Я уже открыл рот, чтобы ей ответить, но вспомнил, как недавно пытался сказать слово и ничего из этого не вышло, и быстро его закрыл. Но теперь у меня появились силы! Надо попытаться! И я с трудом прохрипел: — Да… Как приятно, оказывается, слышать звук собственного голоса! Правда, я сам его не узнал, а коротенькое «да» болью отозвалось в гортани, но это было первое слово после такого долгого и вынужденною молчания! — Говори тише, а лучше — объясняйся знаками, — посоветовала девушка. Ншо-Чи видит, что разговор причиняет тебе боль. — Тебя зовут Ншо-Чи? — спросил я. — Да. — Это имя очень подходит тебе, ибо ты — как прекрасный весенний день, полный света и аромата первых свежих цветов. «Ншо-Чи» на языке апачей значит «Ясный День». Девушка чуть заметно смутилась и напомнила мне: — Так чего ты хочешь? — Скажи, ты из-за меня находишься здесь? — Да, мне велено заботиться о больном. — Кто велел? — Мой брат, Виннету. — Я так и подумал. Ты очень похожа на этого молодого и славного воина. — А ты хотел его убить! Вопрос или негодование прозвучали в словах девушки? Произнося это, она пытливо смотрела мне в глаза, будто хотела заглянуть в душу. — Нет! — ответил я. — Виннету не верит тебе и считает своим врагом. Два раза ударом кулака ты свалил его на землю, а ведь до сих пор его никто не побеждал. — Это правда, но в первый раз — чтобы спасти его, во второй — чтобы спасти себя. Он близок моему сердцу с первой нашей встречи. Ее темные глаза внимательно смотрели мне в лицо. — Он не верит вам, — сказала она наконец, — а я его сестра. У тебя болит во рту? — Сейчас нет. — Глотать сможешь? — Попробую. Дай мне попить. — Хорошо, попить и помыться. Сейчас принесу. Девушка и старуха вышли из комнаты. Я не мог понять логику поведения Виннету. Он считал нас своими врагами, не верил нашим объяснениям, а уход за мной поручил собственной сестре. Ладно, решил я, время покажет, в чем тут дело. Вскоре обе женщины вернулись. Девушка принесла чашку с холодной водой и поднесла ее к моим губам, полагая, что я еще слишком слаб и не смогу пить без посторонней помощи. Я глотал с огромным трудом, ужасная боль пронзала горло, но жажда была сильней. Делая маленькие глотки и часто отдыхая, я выпил всю воду и почувствовал, как в меня влились новые силы. Должно быть, Ншо-Чи заметила это, потому что сказала: — Вода взбодрила тебя. А теперь передохни немного, и я принесу тебе поесть. Наверное, ты очень голоден, но, может, сначала помоешься? — А смогу? — Попробуем. Старуха принесла высушенную тыкву с водой. Ншо-Чи поставила этот сосуд рядом с моей постелью и подала мне полотенце из тонкой рогожки. Мои попытки помыться не увенчались успехом: я был слишком слаб. Тогда Ншо-Чи смочила водой край полотенца и своими руками обмыла мне лицо — мне, врагу своего отца и брата! Закончив, она улыбнулась и, с состраданием глядя на меня, спросила: — Ты всегда был такой худой? Худой? Почему худой? Ах да, ведь несколько недель я пролежал в забытьи, в горячке, без пищи и воды! Болезнь не могла пройти бесследно. Я дотронулся до щек и ответил: — Наоборот! Я никогда не был худой. — Посмотри на себя! Взглянув на свое отражение в воде, я в испуге отвел глаза: на меня глядело привидение. — Странно, что я еще жив! — вырвалось у меня. — Да, Виннету сказал то же самое. Ты перенес даже дорогу сюда, а она и для здорового нелегка. Великий Маниту наделил тебя очень сильным телом, другой не выдержал бы пятидневного, трудного пути. — Пятидневного пути? Где же мы находимся? — В нашем пуэбло на реке Пекос. — И сюда же вернулись ваши воины, взявшие нас в плен? — Да. Они живут рядом с пуэбло. — И пойманные кайова тоже здесь? — Да. Их надо было убить. Любое другое племя предало бы их мучительной смерти, но нашим учителем был добрый Клеки-Петра. Он открыл нам доброту и милосердие Великого Духа. Если кайова хорошо заплатят, их отпустят. — А мои три товарища? Ты знаешь, где они? — В такой же комнате, но темной. Они связаны. — Как им живется? — У них есть все необходимое, приговоренные к смерти у столба пыток должны быть сильными, чтобы не умереть прежде времени. — Значит, они должны умереть, непременно — умереть? — Да. — И я тоже? — И ты тоже! В ее голосе не чувствовалось ни капли жалости. Неужели эта прекрасная девушка столь жестока сердцем, что может без содрогания смотреть на муки умирающих от пыток? — Могу ли я поговорить с ними? — Это запрещено. — А увидеть их хотя бы издали? — И это запрещено. — Передать им весть о себе? Она подумала и сказала: — Я попрошу моего брата Виннету, чтобы он разрешил сказать им, как ты себя чувствуешь. — Придет ли Виннету сюда ко мне? — Нет. — Мне надо с ним поговорить! — Он этого не желает. — Нам необходимо поговорить! — Кому необходимо — ему или тебе? — Мне и моим товарищам. — Виннету не придет. Хочешь, я передам ему твои слова, если ты доверишь их мне? — Нет. Спасибо. Тебе я доверю все, но если твой брат слишком горд, чтобы говорить со мной, то у меня тоже есть самолюбие, и я не буду говорить с ним через посредников. — Ты увидишь его только в день своей смерти. А сейчас мы покинем тебя. Если что-нибудь понадобится, позови нас. Мы услышим и сразу придем.