– Сплошное шушуканье, – сказала миссис Грисвольд. – Сопят, шмыгают, фыркают и всякое такое. А еще много шевелят носом и усами, вот так. Они оба рассмеялись над тем, как миссис Грисвольд изобразила кролика: сморщенный нос, верхние зубы над нижней губой, руки вместо ушей. Вот только миссис Грисвольд была неправа – все кролики разговаривали на английском, и из-за того, что многие из них работали в колл-центрах, частенько знали дополнительно три или четыре других языка[26]. – Я слышала, они собираются въехать в дом мистера Битона, – сказала миссис Понсонби, которая вошла и услышала самый конец разговора. – Такой хороший дом пропадет, хотя кто-то же должен в нем жить. Здравствуй, Питер. Миссис Понсонби была моей тетушкой и имела странную привычку противоречить самой себе в каждом предложении. Пиппа называла это «проявлением двойственности нашего вида». Я же считал, что это «просто раздражает». – Видимо, они где-то раздобыли немало денег, – сказал мистер Уэйнрайт, – раз смогли позволить себе такой дом. – Даже если и так, то они наверняка спустят все на капусту, – сказала миссис Понсонби, а затем добавила: – Но это их личное дело. – Кажется, миссис Кролик зовут Констанция, – сказала миссис Грисвольд. – Что? – спросил я. – Констанция, – повторила она. – Я еще ни разу не слышала, чтобы крольчиху звали Констанция. Зато я слышал. Было резонно предположить, что Конни и Констанция – это одна и та же крольчиха, и я вдруг испытал смешанные чувства. С одной стороны, мне было любопытно, ведь после стольких лет я смогу часто видеться с ней. А с другой, меня парализовало от страха – вдруг она узнает, кем я работаю? Однако через несколько секунд мой внутренний конфликт обострился. – Я слышала, что она вдова того кролика, которого по ошибке потушили «Две ноги – хорошо», – сказала миссис Грисвольд, и я почувствовал, словно в мои жилы впрыснули лед. Я никогда не связывал Конни с тем происшествием. Да и откуда мне было знать? Но правда заключалась в том, что я был отчасти виновен в смерти Дилана Кролика, хотя убило его вовсе не наше ведомство. Крольнадзор выпустил его в течение двадцати четырех часов после задержания, а еще через пять он был мертв. Активисты из «Две ноги – хорошо» выволокли его из собственного дома посреди ночи и потушили живьем в полуторатонной бочке дешевого жидкого соуса, приправленного лавровым листом, тмином, можжевельником и красным вином. Ошибку обнаружили лишь три месяца спустя, когда кролик, за которым мы на самом деле охотились, умер от миксоматоза. Разразился скандал, когда в новостях по Би-би-си предположили, что Крольнадзор тайно выдал «Две ноги – хорошо» сведения и выпустил кролика лишь для того, чтобы его убили «в назидание другим». Старший Руководитель возмущенно отрицал все обвинения, называя их «еще одной ложью, сфабрикованной пристрастными СМИ, продвигающими кроличью повестку». Как оказалось, семье Дилана – в которую, как я теперь знал, входила и Конни, – выплатили компенсацию и даже разрешили проживать вне колонии. Как сказал потом Старший Руководитель: «Семья этого несчастного вряд ли могла рассчитывать на лучший исход. Кролик-водопроводчик никогда не смог бы купить себе возможность выбраться из колонии». Как бы там ни было, наши с Конни университетские годы были в далеком прошлом, так что она, скорее всего, уже про меня и забыла. В библиотеке же она меня не узнала. Но даже если она меня все-таки вспомнит, то никогда не узнает, что я опознаватель, да к тому же тот, который приложил руку к смерти ее второго мужа. – Они будут пытаться отдать детей в местную школу? – спросила миссис Понсонби, а затем добавила: – По-моему, это пустая трата времени… хотя, конечно, всем нужно образование. – Думаю, для этого они сюда и приехали, – ответила миссис Грисвольд, – чтобы все выяснить. Сколько детей в классе, есть ли в школьном меню веганские блюда и все такое. – Морковные вредители, которых нужно было придушить, когда они еще только вякнули первое слово, – проворчал мистер Уэйнрайт, совсем переставший фильтровать то, что говорил. Хотя он и раньше не особо-то старался. – Это же неестественно. Тут он был прав. Спонтанное Очеловечивание действительно было совершенно неестественным и беспрецедентным явлением. 