III О том, как прекратить приступ астмы, очистить парное молоко, вправить вывихнутые конечности, вылечить простуду и рожистое воспаление В то утро Май де Лабастиде д’Арманьяк окунула Бельтрана в воды реки в надежде, что наконец свершится то, чего они с Эдеррой ждали уже не один год: что наконец развеются, падут колдовские чары, и Бельтран примет свойственный ему изначально вид человека. Сейчас это нужно, как никогда. Однако, как и прежде, этого не произошло. Вытирая большие ослиные уши, она вспомнила тот момент, когда поняла, что лишилась Эдерры, и что вслед за этим она почувствовала. У нее учащенно, словно пытаясь выскочить из груди, забилось сердце. От головы до пяток по ней пробежала волна жара, а потом она облилась холодным потом. Дыхание у нее перехватило, некоторое время она пыталась вздохнуть, трепеща, как умирающая птаха. И все это происходило с ней из-за болезни, которую, как ей объяснила Эдерра, она подхватила после того, как, едва родившись, была оставлена без присмотра и долгое время пролежала одна под холодным дождем. По-видимому, вследствие этой простуды легкие у нее сморщились, как сушеный виноград, и все время переполнялись мокротой. Болезнь эта время от времени давала о себе знать, особенно весной, когда воздух переполнялся неприятной белой пыльцой цветущих растений. То же самое случалось с ней в туманные дни или когда какое-нибудь неблагоприятное обстоятельство нарушало привычное течение жизни. Если такое происходило, на нее нападало удушье, и как ни старалась девушка набрать в грудь побольше воздуха, у нее ничего не получалось. Лицо ее искажалось гримасой страдания, она начинала содрогаться от спазмов, издавая свистящий хрип и открывая рот, словно выброшенная на берег рыба. В этих случаях Эдерра давала ей питье, приготовленное из отвара лимона, разрезанного на четыре части. Или, заметив, что грудь девочки начинает судорожно вздыматься, обхватывала ее руками, прижимала головой к своему сердцу и просила, чтобы та слушала, как оно бьется, и постаралась дышать в такт с нею. При этом она ласково поглаживала ей спину, чтобы слабые легкие ощутили сквозь кожу тепло ее нежности, и целовала за ушами, в нос и в шею, потому что, по словам Эдерры, единственным средством, помогающим при заболеваниях такого рода, является любовь близких тебе людей. Но в тот ужасный момент, когда Май сообщили об аресте Эдерры, рядом с ней не было никого, кто бы мог погладить ее по голове, поэтому она только хватала ртом воздух, находясь почти на грани обморока, и шептала: — Мы никогда раньше не расставались… Мы никогда не должны были расставаться. Она вспомнила, как вышло, что они очутились в баскской области Сугаррамурди. Эта местность как очередная цель их странствий была выбрана ими наугад. Они обычно так и делали. Эдерра всегда говорила, что не имеет значения, какой путь ты выбираешь в жизни, потому что рано или поздно Провидение дождется тебя в его конечной точке. Метод действовал безотказно, и они всегда оказывались в каком-то селении, где срочно требовалась их помощь. Эдерра остерегалась вмешиваться напрямую в дела практикующих врачей. Она знала, с какой ревностью те относятся к целительским способностям знахарей и ворожей, прямых своих конкурентов. Изучение медицины было доступно немногим избранникам судьбы, обычно людям со средствами. Однако случалось и городским советам наскрести нужную сумму, чтобы отправить какого-нибудь способного юношу учиться в университет и таким образом обзавестись местным врачом. Поэтому эскулапы рвали на себе волосы, прознав о том, что какая-то захудалая целительница ухитрилась излечить больного бешенством, слюной начертив ему при свете луны крест на лбу и пробормотав пару заклятий. Медицинские авторитеты с пеной у рта защищали распространенную в те времена философскую концепцию, согласно которой женщины по уровню развития занимают место между человеком и грубой скотиной. Вот если бы хоть одна из них могла на протяжении всей истории рода человеческого блеснуть умом и подтвердить свою состоятельность, для