Она никогда не жалела об этом, лишь иногда, как вот сейчас, ощущала какую-то боль. Из Дакоты получилась бы любящая, ответственная старшая сестра, какими были старшие сестры самой Тиффани. Лишать ее этого казалось несправедливым, в особенности потому, что Дакота не просила ничего, кроме библиотечных книг. – Может быть, нам стоит пересмотреть условия нашего соглашения, – сказала Тиффани. – Даже не шути на эту тему. Мне не до смеха. – Вид скорчил скорбную гримасу. Серьезное лицо. – Четыре свадьбы разорят меня. Это будет мой конец. Знаешь, как в том фильме, «Четыре свадьбы и одни похороны». Мои похороны. – Довольный собой, Вид хохотнул. – Четыре свадьбы и мои похороны. Уловила? Свадьбы четырех дочерей и похороны Вида. – Уловила, Вид, – сказала Тиффани, понимая, что будет слушать эту шутку все ближайшие месяцы, а возможно, и годы. Она смотрела, как вслед за детьми к дому подходят Эрика с Оливером и Клементина с Сэмом. В их строе было что-то странное, они шли поодаль друг от друга, словно это не две близко знакомые пары, а четыре отдельных гостя, не встречавшиеся до этого дня и случайно пришедшие в одно время. – Привет! – издалека выкрикнула Эрика, неправильно рассчитав время. Подъездная аллея была очень длинной. – Привет! – крикнула Тиффани, спускаясь по ступеням навстречу гостям. Когда они подошли ближе, она заметила у всех одинаковые остекленевшие улыбки, как у людей, недавно подсевших на наркотики, или религию, или финансовую пирамиду. Тиффани охватила дрожь. Как пройдет этот вечер? Вид с распростертыми объятиями прошел мимо нее навстречу гостям. «Господи Иисусе, Вид, можно подумать, это любимые родственники, вернувшиеся из долгого заграничного путешествия!» Барни тоже подумал, что гости – его любимые родственники, и принялся исступленно обнюхивать обувь каждого, словно пытаясь обнюхать всех в рекордно короткий срок. – Милости просим, милости просим! – воскликнул Вид. – Посмотрите только на этих прелестных маленьких девочек! Привет! Надеюсь, вы не против, что я послал Дакоту вас встретить. Не хотел, чтобы мясо пережарилось. Барни, уймись, бешеная псина. – Он расцеловал Клементину в обе щеки. – Я ведь помню, что ты гурман вроде меня, верно? Мы любим хорошую еду! Знаешь, в прошлый раз, когда мы встречались у Эрики, помню, мы разговаривали про еду. – Неужели? – с подозрением спросила Эрика, как будто темы всех разговоров надлежало сначала уточнить с ней. – Не помню такого. – Она вручила Тиффани баночку орешков в шоколаде. – Надеюсь, у вас нет аллергии, потому что это орехи. Орешки в шоколаде. – Никакой аллергии, – сказала Тиффани. – Люблю такие. Она говорила не просто из вежливости. Конфеты вызвали в ней ностальгию. Такие орешки дед покупал им на Рождество. – Правда? – с сомнением спросила Эрика. – Ну и хорошо. Эта девушка – настоящая чудачка, как выразилась бы сестра Тиффани Карен. С лица Клементины пропало натянутое выражение, и она смотрела на Вида так, словно он мог решить все ее проблемы. – Мама, вот это Руби, а это Холли. Можно отвести их ко мне в комнату? – спросила Дакота у Тиффани. Она с сияющими глазами представляла маме двух девчушек со спутанными волосами, в пачках и с крылышками фей, с ног до головы обсыпанных блестками. – Если их мама и папа не против. – Знаете, Дакота очень ответственная, – сказал Вид. – Она присмотрит за ними. – Конечно мы не против! – Сэм поцеловал Тиффани в щеку и окинул ее тело быстрым взглядом хорошо воспитанного парня – вверх, вниз и в сторону. – Тиффани, очень приятно вновь с тобой увидеться, – произнес он с небольшим придыханием, словно тоже был рад оказаться здесь. Они с Клементиной вели себя как люди, которые пришли на поминки после похорон и с облегчением распускают галстуки, желая расслабиться, жаждут поесть и выпить и напомнить себе, что они еще живы. Наклонившись, Сэм потрепал Барни за уши, и пес, позабыв о достоинстве, повалился на землю брюхом кверху, ожидая ласки, словно прежде никто не обращал на него внимания. – Благодарим за гостеприимство. Оливер потряс Вида за руку и неловко поцеловал Тиффани. – Входите, входите! – Вид