12 августа 1965 года ночью в полнолуние неожиданно выпал снег, после чего начался самый жаркий из дней того лета, который закончился жутковатым зеленым закатом. В радиусе шестнадцати миль от места Очеловечивания заржавела вся алюминиевая фольга, а стекло стало блестеть, как нефтяная пленка на воде. Всего за ту ночь очеловечились восемнадцать кроликов. Они изменились, выросли и приобрели человеческие очертания, потянулись, зевнули, а затем попросили стакан воды и морковку, прибавив: «Если вам не трудно, конечно». Пятьдесят пятая годовщина того события должна была наступить этим летом, но вряд ли кто-нибудь собирался праздновать, и в особенности кролики, у которых Очеловечивание вызывало смешанные чувства. Некоторые считали свою человечность благом, другие – несчастьем. Но почти все соглашались: лучше обладать разумом, способным задумываться над собственным существованием, чем не иметь его. И шоколадными эклерами – ими точно стоило обладать. – Что ж, – сказал я, набирая в грудь побольше воздуха и собираясь уходить, – смею заверить, мистер Маллет и его брат уже наверняка организовали комитет по борьбе с ними. – Ах, эти Маллеты, – с теплотой сказала миссис Грисвольд, опуская глаза и поправляя прическу. – Они всегда так заботятся о нашем благополучии. Пиппа и листовки «Кроличье Подполье» – так в широком смысле называли всякое тайное кроличье сообщество, занимавшееся организацией протестов. Многие считали, что никакого «Подполья» может и не быть и что его просто выдумало Министерство кроличьих дел, чтобы еще больше очернить кроликов… и обосновать усиленное финансирование Крольнадзора. – Это та же крольчиха, что нахамила моей драгоценной женушке в библиотеке? – спросил Виктор Маллет, когда я наткнулся на него в баре «Единорог». Он раздавал там плохо отксеренные листовки. – Похоже, что да. – Говорил я тебе, что-то с ней неладно. Мы должны посчитать ту книгу, которую она взяла в библиотеке, украденной. Это явно указывает на ее склонность к преступному поведению, а такое нельзя игнорировать. Разве ты не говорил, что она здесь проездом? – Я так и думал. Между прочим, майор Кролик служил в британской армии, – прибавил я, надеясь умаслить Виктора. Я знал, что он поддерживает наши войска, хотя сам и не служил. – Они оба кажутся мне вполне порядочными кроликами. – Естественно, мы благодарны ему за службу и защиту нашей родины, – сказал мистер Маллет, – и да, возможно, они сами окажутся хорошими соседями и внесут положительный вклад в наше сообщество. Все-таки хорошие кролики тоже встречаются. Но ты не видишь всей картины. Стоит впустить одну семью, как все идет под откос. За ними приходят менее благонадежные кролики, а потом и вовсе уголовники. – Уголовники? – спросил я. – И что же они будут делать? – Ну, например, красть библиотечные книги, – сказал он. – Но можешь не сомневаться, – снова напирая, прибавил он, – это все только начало. Дадим дорогу одной семье, и скоро они все окажутся здесь, заполнят школы, попытаются навязать нам свои веганские порядки, подкосить нашу благочестивую и совершенно логичную религию своей развратной, бессмысленной верой, а затем еще лягут невыносимым бременем на нашу и без того слабую инфраструктуру. К тому же, – добавил он, немного подумав, – это может отрицательно сказаться на наших шансах выиграть конкурс «Спик и Спан». – И когда они здесь укоренятся, – прибавил Норман Маллет, до этого молча сидевший за барной стойкой, – сюда начнут стекаться их друзья и родственники. Скоро в Муч Хемлоке шагу нельзя будет ступить, чтобы не наткнуться на кролика. Цены на жилье упадут, и мы окажемся чужаками в собственном городе. Все будет прямо как в Росс-он-Уай. – Да, – сказал Виктор, качая головой. – Хуже чумы. – Вы подумываете о том, чтобы создать петицию? – спросил я, зная, что обычно Маллеты именно так и поступали. – Уже создали, – радостно ответил он, помахав передо мной одной из листовок, на которой крупными буквами говорилось о «потенциальной катастрофе невообразимого масштаба». – Будучи сотрудником Службы по надзору за кроликами, – сказал я, пытаясь их хоть немного утихомирить, – я должен заметить, что кролики, получившие разрешение покинуть колонию, имеют право проживать где угодно, и мы получим ворох проблем, если сами нарушим закон. А нападки на вдову кролика, потушенного по ошибке отморозками из «Две ноги – хорошо», точно не понравятся газетчикам, если они об этом узнают. – Я прекрасно тебя понимаю, Питер, – сказал Маллет, что на самом деле означало: «я бы с тобой не согласился, даже если бы слушал, а я не слушаю», – и я всего лишь хочу проинформировать общественность, – а это на языке Маллетов значило: «я собираюсь поднять бучу и надеюсь, что во всеобщей суматохе смогу добиться своего, но так, чтобы мне за это ничего не было». Он продолжал: – Мы должны всегда оставаться бдительными. И, честно говоря, Питер, я никогда не думал, что