нее уж точно не были бы закрыты двери в университет. Упаси боже! Поэтому Эдерра и старалась не вмешиваться в дела эскулапов. Кроме того, она считала, что у каждой хвори есть свой лекарь. Некоторые болезни пусть лечат врачи, другие священники, третьи знатоки, которые могут по каким-то причинам разбираться в своей области лучше других. В любом случае на практике разумным людям вполне хватает соображения, чтобы понять, кто именно в данный момент больше всего им нужен. Эдерра и Май никогда не задерживались в одном селении больше месяца. Это достаточно долгий срок, чтобы помочь всем желающим избавиться от проблем, которые здешние врачи и пастыри сочли неразрешимыми, и достаточно короткий, чтобы не сойтись слишком близко с местными жителями. Целительницы принимали в счет оплаты своих услуг не только деньги, но и одежду или еду и обменивались с другими магами своими чудесными знаниями. Случалось, городские советы, особенно если во всей округе не было ни одного настоящего врача, охотно прибегали к услугам бродячих целительниц и платили четверть реала за вырванный зуб, два реала за отворение жил и целых пять серебряных реалов, если им удавалось справиться с недородом или падежом скота. Однако наибольшее удовлетворение Эдерра получала от сознания, что каждый, кому она вернула здоровье, красоту или душевное спокойствие, мог поделиться этими благами с другим человеком. — Это как снежный ком, Май, — говорила она девочке. — Каждый человек должен творить добро по отношению к своему ближнему в ответ на добро, которое получил от него. И таким путем каждое наше благодеяние будет постепенно распространяться дальше, становиться все больше, и все извлекут из него пользу благодаря тому, что кто-то сделал первый шаг на этом пути. Разве это не замечательно? Запомни, девочка, это и есть закон богини Мари о взаимной поддержке. — Мари видит, что мы делаем? — Конечно, и она нас накажет, если мы солжем, если украдем, если предадимся гордыне, чванству или нарушим данное слово. Мари все знает. Так они странствовали по всей Испании, и до последнего времени у них никогда не возникало проблем, но незадолго до прихода в Сугаррамурди все изменилось. Несколькими днями раньше Эдерра оступилась и вывихнула лодыжку. Ее изящная белая ступня постепенно превратилась в подобие зеленоватого башмака. Вскоре нога приобрела синеватый оттенок, а потом и вовсе почернела. Май шаг за шагом следовала указаниям Эдерры, чтобы вправить вывихнутую ногу. Она приготовила смесь из вина, масла и соли — все это в равных долях, поставила ее на огонь, затем намочила в полученном растворе белую холстину и плотно обмотала ею пострадавший сустав, хорошенько закрепив повязку. Она осторожно подсадила Эдерру на спину Бельтрана, и они решили остановиться в первом же селении, которое встретится им по дороге. Окрестности Сугаррамурди поражали обилием зелени. Под чудодейственными лучами весеннего солнца зимний пейзаж преобразился: тающие снега ручьями побежали к реке, ее воды напоили цветы, их яркий наряд привлек насекомых, а те, в свою очередь, занялись опылением цветов. Благодаря этому завяжутся яблоки, из них крестьянин изготовит сидр, который согреет его кровь, когда землю снова покроет снег будущей зимой. В те дни, когда Эдерра выздоравливала после своего падения, Май впервые обратила внимание на недоверчивое отношение к ним местных жителей. В Сугаррамурди стало неспокойно. Ведьмы уже несколько недель непрестанно досаждали добрым людям и из чистой вредности портили им жизнь. Инквизитор Валье, которого многие почитали за настоящего святого, побывал в этих местах год назад и во всеуслышание объявил об их бесчинствах, зачитав с амвона эдикт о вере, который одновременно оглашался во всех церквах Бастанской долины. Стало известно, что в ночь накануне Иванова дня колдуны под бой барабанов ворвались в церковь Сугаррамурди, распевая возмутительные песни. В святом храме они непристойно плясали, ведьмы похотливо задирали юбки и опрокидывали кресты, пиная их с громким хохотом, а дьявол преспокойно