— Чтобы найти здесь счастье, — отвечал я. — Счастье? Что такое счастье? — Богатство! Услышав это, он отпустил мою руку и замер. Я понял, что мои слова поразили его. — Богатство! — прошептал он. — Да, богатство, — повторил я. — Так вот… почему… почему… — Что почему? — Почему мы видели тебя с… Он с трудом пытался вымолвить слово, я поспешил ему на выручку: — С захватчиками вашей земли? — Ты сам признался. Значит, ты делал это, чтобы стать богатым. И действительно думаешь, что счастье — в богатстве? — Да. — Ошибаешься! Золото принесло индейцам несчастье. Из-за золота бледнолицые прогоняют нас с наших земель, заставляя постоянно кочевать с места на место, пока мы не умрем. Золото — это наша смерть. Брат мой, не ищи его! — Но мне нужно вовсе не золото! — Не золото? Но ты сам признался, что ищешь счастье в богатстве. — Я так сказал, но богатство — не только золото. Это и мудрость, и опыт, и здоровье. Человека делают богатым милость Божья и уважение людей. — Уфф! Уфф! Так вот ты о чем! А какое богатство выбрал ты? — Последнее. — Милость Божья и уважение людей? Тогда ты очень добрый человек и праведный христианин. — Я не уверен; Богу виднее, я просто стремлюсь стать таким. — А нас считаешь язычниками? — Нет. Вы почитаете Великого Духа и не преклоняетесь перед идолами. — Ты можешь исполнить мою просьбу? — С удовольствием, я тебя слушаю. — Не говори со мной о своей вере и не пытайся меня в нее обратить. Я очень люблю тебя, и мне будет жаль потерять тебя. Все происходит так, как говорил Клеки-Петра. Возможно, твоя вера самая истинная, но индейцам ее не понять. Если бы христиане не убивали и не преследовали нас, может быть, мы смогли бы со временем понять ее, вникнуть в то, о чем говорит ваша священная книга и ваши священники. Обреченные на смерть не в состоянии поверить, что религия убийц есть религия любви. — По поступкам людей, нарушающих заветы, нельзя судить о всей религии. — Все бледнолицые говорят так. Называют себя христианами, а поступают не по-христиански. У нас есть бог Маниту, его единственное желание, чтобы все люди были добрыми. Я стараюсь быть добрым — значит, я христианин и, несомненно, лучше тех белых, кто думает не о ближних, а о собственной выгоде. Никогда не говори со мной о вере и не старайся сделать из меня так называемого христианина! Вот о чем я хотел просить тебя! Я молча пожал ему руку в знак согласия. — А как мой брат оказался вместе с захватчиками земли? — спросил Виннету. — Разве ты не знал, что по нашим законам это преступление? — Мне не приходило это в голову. Я был рад получить место геодезиста, потому что мне обещали хорошо заплатить. — Заплатить? Кажется, вы не успели закончить работу? Вам платят до окончания работ? — Я получил лишь немного денег и снаряжение. Остальное должны были выплатить после завершения всех работ. — А теперь ты потерял эти деньги? — Да. — Много? — Для меня — много. Виннету помолчал, потом сказал: — Мне жаль, что из-за нас мой брат потерял так много. Ты бедный? — Как сказать — ни да, ни нет, а впрочем, что касается денег, то я, в сущности, последний бедняк. — Много еще оставалось доделать? — Немного, работы на пару дней. — Уфф! Если бы я тогда знал тебя, как сейчас, мы бы напали на кайова чуть позже. — Чтобы я успел все сделать до конца? — спросил я, пораженный его великодушием. — Да. — Ты хочешь сказать, что был бы готов согласиться, чтобы мы украли вашу землю? — Не украли, а закончили ее измерять. Линии, что вы чертите на бумаге, ничего не значат, земля от этого никуда не исчезнет. Преступление совершается, когда рабочие бледнолицых начинают прокладывать дорогу для огненного коня. Я бы тебе… Он запнулся на полуслове, серьезно обдумывая пришедшую в голову мысль, затем произнес: — Для того чтобы получить деньги, тебе нужны те самые бумаги? — Да. — Тогда ты ничего не получишь, потому что все ваши бумаги мы уничтожили… — А что стало с нашим снаряжением и приборами? — Воины хотели было