– Ну хорошо, – снова вздохнул Сэмми. – И чего же именно ты боишься? – Боюсь, что они заявятся к Скиннеру и найдут эту штуку. – Какую штуку? – Очки. – Ты бы не могла поконкретнее – какие очки? Очки, как на картах? Или как на игральных костях? – Сэмми побарабанил пальцами по рулю. – Или как у кобры на голове? – Черные очки. Вроде как солнечные, только через них совсем ничего не видно. – Очки, сквозь которые ничего не видно? Это в каком же смысле? – Черные они. Непрозрачные. – Солнечные очки? – Да. Только они совсем черные. – Ясненько. Вот если бы ты трахалась с приличными клиентами – с такими, как я, с приличными, – ты бы знала, что это такое. Извини меня, лапа, но сразу видно, что все твои кавалеры – голь перекатная. Встречайся ты с архитекторами, хирургами и прочей умственной публикой, они бы между делом тебя просветили. Длинный черный палец насмешливо качнул цепочку, свисающую с застежки скиннеровской куртки. – ВС-очки, вот это что. Виртуальный свет. Шеветта слышала где-то такой термин, но не понимала его значения. – Так они что, дорого стоят? – Это уж как сказать. Не дешевле хорошей японской машины – но и не сильно дороже. Крошечные электромагнитные излучатели, установленные вокруг линз, действуют прямо на оптические нервы. Один мой приятель приносит иногда такую штуку домой, из конторы. Они там занимаются ландшафтной архитектурой. Так вот, наденешь эти очки и идешь гулять, и все видно нормально, только на каждом дереве, какое попадется по дороге, на каждом растении вроде как висит бирка с названием на нормальном языке, а внизу еще и по-латыни… – Так они же совсем черные! – Это пока ты их не включила. А включишь, так они даже не темные, вроде как совсем без стекла. От солнца не защищают, зато придают тебе вид – ну такой, вроде как серьезный. Только тебе это ни к чему, – ухмыльнулся Сэмми, – ты у нас и так чересчур серьезная. Главная твоя беда. Шеветта поежилась. – Слушай, Сэмми, поехали со мной, к Скиннеру. О’кей? – Не люблю я высоту, – качнул головой Сэмми. – А эта его коробочка, она точно сверзится как-нибудь с верхотуры, помяни мое слово. – Ну пожалуйста, Сэмми. У меня от этой истории коленки дрожат. Вместе с тобой я буду о’кей, а если ты останешься внизу, я снова начну думать и совсем опупею от страха. Ну правда, ну что мне делать? Вдруг я приеду, а копы уже там? И что скажет Скиннер, если к нему вот так, ни с того ни с сего, завалятся копы? А вдруг я выйду завтра на работу, а Банни меня уволит? Ну что мне делать, что делать? Сэмми Сэл посмотрел на Шеветту тем же взглядом, как в тот вечер, когда она просила, чтобы он устроил ее в «Объединенную». А затем косо ухмыльнулся. Блеснули ровные, идеально белые зубы. – Засовывай тогда эту штуку себе в промежность. И держись. Старайся держаться. Он вскочил на велосипед и съехал с тротуара, при первом же повороте педалей колеса вспыхнули бледно-фиолетовым светом. До рванувшейся следом Шеветты донеслись гулкие удары басов. 14 Лавлесс – Ну как, приятель, хочешь еще пива? Женщина за стойкой. Ее выбритую голову украшал сложный черный орнамент, доходивший, как понимал Ямадзаки, примерно до естественной границы волосяного покрова. Основными элементами татуировки были кельтские узлы и зигзагообразные, как в детских книжках, молнии. Сохраненные на макушке волосы напоминали шкурку некоего ночного животного, питающегося исключительно вазелином и перекисью водорода. Сквозь десяток, а то и больше отверстий, случайным образом проколотых в левом ухе буфетчицы, был протянут кусок тонкой стальной проволоки. В другое время Ямадзаки проявил бы к подобной картине живейший интерес, однако