поджидал их снаружи, распугивая ночных бабочек своим вонючим хвостом. Поэтому люди начали опасаться чужаков и шушукались, когда те проходили мимо. Май была напугана этими проявлениями неприязни и взяла с Эдерры слово, что они уйдут, как только та будет в состоянии ступить больной ногой на землю. Тем не менее им удалось вылечить пару флегмон, они удачно продали средство от болей при месячных, а также кипяченое молоко с луком, которое следует пить перед сном горячим для лечения простуды. Однако возникли непредвиденные обстоятельства. Один из местных жителей умирал от рожистого воспаления, и к Эдерре обратились за помощью. Она, считая своим долгом помочь ближнему, поселилась вместе с Май и Бельтраном в имении заболевшего. Чтобы его вылечить, ей понадобились: веточка лавра благородного, розмарин, укроп, мальва, полынь, ветка орехового дерева, маргаритки, пижма, алтей лекарственный, крокосмия или тритония, роза, ирисы, лилии. Из всего перечисленного она должна была приготовить отвар в глиняном горшке, который после закипания вместе со всем содержимым следовало поставить вверх дном в кастрюлю. Затем на основание горшка положить крестом ножницы и гребень, а поверх них — иголку с ниткой. Затем усадить над всем этим больного и накрыть его одеялом, чтобы он дышал паром до тех пор, пока вода не перельется внутрь кастрюли через край горшка. Операцию эту нужно было повторять девять дней подряд перед отходом ко сну. Однако из всех составляющих зелья Эдерры имелись только лавр и маргаритки. — Ты должна собрать недостающие травы, — ласково, но твердо сказала она Май. — Я это сделать не в состоянии, а пока мы будем дожидаться, когда лодыжка пройдет, этот человек как пить дать умрет, ты ведь не хочешь, чтобы это случилось, правда? — Она не сводила с Май нежного взгляда, который заставил бы благодарно улыбнуться самое бесчувственное существо. — Тебе понадобятся на это каких-нибудь три дня. Ты же прекрасно знаешь, где найти все, что нам нужно. Не будь эгоисткой. Ты уже взрослая. Пойдешь с Бельтраном, а он не позволит, чтобы с тобой что-то стряслось. Обо мне позаботятся эти люди. Ступай себе спокойно. Хотя Май не умела предвидеть будущее, на этот раз она точно знала, что им нельзя разлучаться. Она испугалась и сказала об этом Эдерре, когда та ее напутствовала. Знахарка говорила с воспитанницей снисходительным тоном, будто с ребенком, которому приснился страшный сон. И ей пришлось подталкивать Май в спину, чтобы сдвинуть ее с места. — Я знаю, что нам нельзя расставаться, — упиралась та с обиженным видом. И на протяжении всего пути не переставала повторять это вслух, пока, выполняя поручение Эдерры, искала злополучные лекарственные травы. И продолжала бормотать на обратном пути. Она так спешила, что почти не спала, собирая эти самые травы на склонах горы, и благодаря этому выиграла время. Отсутствовала она каких-то два дня, но когда вернулась, Эдерры уже не было. Какие только несчастья не рисовала Май в своем воображении, начиная с самого детства, однако она и представить себе не могла, что судьба когда-нибудь разведет их с Эдеррой. Случалось, ее одолевали страшные мысли, она никогда не произносила их вслух, боясь навлечь несчастье. Да и вряд ли она смогла бы их выразить словами. Эти неясные ощущения, выраставшие из глубин души, казалось, поселились там намного раньше ее появления на свет, чуть ли не до Сотворения мира. Больше всего на свете ее пугал вопрос собственного происхождении, от этого ее сразу бросало в дрожь. И еще одно: откуда в ней столько доверчивости и хрупкости малой птахи и каким образом ей удалось сразу после рождения вырваться из лап смерти? Даже волки, которые непременно должны были поживиться оставленным в лесу грудным младенцем, пренебрегли столь ничтожным существом. С годами ее положение не улучшилось. Она подрастала, однако с каждым годом ее убожество становилось все более заметным на фоне замечательной красоты Эдерры, которая полностью затмевала Май. По правде говоря, она затмевала всех. Они путешествовали из селения в