но только если кто-нибудь сумеет задать нужный вопрос. Лейни не имел ни малейшего представления, что же это должен быть за вопрос, да и существует ли он вообще, но был почти уверен, что в «слитскановском» СБМ такого вопроса не зададут никогда. «Слитскан» был прямым потомком «Риал-шоу» и сетевых газет конца двадцатого века, однако походил на них ничуть не больше, чем некое крупное, шустрое двуногое млекопитающее на своих неуклюже ползавших по мелководью пращуров. «Слитскан» был зрелым, совершенным организмом, раскинувшим свои щупальца по всему земному шару. Доходов «Слитскана» хватало на покупку целых спутников и на строительство здания в Бербанке, где и работал Лейни. «Слитскан» пользовался такой популярностью, что превратился в нечто похожее на древние телевизионные сети. Он поддерживался массой дополнительных и побочных программ, созданных с единственной целью – вернуть загулявшего зрителя к святая святых, к знакомому и непременно окропленному свеженькой кровью алтарю, к «Дымящемуся зеркалу»[58], как выражался один из коллег Лейни, мексиканец по происхождению. Работая в «Слитскане», нельзя было не проникнуться чувством своей сопричастности истории, или, по едкому замечанию Кэти Торранс, тому, что заменило историю. Лейни подозревал, что сам «Слитскан» может быть одной из этих бо`льших узловых точек, которые он пытался себе представить, некоей информационной сингулярностью, открывающей путь к глубинным, немыслимым структурам. Что же касается узловых точек поменьше, за которыми, собственно, и посылала его Кэти в дебри «Дейтамерики», Лейни отлавливал их и успел уже тем повлиять на результаты муниципальных выборов, на рынок фьючерсных контрактов на генные патенты, на закон об абортах в Нью-Джерси и на суматоху вокруг «Угасни в полночь» (движение, боровшееся за свободу эвтаназии, – или изуверская секта самоубийц, это уж как хотите), не говоря уж о жизнях и карьерах нескольких десятков знаменитостей самого разнообразного толка. И не все изменения были к худшему, даже если смотреть с точки зрения невольных героев шоу. Материал Кэти Торранс, изобличавший пагубное пристрастие членов группы «Дьюкс оф Ньюк’Ем» к иракским зародышевым тканям, мгновенно сделал их следующий альбом платиновым, а заодно привел к целой серии показательных судебных процессов и публичных казней в Багдаде (ну и что такого, думал Лейни, там и так и так жизнь хреновая). Сам-то Лейни никогда не был любителем «Слитскана», что, как он подозревал, сыграло в его пользу при устройстве на работу. И не то чтобы он был противником этой программы, он просто никогда о ней особенно не задумывался: ну есть такая и есть. «Слитскан» был способом создания и подачи некоторых, не очень ему интересных новостей. «Слитскан» был местом, где ему платили зарплату. «Слитскан» позволял Лейни заниматься единственным делом, к которому у него был истинный, яркий талант, а потому он инстинктивно избегал думать о своей работе в терминах причин и следствий. Даже теперь, стараясь объяснить внимательному Ямадзаки свою позицию, он не замечал за собой никакой вины, никакой ответственности. Как сказала однажды Кэти, люди богатые и знаменитые редко бывают таковыми по чистой случайности. Можно по случайности стать богатым или знаменитым, но чтобы и то и другое сразу – это уж слишком. Отдельной строкой шли знаменитости чисто временные, случайные, не имевшие ни богатства, ни, собственно говоря, славы, – ну, скажем, убийца-маньяк или родители последней его жертвы. Их Кэти воспринимала как тяжкий крест, который она вынуждена тащить: ну что это за знаменитость, у которой нет ровно никаких качеств, делающих человека знаменитостью? Правда, к убийцам она относилась с некоторой надеждой, считая, что у них обычно имеется некоторый потенциал, пусть пока и не раскрытый. Но все это так, между прочим, а в основном Кэти нацеливала внимание Лейни и прочих исследователей (общим числом около трех десятков) на не предаваемые огласке аспекты жизни людей не просто известных, но добившихся своей известности вполне сознательно. Элис Ширз пользовалась известностью разве что среди нескольких десятков своих знакомых, но вот человек, с которым у нее была связь (Лейни это быстро подтвердил), был весьма известной личностью. А затем до Лейни начало доходить нечто неожиданное. Непонятно как, но Элис Ширз знала, что он здесь, рядом, что он за ней следит. Она словно чувствовала, что он всматривается в крошечный заливчик информационного океана, отражающий ее жизнь, в неизгладимый отпечаток, оставляемый всеми ее поступками на цифровой ткани мира. Лейни наблюдал за узловой точкой, формировавшейся в информационном отображении Элис Ширз. Эта женщина решила себя убить. 