Если бы встреча с дьяволом уже состоялась, то благодаря Маргарите он мог бы чувствовать себя более достойным спасения. — Я тоже не смог заснуть, — раздался из темноты хриплый голос. — Надеюсь, я вас не напугал? Инквизитор вздрогнул, поскольку никак не ожидал, что в столь поздний час кто-то может вести за ним наблюдение. Он напряг зрение, но в этот момент луна скрылась за кронами деревьев, и удалось различить только половину лица, на котором сверкали крошечные крысиные глазки. Эти глаза… — Кто говорит? — отступая назад, спросил он. — Вижу, что все-таки я вас напугал, — сказал таинственный незнакомец, делая шаг ему навстречу. На какое-то мгновение Саласар вообразил себе, что его мольбы были услышаны и дьявол лично явился к нему на встречу, чтобы подбить его продать свою грешную душу. Его охватил неимоверный страх, вызвавший такой мощный прилив энергии, что это, в свою очередь, тоже испугало его едва ли не больше самого страха. Но когда неизвестный вышел на свет, Саласар увидел перед собой старика не более семи пядей росту, у которого почти не осталось на темени волос, спина согнулась, как у горбуна, а во рту недостает многих зубов. На нем была сутана коричневого цвета со стоячим воротником, узковатая в груди. На локтях ткань проредилась настолько, что сквозь образовавшуюся сетку проглядывали костлявые и неестественно белые руки. Вне всяких сомнений, Саласар имел дело с духовным лицом. — Я вас узнал, — воскликнул инквизитор, — я видел вас днем, когда вы выходили из церкви… — Да, я был в церкви, однако не решился подойти к вашему преподобию. Добрый вечер, — вежливо поклонился старик и назвал свое имя: — Меня зовут Диего де Басурто. Пару дней назад я встречался с вашими коллегами в Логроньо. И тут Саласар вспомнил! Валье и Бесерра особо выделили это имя в списках колдунов, которых собирался отловить Педро Руис-де-Эгино. Они характеризовали этого человека как распутного и особо опасного отщепенца и даже просили Верховный совет инквизиции обойти положения эдикта и навсегда лишить его права священнослужения. Совет оставил их заявление без внимания и ответил, что положения эдикта предельно ясны и репрессии в отношении раскаявшихся отнюдь не приветствуются. — А, так вы и есть Диего де Басурто, — удовлетворенно произнес Саласар. — Я и сам собирался встретиться с вами. Он взглянул на старика с высоты своего роста. Слабый и трясущийся, тот ничем не напоминал опасного преступника. Инквизитор предложил ему взять себя под руку. — Пойдемте со мной, — сказал он ему, — вернемся в резиденцию и там спокойно поговорим. Они шли довольно долго, потому что старик еле-еле передвигал ноги. Дышал с надрывом, хрипя при каждом вдохе и выдохе, а при каждом его шаге раздавалось похрустывание старых суставов. У инквизитора возникло ощущение, что он ведет под руку стеклянную куклу, готовую при первом же неосторожном движении рухнуть на землю и разлететься на тысячу мелких кусков. Вернувшись в резиденцию, они расположились за столом, стоявшим у окна небольшого зала, который служил проходным помещением при парадном входе в здание. Саласар взял два кубка и наполнил их до краев сладким вином. Затем немного подождал, пока старик сделает первый глоток, и только после этого задал ему вопрос: — Скажите, что заставило вас искать встречи со мною? Диего де Басурто закрыл свои старые выцветшие глазки, почти лишенные ресниц. — Я спешил и, как вижу, опередил события. — Он закашлялся, потом вздохнул, бросил короткий взгляд в окно и пояснил свои слова: — Дело в том, что я сбежал из здания инквизиционного трибунала во время допроса. — Как вы сказали? — Знаю, знаю. Я не должен был этого делать, но испугался и дал стрекача. — Прошу вас рассказать, как это произошло. — Видите ли, кое-кто, кому я доверял и кого считал другом, меня предал. — Я все меньше вас понимаю. — Педро Руис-де-Эгино, — произнес старик и сделал глоток, чтобы погасить охватившее его волнение. — Педро Руис-де-Эгино? — воскликнул Саласар. — Так вы друзья? В сообщениях, которыми я располагаю, ничего об этом не говорится. Вы, святой отец, выступаете там как сознавшийся колдун, которого он выявил по чистой случайности. — Сеньор, на