селение, пересекая пастбища, долины и горы, пересекая границы королевств там, где некому было допытываться, откуда они родом и куда направляются. Эдерра казалась незнакомым людям лесной феей, явившейся к ним из сказки. Все силы природы словно сговорились между собой, чтобы украсить ее всеми возможными совершенствами. Даже ветер старался взбить ее медные волосы и придать им вид низвергающегося водопада красноватой пены, а она, казалось, этого и не замечала. И при каждом движении тела Прекраснейшей ветер только того и ждал, чтобы подхватить ее аромат лесных трав и разнести его на пять шагов окрест. Казалось, ослепительное солнце насквозь пронизывает своими лучами ее нежную, как у младенца, перламутрово-прозрачную кожу, сквозь которую можно было легко различить тонкую сетку голубоватых жилок. А когда начинался дождь, его капли, стекая по выпуклостям ее великолепного тела, казалось, совершают географические открытия еще неизвестных долин, рек и озер. Губы у нее были тонкие, ярко-красные, и как же дивно обрамляли они жемчужные зубы, которые, стоило только ее смеху зазвенеть колокольчиком, тут же представали во всем своем совершенстве. Не хватало только пары прозрачных крыльев, тогда она уж точно стала бы феей. И только присутствие осла тоскливо-серой масти и тощей девчонки с огромными черными глазами и заостренными ушами низводило ее до уровня земных существ. Бессмысленно было даже пытаться соперничать с подобной красотой; поэтому Май не удивляло, что ее саму никто не замечает. Она всегда стремилась жить вот так неосязаемо, неощутимо, еле заметно, невесомо… Это вовсе не казалось ей недостатком, она всегда считала, что умение оставаться незамеченной имеет свои преимущества. Вот уже несколько лет она передвигалась как тень, тайком пробираясь в чужие огороды, невольно подслушивая тайны, иногда непристойные разговоры, вовсе не желая это делать, просто никто никогда не замечал ее присутствия. Эта незаметность была ей только на руку. Май видела в этом объяснение того, почему Господь до сих пор не обратил внимания на то, что она все еще жива. Она, дочь дьявола, как о том свидетельствовали знаки, предшествующие ее рождению, зачатая им с какой-то земной женщиной, все еще была жива! Силы добра и зла на равных вели бой, из которого она вышла победительницей, избежав смерти благодаря Эдерре. Наверняка Господь внес их обеих как ослушников в список находящихся в розыске особо опасных беглецов. Нечего и сомневаться, что однажды он их обнаружит. А пока Май не переставала спрашивать себя, какая судьба ожидает ее сейчас, если она уже не значится в книге судеб. Она толком не знала, существует ли предназначение, которое руководит людьми, не давая им возможности поторговаться при случае, или же, наоборот, судьба смертных изменяется при каждом их движении. Или, может, эти изменения являются частью плана Божественного Провидения? Да и Господь ли это определяет? Однако среди горьких, беспросветных мыслей, которые крутились у нее в голове, изводя до тех пор, пока она не проваливалась в сон, не было ни одной, предполагавшей разлуку с Эдеррой. Она была уверена, что им предстоит до конца жизни делить пополам и радость, и беду, поскольку они дали клятву никогда не расставаться и умереть в один и тот же день. Май даже думать не хотелось о том, что она может пережить Эдерру, для нее она была на этом свете всем. Это было больше, чем поклонение, это была полная зависимость. Зависимость от глаз Эдерры, которые решали, на что смотреть, от ее жестов, которым следовало подражать, от ее мудрости, имевшей ответ на любые вопросы, от тепла ее тела в холодную глухую ночь, от ее ласковых слов, а равно и от горьких. Это была зависимость от ее смелости в принятии решений, от пищи, которую та подавала, и даже зависимость от ее дыхания. Это было полнейшее подчинение: она всецело зависела от Эдерры. Поэтому ее исчезновение и привело Май в состояние оцепенения, ужаса. Она невидящим взглядом уставилась в пространство, уповая, что тягостный кошмар вскоре рассеется. Крестьянке, которая