6 Друг Кья запрограммировала своего Мьюзик-мастера на сродство к мостам. Стройный молодой человек со светло-голубыми глазами и неистребимым пристрастием к длинным, развевающимся на ходу плащам, он появлялся в виртуальной Венеции на каждом мосту, которым она проходила с более или менее умеренной скоростью. С самого начала, еще в бета-версии, он стал предметом судебного иска: юридических представителей некоего почтенного британского певца возмутило, что дизайнеры Мьюзик-мастера использовали изображения их клиента в слишком уж юном возрасте. Конфликт был разрешен во внесудебном порядке, и все последующие версии, включая и ту, которой пользовалась Кья, обладали большим сходством с теперешним оригиналом. (Келси говорила, что в основном переделали его левый глаз, но почему только левый?)[59] Кья ввела его в программу уже при второй своей прогулке по Венеции, для компании и некоторого разнообразия, а эта фишка насчет мостов и сейчас казалась ей очень удачной. В Венеции ведь пропасть мостов, некоторые из них совсем уж крохотные, такие себе каменные ступенчатые арки, переброшенные через узенькие боковые канальчики. Там есть мост Вздохов (Кья его не любила, печальный какой-то и даже чуть жутковатый) и мост Кулаков, который она любила, в основном из-за такого названия, и много, много других. И еще есть мост Риальто, большой, горбатый и фантастически старый; по словам отца, именно там, на этом мосту, придумали банковское дело, а может, какую-то его разновидность. (Ее отец работал в банке, потому-то ему и приходилось жить в этом Сингапуре.) Как только Кья замедлила свой бег по городу до нормальной скорости пешехода и начала подниматься по ступенькам Риальто, рядом с ней появился Мьюзик-мастер, неотразимо элегантный в своем светло-коричневом, развевающемся на ветру тренче. – ДРУГ, – сказал он, активированный ее молчанием. – Диатоническое развертывание устойчивой гармонии. Известное также как мажорный аккорд с нисходящим басовым тоном. Бах, ария из Сюиты номер три ре мажор, тысяча семьсот тридцатый год. «Прокол харум», «Белее бледного»[60], тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год. Если взглянуть ему в глаза, она услышит музыкальные иллюстрации, звучащие словно ниоткуда и с как раз правильной громкостью. Затем еще про ДРУГ и снова иллюстрации. Но она ввела его сюда ради компании, а не для того, чтобы слушать лекции. К сожалению, в нем не было ничего, кроме этих лекций да классной иконики (голубоглазый, узкокостный блондин, умеющий носить одежду с изяществом, недоступным никому из живых людей). Он знал о музыке все, что только можно знать, – и больше ничего ни о чем. Кья не знала, сколько продолжалась ее сегодняшняя прогулка по Венеции, здесь всегда было ее любимое время – одна минута до начала восхода. – А про японскую музыку ты что-нибудь знаешь? – спросила она. – Про какую именно? – Ну, про ту, что народ слушает. – Популярная музыка? – Ну да, наверное. Прежде чем продолжить, Мьюзик-мастер повернулся к Кья и сунул руки в карманы брюк, мелькнула подкладка распахнутого тренча. – Можно начать, – сказал он, – с музыки, называемой «энка», только вряд ли она тебе понравится. – (Ну да, торговцы софтвером всегда выясняют, что тебе нравится, а что нет.) – Современная японская поп-музыка оформилась позднее, после появления так называемого группового звука. Это было чистейшее подражание, даже не скрывавшее своей коммерческой направленности. Жиденькая смесь различных западных влияний, очень слащавая и однообразная. – А у них правда есть исполнители, которые не существуют? – Певцы-идолы. – Он скользнул взглядом по крутому горбу моста. – «Идору». Некоторые из них пользуются бешеной популярностью. – А бывает, чтобы кто-нибудь из-за них убил себя? – Я не знаю. Но думаю, что такое вполне возможно. – А чтобы кто-нибудь на них женился? – Насколько я знаю – нет. – А как насчет Рэй Тоэй? – (А вдруг это имя произносится как-нибудь по-другому?) – К сожалению, это имя мне не знакомо. Мьюзик-мастер страдальчески поморщился – как и всегда, когда его спрашиваешь про музыку, появившуюся после его релиза. Ну а Кья всегда в этих случаях его жалела, хоть и понимала, что это смешно. – Да ладно, – сказала она, закрывая глаза. – Ерунда. И сняла очки.