– Я… не понимаю, о чем вы. – Да все вы понимаете, – сказала она. – Там еще Патрик Суэйзи и Киану Ривз снимались. Как же он назывался? – «На гребне волны», – ответил я, вдруг вспомнив, что впервые посмотрел тот фильм с ней в студенческом кинотеатре. Мы заняли места в последнем ряду, где обычно садились влюбленные парочки, но мы там оказались вовсе не поэтому. Кролики, ходившие в кино, прекрасно понимали, что их уши, шевелившиеся от переизбытка эмоций, мешали зрителям сзади, и поэтому они из вежливости уходили на последний ряд. Помню, когда мы сели, наши плечи соприкоснулись, и мне это тогда очень понравилось, ведь никакой иной физической близости у нас не было. – И я не стянул, – завершая свою мысль, добавил я, – а скорее позаимствовал. – Точно, – улыбнувшись, сказала она. – «На гребне волны». Вы могли еще резиновые маски на всех надеть, прямо как в кино. – В них неудобно, да и скрываться нам не нужно, – ответил я. – И потом, если найти маски миссис Тэтчер и Джона Мейджора еще можно, то Невилла Чемберлена и Дэвида Ллойда Джорджа днем с огнем не сыщешь. – Я слышала, что маску Уильяма Шетнера[2] можно раскрасить так, что он станет похож на кого угодно. Я тоже слышал что-то такое, но вместо этого сказал: – В масках, к тому же, очень трудно что-либо увидеть. – Девяносто секунд! – объявила миссис Тэтчер. – Вам повезло, – сказал я, доставая с полок два пыльных тома. – Эти книжки вам подойдут? Я показал ей обложки, названия на которых были написаны на кроличьем языке. Ни я, ни любой другой представитель человеческого рода не мог разобрать эти письмена[3]. Даже по прошествии пятидесяти пяти лет ни один человек не смог в совершенстве освоить ничего сложнее самых базовых правил кроличьего языка, как устного, так и письменного. Любые попытки людей заговорить на родном языке кроликов обычно вызывали у последних приступ истерического смеха и до сих пор оставались одной из главных тем для острот их комиков, наряду с шутками про уши, размер потомства, широкий этимологический смысл латинского слова cuniculus и анекдотами про пьяного кролика, по ошибке вошедшего не в ту норку во время брачного сезона. – Ух ты! – воскликнула Конни, хватая одну из книг. – «Планета зайцеобразных». Вот это находка. Я не был большим знатоком «Проекта по адаптации литературы для кроликов» начала восьмидесятых годов, но я точно знал, что из почти сотни книг только на одну был наложен запрет. В пересказе «Планеты обезьян» доминирующей формой жизни на планете стали кролики. А сама книга стала горячей темой для обсуждения среди политиков, но, что важно, не среди самих кроликов. Антикроличья партия Соединенного Королевства, тогда еще только становившаяся на ноги, заявила, что главная сюжетная линия романа «не способствует добрососедским отношениям между людьми и кроликами», и добилась того, чтобы тираж изъяли и уничтожили. – Наверное, судейские ищейки ее упустили, – сказал я. – Я прочту ее семье, – улыбнувшись, сказала Конни. – Может, в ней будет над чем подумать. Кролики редко читали в одиночестве. Они считали чтение книг зрелищным представлением, а не индивидуальным занятием. «Зачем делать что-то в одиночку, если можно поделиться этим с другими?» – говорили они. – Запрещенная книга? – спросила Невилл Чемберлен, завершившая расстановку книг на полках и вернувшаяся к нам. Она схватила книгу и попыталась ее отобрать, но Конни не ослабила хватку. Так они и встали, обе держась руками и лапами за книгу, перетягивая ее туда-сюда между собой. – Она стояла на полке, – сказала Конни Кролик. – Значит, ее можно выдавать читателям. Так же и работают библиотеки. – Вот только мне не надо рассказывать, как должна работать библиотека. – Тон Невилла Чемберлена перестал быть любезным, и перед нами оказалась ретроградка миссис Маллет. – Я была библиотечным волонтером, когда ты еще не знала, что такое морковка. Насмешка была глупой, и они обе это понимали. – Ух ты, – сказала Конни. – Как вы меня припечатали. – Сорок пять секунд! – объявила миссис Тэтчер, и передо мной встала дилемма. Если Конни теперь была той же Конни, что я знал тогда, то она ни за что не примет отказ. А если