ты у нас такой любитель кроликов. – Вовсе нет, – сказал я. – Я всего лишь хочу тебя предостеречь: не стоит совершать опрометчивых поступков, которые могут плохо отразиться на городе. – Но есть и хорошие новости, – сказал Норман, который тоже меня не слушал. – Мегакрольчатник будет сдан вовремя, и кролики наконец получат то, что им больше всего нужно: свой собственный уголок. Если повезет, все, кто живет вне колоний, тоже захотят туда переселиться. Я слышал, кто-то назвал это место кроличьим раем. Они там смогут свободно копать норки, растить капусту и… что они еще там любят делать. Думаю, ты согласишься, что переселение кроликов в Уэльс – это лучшее долгосрочное решение кроличьей проблемы. Кроме того, эту инициативу поддержали на референдуме, а затем тщательно обсудили в Палате. Народ изъявил свою волю. Вокруг Мегакрольчатника всегда велись споры, но после референдума никто не сомневался, что его построят. И это несмотря на то, что инициатива «Переселения кроликов в Уэльс» была принята с очень небольшим перевесом, а половина страны вообще не голосовала. Участок площадью в десять тысяч акров, расположенный к западу от Рейадера, был почти готов к сдаче, хотя кроликам совсем не нравились разговоры о переселении локальных колоний в единый крольчатник. Основываясь на историческом опыте человечества в насильственном переселении народов, их ожидания находились в пределе «низких» и «ниже плинтуса». – Однако, – сказал Виктор, возвращаясь к вопросу о Хемлок Тауэрс, – есть у нас один козырь: дом старика Битона можно только снимать. Если они туда въедут, то так же легко смогут и выехать. Я ведь могу положиться на твою поддержку в том, что ты не станешь поддерживать их? Все-таки ты живешь прямо напротив. – Я возьму листовку, – вежливо ответил я, – но из-за работы в Крольнадзоре мне нужно сохранять нейтралитет. – Не парень – кремень. Передавай привет Пиппе. – Передам. Когда я вернулся домой, Пиппа сидела на кухне. Она читала книжку, одновременно поедая йогурт, переписываясь с кем-то по телефону – скорее всего, с Салли, – и поглядывая на свой iPad, где шел какой-то сериал от Netflix. Когда мне было двадцать, я с трудом мог делать хотя бы одно дело. Да и сейчас тоже. – Привет, пап, – сказала она. – Как дела? – спросил я. – Я изучаю жаргон эйчаров и никак не могу решить, какие фразочки мне нравятся меньше всего: «революционный продукт», «онбординг» или «карьерные перспективы». – Меня всегда раздражал «креативный подход». – Этот штамп устарел даже для манагерского сленга, – ответила она, – наряду с «мыслить не по шаблону» и «нам нужен сдвиг парадигмы». В прошлом году их официально запретили. Как прошел твой день? – Как всегда весело. Слышала новость? В дом напротив въезжают кролики. – Да, вроде слышала, – сказала Пиппа. – Вот только я бы на месте кроличьей семьи ни за что не стала бы селиться в поселке, который отправлял солдат сражаться в Гражданской войне в Испании. Причем на стороне генерала Франко. – Ну не такой уж у нас и плохой поселок, – сказал я. – Мне кажется, это все пустые угрозы. Ты думаешь, кто-нибудь из наших местных хотя бы разговаривал с кроликом, который бы не работал барменом, уборщиком или раскладчиком товаров? – Предрассудки лучше идут под соусом невежества, – сказала Пиппа. – Как думаешь, что наш главный шовинист об этом скажет? Я положил перед ней листовку мистера Маллета, а затем выглянул в окно, чтобы посмотреть на Хемлок Тауэрс. – Думаю, он поднимет шум и сделает жизнь кроликов настолько невыносимой, что они отсюда сбегут. – Не нравятся мне его взгляды, но листовки он делает со вкусом, – сказала Пиппа, разглядывая бумажку. – Хорошо, что он почти никогда не уезжает дальше Херефорда. Таких, как он, нужно изолировать. – Да уж, – сказал я. – С Эболой борются примерно так же. Ты что-нибудь еще слышала о кроликах? А то у миссис Грисвольд не самые полные сведения. – Мистер Кролик – майор в отставке, а миссис Кролик – актриса, – сказала Пиппа. – Правда? И где она снималась, я ее видел? – Ой, не знаю… Кто-то говорил, что в рекламе. А еще у нее была второстепенная роль в «Криминальном чтиве», но перед выходом фильма эти сцены вырезали. – Интересно, – сказал я, зная, что раньше Конни нравился театр. Она даже с блеском прошла прослушивание на роль Шелли Левина в университетской постановке «Американцев», но ей отказали из-за того, что режиссер хотел найти кого-нибудь «помужественнее и не такого пушистого». – И муж у нее майор, значит? – прибавил я. – Ага. Говорят, его чуть не отправили в пекло в Афганистане. В воскресенье по соседству