провел группу в дом. – Давайте выпьем, а потом выйдем во двор. – Извините, что девочки повсюду роняют блестки, – сказала Эрика, наблюдая, как Дакота ведет малышек наверх, а вслед за ними бежит взбудораженный Барни. Тиффани заметила, как лицо Клементины исказилось от раздражения, очевидно, потому, что другая женщина извинилась за ее детей. – О-о, ничего страшного, – произнесла она. – Я приготовила для них игровой столик, – пояснила Эрика. – Мы думали, дети занимаются поделками, а они просто… – Ужасно шалили, – закончила Клементина. Обе они с Эрикой теперь улыбались, как над чем-то смешным. Тиффани считала, что довольно хорошо разбирается в людях и ситуациях, и интуиция обычно не подводила ее, но сейчас эти четверо сбивали ее с толку. Друзья они или враги? – Мы принесли шампанское. Клементина подняла бутылку «Моета» с горделивостью человека, не слишком часто покупающего «Моет». (У Вида в подвале стояло три ящика.) – Спасибо! Не обязательно было это делать! – Вид сгреб бутылку жирной от мяса рукой, словно это был бензиновый насос. – Хочу спросить важную вещь, Клементина: ты принесла с собой виолончель? – Конечно. – Клементина похлопала по сумке. – Я не выхожу из дому без нее. Она здесь. Новая раздвижная. Вид долю секунды тупо таращился на ее сумку, а потом радостно загоготал. Не так уж это смешно, подумала Тиффани. Вид направил на Клементину бутылку шампанского, как пистолет: – Ты меня подловила! Подловила! Да, она тебя подловила, подумала Тиффани, проворно направляясь к шкафу за бокалами, поскольку Вид намеревался открыть эту бутылку с присущей ему помпезностью. Хорошо, что Вида тянет к Клементине. Тиффани могла это понять, это ей даже нравилось, и, судя по тому, как Клементина поправляет волосы, той это тоже нравится. Всего-навсего влечение. Просто и понятно. Чего Тиффани не могла уразуметь, так это реакцию трех других людей в комнате. Когда Вид откупорил бутылку с ожидаемым воплем «Тпру!», а Клементина выхватила из рук Тиффани два бокала и со смехом закружилась, пытаясь поймать в бокал пенистое шампанское, Оливер, Эрика и Сэм уставились на нее. И Тиффани не понимала, смотрят они на нее с искренним обожанием или глубоким презрением. Глава 21 Клементина положила раскрытую книгу на колени, в кружок света от лампы на пуховом одеяле. Прислушиваясь к дождю, взглянула на пустую темную сторону их двуспальной кровати. Когда Сэм вернулся, а мать уехала домой («В другой раз, – грубовато сказала она. – Попробуем в другой раз»), они ни словом не обмолвились об этом неудачном вечере в ресторане. Они держались друг с другом вежливо и холодно, как не слишком дружелюбные соседи по квартире. «В холодильнике осталась паста». – «Хорошо, я, наверное, поем». – «Я ложусь спать». – «Спокойной ночи». «Спокойной ночи». Сэм пошел спать в кабинет на диване, от лежания на котором у всех болела поясница. «Отлично, отлично!» – незаметно потирая поясницу, уверяли его гости на следующее утро. Получилось, что теперь кабинет стал спальней Сэма. Они даже не стали притворяться, будто ложатся в общую кровать, а затем один крадучись выходит из спальни посреди ночи с подушкой под мышкой. «Теперь мы спим в разных комнатах». Ее даже немного покоробило, когда эта мысль облеклась в такую форму. Последний раз, когда они с Сэмом проспали обычную полную ночь в этой кровати – ночь без тревожных снов, скрежетания зубами или метаний, – был накануне барбекю. Теперь трудно было даже представить, что они ложатся спать, спят вместе всю ночь и просыпаются вместе утром. Какой была эта обыкновенная ночь? Она ничего не могла о ней вспомнить, но только знала, что тогда они совершенно отличались от себя теперешних, а прошло всего восемь недель. Занимались ли они сексом? Возможно, нет. У них редко до этого доходило. Вот почему они были так восприимчивы в тот вечер. К сексу. Ее мать, вероятно, надеялась, что тот вечер в хорошем ресторане закончится тем, что они, вернувшись домой, займутся любовью. Если бы они не пришли домой рано, если бы вошли в дверь, держась за руки, Пэм быстро удалилась бы с многозначительной