самом деле о сатанинской секте я ни сном ни духом не ведаю. Старый клирик рассказал ему, что уже давно познакомился с Педро Руисом-де-Эгино в одном местечке, где он был приходским священником. Там он каждый день служил мессу. Однажды, когда они остались вдвоем, разговор коснулся ведьм, они начали шутить по этому поводу, и тут Педро Руис-де-Эгино завел речь о колдовстве, об уговоре с демоном, выказав себя прекрасным знатоком темы и продолжая при этом улыбаться. — Однако в тот раз я зашел со своими шутками слишком далеко, — рассказывал Басурто, опустив глаза в пол. — Он сказал мне, что у меня шрам на левом виске и что это верный признак того, что я колдун. Сколько ни уверял я его, что это след моего падения в детстве, однако он продолжал твердить свое. И тут я допустил промах… — Какой промах? — Я сказал ему, что я такой же колдун, как и он, и с тех пор всякий раз при встрече он принимался надо мной подшучивать, пока я не сказал ему, что в детстве одна ведьма, жившая у нас деревне, хотела меня помазать дьявольским елеем, но не сделала этого. Педро Руис-де-Эгино продолжал досаждать Диего своими шутками, пока однажды не попросил старика составить ему компанию во время путешествия и тот не согласился, даже не поинтересовавшись, куда они едут. Тот привез священника в Логроньо и поселил в своем доме. Окружил заботой, кормил лучшими яствами, уступил ему свою кровать и начал подбивать его признаться в том, что он колдун, однако старик продолжал это отрицать. В итоге охотник за ведьмами потерял терпение и стал угрожать ему выдачей инквизиции, в застенках которой тот, дескать, сгниет, если не признается. Спустя несколько дней Педро привез-таки его в трибунал вместе с двумя женщинами, которым, судя по всему, также заморочил голову, и оставил там в компании Валье. Инквизитор так поносил его, что старику стало дурно. — И тогда я сбежал, — с простоватой улыбкой сказал он. — Но как же вам удалось сбежать? Мне хорошо знакомо это место, это практически невозможно… — Судебный пристав вывел меня в коридор подышать воздухом, — уставший священник говорил, с трудом выталкивая из себя слова, — посадил на скамейку во дворе, присел передо мной на корточки, чтобы заглянуть в лицо, и тогда… — Тогда что? — Я ущипнул его, чтобы он заснул. Инквизитор посмотрел на него с изумлением. — Ущипнули, чтобы он заснул? Инквизитор подумал было, что старик заговаривается или хуже того — просто опасный сумасшедший. — Я научился этому в семинарии, сто лет тому назад. Ущипнув человека в нужном месте, можно его усыпить минут на двадцать. Достаточно только нажать на шею таким вот образом. Диего де Басурто попытался дотронуться пальцами до шеи инквизитора в области сонной артерии, однако Саласар резко отвел его руку в сторону. — Хорошо, хорошо, незачем на мне это демонстрировать, — сказал он с явной досадой. — Значит, вы усыпили пристава. — Старик кивнул. — Но у дверей-то всегда стоит на часах стража! — Когда пристав упал на землю, то произвел много шума, а я побежал со всей быстротой, на какую способны мои старые бедные ноги, и спрятался под лестницей. Стражник меня не заметил, он отошел от двери, чтобы прийти на помощь своему товарищу, а я воспользовался этим и убежал. — Бог мой, — прошептал Саласар. — Теперь вас ищут. Теперь они уверены, что… — Знаю, знаю, что я колдун. Потому я и хочу, чтобы вы мне помогли. Некоторыми своими поступками я вовсе не горжусь. Случалось мне поддаться плотским искушениям, однако уверяю вас, слухи о моих нечестивых делах во много раз преувеличены, я знать ничего не знаю о сатанинских сектах. Вот уж не думал не гадал, что вину за свои опрометчивые поступки мне предложат искупить еще до того, как я испущу последний вздох. Я всегда верил, что сам Господь в известное ему время призовет меня на свой суд. Простите меня, прошу вас. — Не тревожьтесь, — успокоил его Саласар, — я обо всем позабочусь. А теперь назовите-ка мне имена тех двух женщин, которые находились вместе с вами в трибунале Логроньо. Следующее утро Саласар начал с того, что навел справки. Он узнал, что одна из женщин, оказавшихся в темнице трибунала Логроньо вместе с Диего де Басурто, была обвинена