объяснила ей, что инквизиторы заподозрили Эдерру в занятиях колдовством и увели в неизвестном направлении, пришлось повторить свои слова три раза, пока Май не осознала наконец всю безысходность своего одиночества. Когда же это случилось, она начала шататься как пьяная, безуспешно пытаясь вдохнуть в легкие воздух, поскольку он перестал проходить через горло. И тогда она встала на четвереньки и выгнула особым образом спину, потому что только в такой позе можно обеспечить доступ воздуха в легкие. Женщина, видя ее в таком состоянии, сжалилась над ней и позволила войти в дом. Она только что подоила корову, вынула пару камней из очага, разом сдунула с них золу и опустила в ведро с молоком. На поверхности ведра возник вихрь пузырей, это означало, что его уже можно пить. Затем она усадила Май на стул и протянула ей стакан в надежде, что после молока щеки у девочки опять порозовеют. А та застыла истуканом, молча сжимая теплый стакан в руке. — Взяли девять человек, от Урдакса до Сугаррамурди. Наняли Себастьяна де Одия, по прозвищу Голыш, чтобы он отвез их на своей телеге, — объяснила женщина, глядя ее по щеке. — Почему бы тебе его не подождать? Возможно, он сможет тебе рассказать, куда их отвезли. Май бездумным взглядом уставилась на пенку, которая начала образовываться на поверхности молока. — Мы поклялись друг другу никогда не расставаться, — подавленно сказала она. — Нам нельзя было разлучаться ни на минуту. Себастьян вернулся в Сугаррамурди спустя две недели. Местные жители прозвали его Голышом после того злосчастного вечера, когда он страшно оконфузился. С тех пор миновало уже пять лет, однако соседи обычно бывают на удивление памятливы и обычно не забывают о промахах своих ближних. Приятно все-таки убедиться в том, что в любом доме непременно сыщется черная овца, которой можно стыдиться. Дело было в пасхальное воскресенье. Себастьян, к огорчению жены и приходского священника, не обращал внимания на праздники и весь предыдущий день и всю ночь напролет пьянствовал в таверне. Он так и не добрался до дома. Напился вдрызг и упал посреди поля ничком. Это обстоятельство и спасло ему жизнь, потому что в противном случае он захлебнулся бы собственной рвотой. На следующее утро Себастьяна разбудили лучи полуденного солнца, нещадно палившие в его лысую голову. Он поднялся — этакий был великанище — и, спотыкаясь, заплетающимся шагом побрел к деревне, даже не заметив, что ночью кто-то утащил у него котомку, альпаргаты[5] и всю, какая была, одежду. Он предстал перед образом Богоматери нагишом, распевая самую что ни на есть языческую песню, за которой последовал поток обычных для него запутанных предложений, которые никому не удавалось понять с первого раза. Через несколько дней его жена обошла всех соседей с сообщением, что не кто иной, как сам дьявол, опоил Себастьяна с целью похитить его одежду. Несмотря на таинственный характер происшествия, насмешкам не было конца, и все стали звать Себастьяна Голышом, к вящему огорчению его жены, смекнувшей, что прозвище рано или поздно перейдет к бедным детям, которые не должны отвечать за выходку отца. Май решила терпеливо дождаться возвращения Себастьяна, с тем чтобы расспросить его, куда именно он доставил Эдерру. Чтобы не возбуждать подозрений, она незаметно пробралась в одну из пещер Сугаррамурди. С незапамятных времен эти пещеры почитались как пристанище богини Мари. Всем посвященным было хорошо известно, что Мари, мать Солнца и Луны, предпочитает селиться поближе к чреву Земли и что нет для этого лучше места, чем пещеры, отверстия, созданные в ней самой природой. Многие жители Сугаррамурди не раз видели прекрасную богиню в чудесных одеждах едущей верхом на баране или расчесывающей золотым гребнем свои длинные белокурые волосы у входа в пещеру. И если кто-то вдруг оказывался в тяжелом положении и хотел попросить у нее помощи или совета, ему нужно было только отправиться туда с чистым сердцем и следовать простым правилам, а именно: обращаться к ней на ты, не садиться в ее присутствии, а после