улыбкой, а на следующий день позвонила бы и сказала бы что-нибудь ужасно неподходящее, типа: «Надеюсь, вы не слишком устали и смогли заняться любовью, дорогая. Здоровая сексуальная жизнь определяет здоровье брака». От этого Клементине захотелось бы заткнуть уши пальцами и запеть «ла-ла-ла», как она обычно делала, когда мать в машине по пути на вечеринки просвещала ее и Эрику на предмет секса. Эрика, записывающая чуть ли не каждое ее слово, внимательно выслушивала наставления, задавая весьма специфические вопросы. «Когда именно надо надевать презерватив?» – «Когда пенис парня…» – «Ла-ла-ла!» – вопила Клементина. Ее мать всегда чересчур открыто и радостно относилась к сексу, как будто это что-то очень полезное, вроде аква-аэробики. У нее на прикроватном столике, словно интересный роман, беззастенчиво лежала книга «Радость секса». Клементина в основном запомнила ворсистую бумагу той книги. Клементине хотелось, чтобы секс был чем-то утонченным и загадочным. Свет выключен. Таинственность. Ей привиделся образ Тиффани на том дурацком заднем дворе, пока не зажглись все китайские фонарики: ярко-белая футболка Тиффани в призрачном свете. Во рту появился сладкий привкус. То было воспоминание о десерте, приготовленном Видом. Теперь это был вкус стыда. Две или три ночи после барбекю Клементине снилось, что она занимается сексом на сцене Сиднейской оперы с каким-то мужчиной, не с Сэмом. В зрительном зале сидели Холли с Руби и смотрели, как их мать занимается сексом с чужим мужчиной. Сидели в переднем ряду, болтая ногами, пока Клементина развратно стонала и охала. Сначала они просто таращились с тупым вниманием, как обычно смотрят «Дашу-путешественницу», но потом разревелись, и Клементина прокричала: «Одну минутку!», словно заканчивала стирку, а не оргазм. После чего ее родители и родители Сэма, все четверо, с возмущенными лицами побежали по проходу концертного зала, а мать Клементины пронзительно прокричала: «Как ты посмела, Клементина, как ты посмела?» Истолковать этот сон было несложно. В сознании Клементины происшедшее будет навсегда связано с сексом. Грязным, порочным сексом. Фрагменты этого отвратительного сна мучили ее много дней, словно реальные воспоминания. Ей приходилось убеждать себя: «Клементина, все в порядке. Ты никогда не устраивала секс-шоу в Опере, и твои дети не сидели в зале». Но по-прежнему это скорее походило на воспоминание, чем на сон. Первую неделю после барбекю им обоим снились плохие сны. Сбитые простыни, пропитанные пóтом подушки. Она просыпалась от криков Сэма с сильно бьющимся сердцем, рывком садилась, словно кто-то схватил ее за грудки и дернул вверх. Сэм обычно сидел рядом, смущенно что-то бормоча, и ее первой реакцией бывала злость, а не сочувствие. Сэм начал скрипеть зубами во сне. Невыносимая мелодия на три четверти. Щёлк-два-три, щёлк-два-три. Она, бывало, лежит в темноте с открытыми глазами, считая, как ей казалось, часами. Очевидно, Клементина начала во сне разговаривать. Однажды она проснулась – над ней склонился Сэм с криками: «Заткнись, замолчи, замолчи!» Он говорил потом, что не кричал, но он кричал. Если кто-нибудь из них был слишком раздражен, то шел спать или читать в кабинет. Тогда же они разложили диван и больше его не складывали. В конце концов, им надо поговорить. Так не может продолжаться вечно. Не думай об этом сейчас. Все образуется. Существуют более важные вещи. Например, завтра ей надо позвонить Эрике и встретиться с ней после работы. Она скажет ей, что, конечно, даст свои яйцеклетки. И сделает это с удовольствием. Почему-то она вдруг вспомнила, как в детстве в первый и единственный раз зашла к Эрике в дом. Они дружили уже примерно полгода, и Клементина всегда (в основном по настоянию матери) приглашала Эрику к себе поиграть, но никогда не получала от нее ответного приглашения. Клементине, с ее развитым, как у всех детей, чувством справедливости, это начало надоедать. Здорово ходить в гости. Часто тебя угощают тем, что не разрешают есть дома. Так почему же Эрика такая странная и скрытная и, честно говоря, эгоистичная?