в том, что якобы отдала три пальца левой ноги дьяволу в уплату за свое вступление в дьявольскую секту. Это была пожилая, глуховатая женщина, которая часто заговаривалась. Три пальца она потеряла еще в детстве, когда ей на ногу наступила копытом лошадь. Тогда Саласар решил проверить все показания, под которыми стояла подпись клирика Педро Руиса-де-Эгино, и обнаружил, за три месяца тот принудил назваться колдунами более пятидесяти человек в округе. За это инквизиторы Валье и Бесерра ходатайствовали перед Верховным советом о его назначении в качестве награды за проделанную работу представителем инквизиции. Сласар сделал соответствующую запись в своем дневнике, а заодно написал письмо Бернардо де Сандовалю-и-Рохасу, изложив ему все детали дела и отметив, что Педро Руис-де-Эгино — человек опасный, которого ни в коем случае не следует поощрять. Он сообщил архиепископу, что постепенно приходит к выводу о том, что дьявольская секта — это выдумка чистой воды, и чтобы главный инквизитор не беспокоился, потому что рано или поздно он столкнется с этим самым Педро Руисом-де-Эгино и не успокоится, пока не узнает, чего ради тот заставляет стариков и больных женщин выдавать себя за колдунов. Не исключено, что упомянутый Педро Руис-де-Эгино каким-то образом связан с четырьмя мнимыми колдунами, которые преследуют его по пятам. В конце концов, Руис-де-Эгино тоже имеет доступ к особой бумаге, найденной в лагере этих притворщиков, тем более сейчас, когда он днюет и ночует в здании суда в Логроньо. На прощание Саласар заверил главного инквизитора, что непременно докопается до истины, однако на это потребуется еще немного времени. Единственное, что ему оставалось сделать в Фуэнтеррабии, так это принять беженцев из Франции. Среди них находились особы знатного происхождения из страны Лапурди: они приехали тайком, чтобы получить помилование. Саласар принял французов на тех же условиях, что и испанских колдунов. Церемония примирения была проведена без каких-либо неожиданностей, и все остались довольны действиями как инквизитора, так и его помощников. Два дня спустя у них все было готово к отъезду, но следующий пункт назначения никому не раскрывался. Саласар по-прежнему сохранял подозрительность в этом вопросе. Май всегда считала наведение красоты абсолютной потерей времени. Она не понимала, что за удовольствие — мазать волосы яйцом с медом, как это делали некоторые женщины, для того, чтобы волосы становились более блестящими, или рабски подчиняться необходимости каждую ночь натирать зубы порошком, приготовленным из пяти унций алебастра, четырех унций фарфора, шести унций сахарного песка, одной унции белого коралла, одной унции корицы, пол-унции жемчуга и пол-унции мускуса, чтобы в довершение прополоскать их теплым белым вином, в надежде, что теперь они будут сверкать белизной. Ей казалось пустой затеей пытаться казаться красивой. В конце концов, никто не обращал внимания на ее присутствие, к тому же она была уверена, что настоящей, подлинной красотой была только та, которой обладала Эдерра. Эта пленительная красота, заставлявшая мужчин и женщин поворачиваться в ее сторону и глядеть вслед, когда она проходила по улицам их селения, была врожденной, ее не приобретешь никакими ухищрениями. Не стоит даже пытаться выглядеть, как Эдерра, с помощью яиц, меда, мускуса или алебастра, как их ни смешивай, перегоняй или перерабатывай. Кроме того, она пришла к выводу, что красота не столь уж необходимый дар для счастливого существования. Тем не менее с той самой ночи, которую она провела бок о бок с помощником Саласара, советы касательно красоты начали вызывать у нее интерес. Впервые в жизни ей страстно захотелось, чтобы и на нее стали обращать внимание, и она готова была отдать все-все на свете, лишь бы быть красивой. Оказавшись несколько дней назад одна в лесу, она скинула с себя одежду и принялась разглядывать свое отражение в ручье: изучала кожу лица, строила гримасы, то веселые, то грустные, и при этом разговаривала сама с собой. А еще душилась ароматной водой, без конца расчесывала частым гребнем волосы и чистила зубы чудодейственными порошками Эдерры, чтобы они сверкали