выйти из пещеры пятясь, не поворачиваясь к ней спиной. Ее предсказания всегда правдивы и полезны, а если в полнолуние совершить перед ее жилищем ритуальный танец, то она может предохранить посевы от града в текущем году. Ее присутствие всегда благоприятно, поэтому жители Сугаррамурди никогда не боялись пещер. Однако в последнее время инквизиторы дали ясно понять, что нехристианские боги являлись врагами Христа. Те, кто им поклонялся, вступали в прямой конфликт с Господом, так как все эти божества являются не чем иным, как самим Сатаной, сменившим обличье, чтобы обмануть смертных с помощью той же хитрости, что и в первые дни творения, когда это случилось с бедной Евой. Любой дар или хвала, вознесенная богине Мари или любому из ее лесных божеств, расценивались теперь как занятие колдовством. Чтобы проконтролировать положение, инквизитор Валье год назад лично проинспектировал здешние места. Его энергичные расследования, пульсирующая жилка на лбу и глаза, налитые кровью, убедили местных жителей в том, что, посещая пещеры, они навлекут на себя несчастье. Поэтому сейчас это место было самым безлюдным в округе, и Май воспользовалась всеобщим страхом, чтобы расположиться в верхней части грота, как раз там, где в стене был небольшой пролом в форме окна, служивший по утверждению инквизиторов амвоном, с которого дьявол обращался к ведьмам во время шабаша. Хотя Май по характеру была не из храброго десятка, она не боялась встретиться с духами или бесами, она знала, как с ними справиться. Ее больше пугали неистовость местных жителей, которые, по слухам, начали сталкивать в пропасть любого подозреваемого в колдовстве. — Бросай всех подряд, и пусть Господь сам определит, кто из них праведник! — кричали они. Днем Май спала в убежище среди скал, а ночью выходила, чтобы добыть пищи, набрать воды в речушке, бежавшей меж пещер, и заодно отправить Бельтрана на выпас. Поскольку образ жизни ее изменился, у Май появилась возможность шаг за шагом припомнить последние моменты их с Эдеррой совместной жизни, хотя это и не могло повернуть время вспять или помочь ей привыкнуть к новому положению дел, в реальность которого ей просто не хотелось верить. В ночь накануне встречи с Голышом Май приснился один из тех беспокойных снов, которые поселяются в душе под видом яви. Ей приснилось, что Эдерры нет, что ее никогда и не существовало, что предыдущая жизнь была плодом ее фантазии, а на самом деле она одна как перст бродит себе по дорогам и в этой жизни никому до нее нет дела. Разве только человеку, превратившемуся в осла, который, если принять во внимание его состояние, вполне разумен, хотя иногда по вине своей ослиной половинки становится до ужаса упрямым. Она проснулась еще до рассвета, в поту и душевной тоске, и бросилась искать в переметных сумах Бельтрана все, что могло бы подтвердить существование Эдерры. Себастьян де Одия по прозвищу Голыш тронулся обратно в Сугаррамурди, прихватив с собой свою досаду. Под мерный стук копыт пары лошадей он пытался разобраться в своих ощущениях. Его изводило нелепое чувство вины, которое навалилось на него в тот самый момент, когда он передал задержанных слугам инквизиции. Как вдруг неожиданно возникшее посреди дороги препятствие заставило его вернуться к действительности. — Помогите мне, сеньор, — крикнула девушка, вставшая на пути его колымаги. — Нужна ваша помощь! Себастьян с силой натянул вожжи, не сразу разобравшись, кто посмел преградить ему путь. Однако быстро понял, что стоявшее перед ним существо всего лишь диковатой наружности девчушка не более трех локтей ростом, и успокоился, осознав, что эту хилую особу с голосом писклявой птахи можно легко сбить с ног одним ударом кулака. — Ради бога, сеньора! — воскликнул Голыш. — Вам повезло, что жизнь вывела меня на путь сговорчивости и благородства, потому как доведись вам повстречаться мне в ту пору, когда нервы и кулаки у меня никуда не годились, я бы вас уложил на землю одним ударом дубинки. Май обернулась назад и посмотрела по сторонам, недоумевая, с кем это