сейчас ему не хотелось отрываться от записной книжки, от составления путевых заметок. – Нет, – сказал он. – Большое спасибо. – Ты что, боишься с двух бутылок нажраться в жопу или что? Веселый, даже вежливый голос. Ямадзаки поднял голову. Женщина ждала. – Да? – Хочешь здесь сидеть, так закажи что-нибудь. Или мотай. – Пиво, пожалуйста. – Такое же? – Да, пожалуйста. Женщина смахнула с бутылки мексиканского пива налет инея, откупорила ее, поставила на стойку и переключилась на клиента, сидевшего от Ямадзаки слева. Ямадзаки вернулся к своей записной книжке. Скиннер все время старался объяснить мне, что нет и не было никакого плана, никакой глубинной структуры. Только вот этот, очевидный костяк, мост, наивысшее из воплощений Томассона. Малое Великое пришло – и совсем не оказалось Годзиллой. В этом месте, в этой культуре даже нет эквивалентного мифа (нельзя исключать, что в Лос-Анджелесе дело обстоит совершенно иначе). Бомба, ожидавшая столь долго, исчезла. Ее место заняли эпидемии, медленнейшие из катаклизмов. Когда Годзилла явился наконец в Токио, мы пребывали в глубочайшем отчаянии. И катастрофу мы приветствовали. Приветствовали, хотя ни за что не решились бы в этом себе признаться. Не успев еще оплакать своих мертвых, мы начали осознавать всю неимоверность выпавшей на нашу долю удачи. – Красивая штука, – сказал сосед слева, накрывая записную книжку левой ладонью. – Японская, не иначе, а то с чего бы она такая красивая. Ямадзаки поднял голову и неуверенно улыбнулся. Глаза соседа поражали своей странной, необыкновенной пустотой. Живые, блестящие, настороженные – и абсолютно пустые. – Да, это из Японии, – сказал Ямадзаки. Ладонь неспешно соскользнула с записной книжки. – Лавлесс, – сказал мужчина. – Простите? – Лавлесс. Моя фамилия – Лавлесс. – Ямадзаки. Белесые, широко посаженные глаза. Глаза, словно глядящие на тебя из озера, сквозь зеркально-гладкую поверхность. – Ага. Так я и думал, что будет что-нибудь в этом роде. Непринужденная улыбка, акцентированная архаичным золотом. – Простите? В этом роде? – Что-нибудь этакое, японское. Какое-нибудь там «заки» или «зуки». Такая, в общем, срань. Улыбка вроде бы не изменилась и в то же самое время стала угрожающей. – Допивайте свою «Корону», мистер. – Пальцы незнакомца сомкнулись на запястье Ямадзаки. – И пошли. А то жарковато тут. 15 Тысяча пятнадцатый номер Среди всего прочего Райделла познакомили в академии и с аэрозолем «Килз», применявшимся для дезинфекции помещений, загрязненных большим количеством крови или любой другой из жидкостей человеческого тела. Антивирусный препарат с запахом, как у древнего цветочного одеколона, выжигавший почище водородной бомбы все – от первой до пятой включительно – разновидности ВИЧ, а также лихорадку Мокола, Тарзана-Денге, конго-крымскую лихорадку и канзасскую инфлюэнцу – любую, в общем, высокозаразную гадость. Вот его-то прохладный запах и уловил Райделл, пока интенсекьюровский охранник открывал вороненым ключом дверь тысяча пятнадцатого номера. – Уходя, мы все запрем как надо, – сказал Уорбэйби, притронувшись указательным пальцем к полям шляпы. – Да, сэр. – Охранник чуть помедлил. – Что-нибудь еще? – Нет. Уорбэйби повернулся и вошел в комнату. Фредди не отставал от него ни на шаг, как разукрашенная пистолетами тень. Помявшись немного в нерешительности, Райделл последовал их примеру и притворил за собой дверь. Темно. Шторы задернуты. Сильный запах «Килза». Под потолком вспыхнул свет. Рука Фредди на выключателе. Уорбэйби смотрит вниз, на кирпичного цвета ковер. На светлый прямоугольник – место, где, скорее всего, стояла прежде кровать.