белизной. Май знала, что виновником всей этой суеты явился ее прекрасный послушник, это он был причиной и источником переполнявшей ее нежности. Она была уверена, что если бы могла так же безутешно лить слезы, как другие женщины, то непременно почувствовала бы облегчение, но даже в этом ей не везло. Ей не хватало мудрой Эдерры, которая растолковала бы ей, почему, когда все твои мысли заняты одним человеком и тебе хочется утонуть в его взгляде и возродиться к жизни в едином дыхании с ним, испытываешь такую сладкую истому в груди. Постепенно ее тоска по любимому достигала размеров стихийного бедствия, так что ей не удавалось даже крошку хлеба донести до рта без мыслей о послушнике. Чувствуя ее подавленное настроение, Бельтран то и дело заглядывал ей в лицо, кротко смотрел на нее своими прекрасными, огромными глазищами и тыкался мордой в плечо в знак братской солидарности. В конце концов, она осознала, что так дальше продолжаться не может, надо собраться с силами и обязательно найти Эдерру, чтобы вернуться к той прежней, счастливой жизни, которая теперь стала казаться ей волшебным и несбыточным сном. Случайно она узнала, что на следующее утро Саласар и его свита намерены покинуть Фуэнтеррабию, после чего пришла в нервное расстройство и всю предыдущую ночь спала плохо, урывками. Она проснулась, ощутив тревогу в сердце, еще до рассвета. Было так рано, что она успела проследить за тем, как восходящее солнце затмевает своим светом последние звезды, а цвет неба меняется с темно-синего на лазурный по мере того, как солнце все выше поднималось над вершинами гор. Стало жарко, и Май скинула с себя верхнюю одежду. Она осталась в легкой белой рубашке, которая доходила ей до середины бедра, и босиком вышла на зеленый берег реки. Жаркое солнце уже выгнало утреннюю росу, мокрая трава хватала ее за щиколотки, застревая меж пальцев, а испаряющаяся влага незримым облачком поднялась до самых колен, которые тоже быстро намокли. Все ее чувства обострились. Она волчьим чутьем чуяла золотистый аромат влажной земли и прелых листьев, опавших несколько недель назад. Наслаждалась созерцанием сосновой смолы, каплями меда, сползавшими по янтарным стволам деревьев. Внезапно, как по команде, смокли голоса цикад, и Май услышала первые трели птиц. От ее внимания не ускользнули перемещения едва заметных насекомых, мелькавших среди древесных ветвей, и ей был внятен малейший, даже самый тихий, еле слышный звук во всей округе, все еще просыпающейся, зевающей, словно потягивающийся исполин. Май ступила в холодную воду реки, и по ее хрупкому тельцу пробежал озноб. Нащупала босой ногой покрытый мохнатыми, словно бархат, зелеными водорослями камень на дне реки. Она чувствовала, как холодная вода поднимается все выше и выше, постепенно заливая ее колени, бедра, живот и грудь. Подняла руки и бросилась навстречу небольшой волне. Май ощущала себя частью природы: воды, земли, воздуха и даже частью Бельтрана, смотревшего на нее с берега, а еще Эдерры и всех людей, с которыми ей довелось столкнуться в жизни и о которых она никогда больше ничего не услышит. Нравится нам это или нет, но все состоят из одной материи: воды, земли и воздуха, поскольку на свете не существует ничего иного. Даже послушник, предмет ее обожания, тоже был частью природы, и мысль о сладком единении с телом любимого человека вызвала у нее душевный трепет, переполнив ее тоской надежды и ожидания. Она вышла из реки, убежденная в том, что изготовление приворотного зелья — единственный способ избавиться от комка, который опять застрял у нее в горле. Эдерра очень осторожно относилась к этому колдовству. К нему следовало прибегать, только если ты полностью готов к его последствиям. — Это не средство против недуга, — говорила она ей, — в любом случае единственное, к чему оно может привести, так это как раз вызвать его, потому что оно полностью подавляет чужую волю. И Май соглашалась с ней, не придавая словам большого значения, потому что в те времена, чтобы получить необходимую для жизни толику чувств, ей было достаточно любви Эдерры. Она ничего не понимала в любви, не знала, что можно испытывать такую сильную душевную