все сломать, но я запретил. Хотя я не ходил в школу бледнолицых, но все-таки понимаю, что это очень дорогие предметы. Я приказал сохранить их и перевезти сюда. Я хочу вернуть их моему брату. — Благодарю тебя и принимаю твой дар. Впрочем, пользы теперь от них мало, но, по крайней мере, я смогу их вернуть. — Так, значит, они не нужны тебе? — Нужны как раз для завершения измерений. — Но у тебя ведь нет бумаги! — Я все предусмотрел и сделал копию. — И она у тебя есть? — Да, вот здесь, в кармане. Хорошо, что твои воины не очистили его. — Уфф! Уфф! — обрадовался Виннету и замолчал, что-то обдумывая. Позже, узнав о его решении, я был поражен — вряд ли такое могло прийти в голову моим бледнолицым собратьям. Встав, Виннету сказал: — Мы нанесли ущерб моему белому брату, и Виннету сделает все, чтобы он был возмещен. Но сначала тебе надо хорошенько поправиться. Мы вернулись в пуэбло. Впервые за последние дни четверо белых провели спокойную ночь. На следующий день Хокенс, Стоун и Паркер торжественно выкурили с апачами трубку мира. Речи при этом лились рекой, особенно усердствовал Сэм. Он то и дело вставлял в свою речь смешные словечки, и серьезные индейцы тщетно пытались сдерживать приступы смеха. Затем мы удалились, чтобы с мельчайшими подробностями обсудить события прошедших дней. Когда разговор коснулся освобождения Инчу-Чуны и Виннету, Хокенс ни с того ни с чего прочитал мне целую нотацию: — Сэр, вы ужасно коварный человек! От друзей нельзя ничего скрывать, особенно если они столько для вас сделали. Вспомните, кем вы были, когда мы впервые встретились в Сент-Луисе? Учителем, который вдалбливал детям азбуку и таблицу умножения! Не отнесись мы к вам серьезно и с должным пониманием, сидеть вам на прежнем месте. Мы освободили вас от таблицы умножения и доставили на Дикий Запад. Тут с невероятным и уму непостижимым терпением волокли гринхорна по прерии, тряслись над ним, как мать над младенцем, как курица с яйцом. Вы понабрались от нас ума-разума, в вечной тьме ваших мозгов забрезжил наконец какой-то луч света. Короче: мы заменили вам отца с матерью, дядю и тетю, носили на руках, кормили лучшими кусками мяса, чтобы вы окрепли телом, отдавали весь свой опыт и мудрость, чтобы вы возмужали духовно. Взамен мы вправе были ждать уважения и почитания, а что получили? Какую благодарность? Ну в точности утенок, которого воспитала курица. Нет, мы слишком много вам позволяли. И я глубоко скорблю, видя, какой черной неблагодарностью вы платите нам за все наши жертвы и любовь. Я не в состоянии перечислить все ваши выходки, но самым ужасным было то, как вы, тайком от нас, освободили двух вождей. Этого я никогда вам не прощу и запомню на всю оставшуюся охотничью жизнь. Результаты этого преступного молчания не замедлили сказаться. Вместо того чтобы зажарить нас на костре, нас признали недостойными этой чести, и теперь мы, живые и здоровые, вынуждены обретаться не в райских кущах, а в этом Богом забытом пуэбло, где нас пичкают всякой дрянью, в то время как с гринхорном вроде вас носятся как с полубогом. Всеми этими несчастьями мы обязаны именно вам. И главным образом из-за того, что вы никудышный пловец. Но… любовь непонятна, как женщина: чем хуже с ней обходишься, тем сильнее она любит; поэтому мы сохраняем вас в наших рядах и наших сердцах и на сей раз, но при условии, что вы одумаетесь и впредь станете умнее. Вот вам моя рука. Вы обещаете исправиться, сэр? — Обязательно, — ответил я, пожимая его руку. — Буду брать пример с вас и скоро стану таким, как Сэм Хокенс. — Нет, вы только послушайте! Молодой человек надумал сравниться с самим Сэмом Хокенсом! Это равно желанию жабы спеть оперную арию! Я бы посоветовал вам, уважаемый… Но тут с хохотом вмешался Дик Стоун: — Стоп! Помолчи, старый болтун! Да вы только послушайте, что он тут наговорил! Ты все перепутал, и все у тебя не так! Будь я Шеттерхэнд, не потерпел бы, чтобы меня то и дело обзывали гринхорном!