разговаривает возница, поскольку до сих пор по отношению к ней никто не использовал ни слова «сеньора», ни какое-либо иное обращение такого рода. — Вы Себастьян де Одия, известный как Голыш? Мужчина нахмурился, ему не нравилось, когда его так называли. А Май и не ждала ответа, она была уверена, что это он, и поэтому продолжила: — Мне сказали, что ваша милость взялись отвезти обвиняемых в колдовстве. — Май старалась говорить спокойно, но тревога ее возрастала. — Мне нужно знать куда! Эдерра была с вами? Скажите мне, пожалуйста! Где она? Где она? Где она? — И девушка, впав в неистовство и покраснев от возбуждения, начала топать ногой, совершенно забыв о правилах хорошего тона. — Так, что мы видим? — спросил себя Голыш, который в свете последних событий уже перестал чему бы то ни было удивляться. — Ваша милость наваждение или живой человек? — Живой человек, конечно, — проговорила девушка, несколько обеспокоенная тем, что это кому-то могло показаться недостаточно очевидным. — Меня зовут Май де Лабастиде д’Арманьяк. Мне сказали, что извозчик Себастьян де Одия — единственный, кто может подсказать мне, где находится моя няня. Ведь ваша милость и есть Голыш, правда? Правда? Где Эдерра? — Да, я Себастьян де Одия, и мне, конечно, известно, где сейчас Прекрасная. Я забрал ее в Сугаррамурди, а с нею еще пять человек. До этого мы побывали в Урдаксе. Там задержали четверых. — Он вздохнул, возвел глаза к небу, поскреб в затылке и пояснил: — Что до меня, сеньора, то этот вопрос о дьявольских сборищах уж очень меня смущает. Наше семейство никогда не имело ничего общего с еретическими заблуждениями, которые нарушают покой селений и покой в доме. Так что, когда ко мне пришли слуги инквизиции и предложили работу — перевезти колдунов в моей повозке, я наотрез отказался, поскольку на кой черт мне лезть не в свое дело. Вот что я им сказал. Или вы так не думаете, сеньора? — спросил он, однако не дал Май времени сподобиться на ответ и пустился в объяснения: — Известно, что ведьмы обладают сверхъестественными способностями и что для этого они используют близкие отношения с Левиафаном. Об этом мне много всякого порассказали, да я и сам о многом догадывался. — Он сделал лицо человека осведомленного. — Например, что они умеют летать. Или могут превратить тебя в курицу, или в букашку, или в чучело, если им вздумается. Они могут заколдовать мою телегу. — Он сделал паузу, но прежде, чем Май успела вставить слово, продолжил: — Или навести порчу на скотину. Или навредить мальцам, или учинить пакость моей благоверной. Ну, она-то, положим, сумела бы отвертеться, потому как норов у нее упрямый, и не знаю, справились бы они с ней. На самом деле это моя супружница, повелительница моего сердца и всего остального тулова, накажи меня Бог, если скажу, что это не так, первая же и завопила, что и речи не может быть о том, чтобы перевозить по дорогам Господа или дьявола, говорю это на всякий случай, этих прислужников Сатаны! Потому что из-за этого нам придется мучиться в чистилище. Однако, когда сеньоры инквизиторы посулили нам хорошие деньги, она мне сказала… — Тут Голыш изменил голос на женский, подражая жене: — Ведьмы не представляют опасности, если инквизиторы будут поблизости, а коли случится так, что, желая отыграться, они превратят тебя в букашку, я найду того, кто вернет тебе человеческое обличье за деньги, которые заплатит нам инквизиция. А заодно смогу починить крышу, которая рассыпается на части, потому как ты пальцем о палец не хочешь ударить ради домашнего благополучия. — Не так-то просто вернуть человеческое обличье заколдованному, даже не думайте, — ввернула Май, с сожалением глядя на Бельтрана, однако Голыш продолжал свой рассказ: — Дело в том, что колдуны, которых я перевозил, меня не заколдовали, и кто-то мог бы воскликнуть: «Вот, мол, и радуйся!» И были бы правы, но нет, это-то, пожалуй, хуже всего. Потому что они ничего не сделали, понимаете, сеньора? Совсем ничего, ничегошеньки… — И он все повторял «ничего-ничегошеньки», закрыв глаза и разводя руками.