боль, какую можно усмирить, только вызвав в ответ столь же страстное чувство. Когда какая-нибудь женщина в отчаянии обращалась к ним за любовным зельем, мечтая с его помощью завладеть предметом своего обожания, Эдерра сперва основательно изучала ситуацию, проверяла, в самом ли деле женщина влюблена или это просто увлечение, как это нередко случается в первые минуты знакомства. Увлечение как пришло, так и уйдет, это обычное дело, и в действительности оно не имеет ничего общего с подлинной любовью. Эдерра наводила справки, узнавала, свободны ли сердца будущих любовников, чтобы какой-нибудь счастливый отец семейства, соблазненный соседкой, не бросил бы жену с детьми, поскольку в этом случае лекарство оказалось бы хуже самого недуга. Как только Эдерра убеждалась в том, что приворотное зелье может сделать счастливыми обоих, она бралась за его изготовление. Напиток подобного рода имеет такую силу, что стоит человеку его отведать, как он тут же теряет власть над собой и попадает в зависимость от своего соблазнителя или соблазнительницы, теряет способность к сопротивлению. Но при этом сердце его млеет от счастья, нежности и сладострастия, составляющих суть любовного чувства. Обычно такое зелье не подводит приворожителя, но… Май закрыла глаза. На самом деле все гораздо сложнее: любой приворот может иметь непредвиденные и опасные последствия. Ей не хотелось об этом думать, она просто сказала себе, что с ними справится, если таковые возникнут. В тот момент она была настолько уверена, что любовь способна преодолеть все преграды, что готова была рискнуть. Во-первых, для начала необходимо любым способом поразить воображение любимого человека. Это отправная точка настоящего приворота. На этом этапе любовного путешествия Май была убеждена в том, что послушник уже почуял ее постоянное присутствие у себя за спиной. И на то была своя причина. Она воспользовалась тем, что это была первая пятница новолуния, и купила, не торгуясь, красную ленту. Затем завязала узел в форме банта, но не затянула, прочитала «Отче наш» до слов «во искушение» и заменила их на «будьте свободны», а слова «нас от греха» — на «людеа — людей — людео» и, пока произносила это, затянула узел. Она продолжала повторять «отче наш», пока не дошла до девятого раза, и каждый раз прибавляла новый узел, затем повязала ленту на левую руку, ближе к сердцу, следя лишь за тем, чтобы она не касалась тела, потому что это было основным условием успеха колдовства. Теперь оставалось только коснуться левой рукой руки любимого человека. И таким образом передать ему свое чувство — навсегда. Саласар разбудил Иньиго ранним утром, чтобы тот успел вовремя подготовиться к путешествию. Молодой человек встретил его утомленным взглядом покрасневших от бессонницы глаз, потому что провел ужасную ночь. Голубой ангел опять явился ему во сне, однако это не был тот светлый и дарующий надежду образ, каким он представлялся раньше. Нет, на этот раз лицезрение ангела вызвало у послушника сильнейшую тревогу! Ангел, заполонивший его сознание, был настолько реален, что Иньиго самым невероятным образом ощущал, оставаясь в своей монашеской постели, тепло его тела и аромат дыхания, воспринимая с чувственностью эпикурейца и вкус, и запах близости и нежную розовость самой сокровенной части тела. О, этот ангел его снов не сулил ему ни блаженства, ни покоя. Наоборот, будоражил кровь, бросал в жар, который зарождался где-то в области затылка, стекал вниз по телу к животу и в следующее мгновение вздымался меж бедер отвердевшей плотью, заставляя его неистово, до самоистязания предаваться запретным ласкам. После этого он ощущал себя замаранным, недостойным грешником, страшно винил себя и каялся. Но и ночная тьма, под покровом которой он предавался непростительной слабости, отнюдь не способствовала улучшению его самочувствия. С наступлением же нового дня он давал себе слово, что больше никогда, никогда в жизни не позволит голубому ангелу забраться в его мечты и в его постель. Но все напрасно! Иньиго пришел к выводу, что необходимо где-то срочно раздобыть свинцовую пластинку и вырезать из нее спасительный крест, предохраняющий от похотливых снов.