мы выйдем за рамки дозволенного времени, то попадем под код 4–22: «Нехватка рабочего времени», и превышение будет вычтено из времени открытия следующей библиотеки. Я бросил взгляд в сторону двух надзирателей из Отдела по контролю времени открытия библиотек. Они внимательно смотрели на нас с порога, похожие на стервятников, приметивших раненую зебру. – Мистер Мейджор, – обратилась ко мне Невилл Чемберлен строгим тоном, каким разговаривали со своими воспитанницами мадамы из женских пансионов семнадцатого века. – Наша библиотека – особое место, к которому нужно проявлять должное уважение. – И как же это я проявила неуважение? – спокойно спросила Конни. – Нет, правда, просветите меня. – Ты еще и хамишь мне, – возмутилась миссис Маллет, оскорбившись от того, что какое-то животное стало ей перечить. – Ах, простите, – сказала Конни. – Так как же я проявила неуважение к библиотеке… мэм? Внезапно повисла напряженная тишина. Смятение, предвкушение драки, недоумение – кто-то, возможно, испытал все сразу. Я набрал в грудь побольше воздуха. Достаточно возмутить одного Маллета, и возмутятся все они. Я уже не говорю о том, что Маллеты всегда находили повод повозмущаться, будь то политика, местные депутаты, социалисты или цена на лук. Когда передачу «Способы готовки дикорастущей картошки» перенесли с «Би-би-си» на «Четвертый канал», они не умолкали об этом несколько месяцев. Как бы там ни было, я серьезно относился к Библиотекарству и недолюбливал Маллетов… так что не мог упустить шанс позлить их, имея на руках столь обоснованное оправдание. Я выждал секундную паузу и повернулся к Конни. – У вас есть читательский билет? – Конечно, – сказала она. – Тогда можете пройти и оформить выдачу. – Ну замечательно, – произнесла миссис Маллет, окончательно выходя из образа Невилла Чемберлена. – Мы что, теперь будем выдавать книги всем зайчикам, что заскочат к нам в дверь? – Мы же в библиотеке, Исадора, – сказал я. – Мы выдаем книги. И в наше время неприлично называть их «зайчиками». Она издевательски рассмеялась. – Да ну брось, Питер, это же всего лишь название, слово, ярлык. Вроде «шляпы», или «машины», или «авокадо», или еще чего-нибудь. Оно ничего дурного не значит. – А как тебе слово «лепорифобия»? – спросил я. – Оно тоже ничего не значит? Я почувствовал, что мой выпад задел Исадору. Мне не стоило этого говорить, но, как ни странно, в присутствии Конни мне захотелось покрасоваться. Впрочем, на деле я был прав. Служба по надзору за кроликами рьяно следила за соблюдением принятой терминологии в отношении своих подопечных, и, хотя отношения между Крольнадзором и кроличьим сообществом были натянутыми, мы должны были казаться беспристрастными и непредвзятыми. Даже те, кто называл всю совокупность кроликов «эти кролики», сегодня порицались. – Двадцать пять секунд! – с растущим беспокойством объявила миссис Тэтчер. – Мистер Мейджор, нам пора уходить. Прежде чем миссис Маллет успела возразить, я подвел Конни к стойке. Единственный Библиотекарь посмотрела на ее читательский билет, а затем перевела взгляд на Конни. – Вас зовут Клиффорд Кролик? – Это билет моего мужа. – Вот и нарушение! Код 4–20, – восторжествовала миссис Маллет. Оказалось, что она все-таки учила мои коды. – «Ненадлежащее использование библиотечной собственности». – Я беру книгу своему мужу, – сказала Конни. – Посетители ведь имеют право брать книги для других, верно? Она обращалась к Единственному Библиотекарю, и та подтвердила свое согласие, опустив печать на читательский билет, а затем на книгу. Потом она передала книгу обратно Конни[4]. – Десять секунд! – провозгласила миссис Тэтчер, и мы все поспешили к двери. Остальные члены нашего отряда уже ждали снаружи, и, как только дверь захлопнулась и щелкнул замок, миссис Тэтчер и надзиратели из Отдела по контролю сверили секундомеры. На них оставалось всего лишь три секунды. – Отличная работа, – сказал я, стараясь добавить бодрости в нашу рутину, но рядом со мной уже никого не было, кроме Стэнли Болдуина и миссис Тэтчер. Остальные окружили наших зрителей, в особенности Нормана и Виктора Маллетов. Наверняка всем хотелось узнать, как Маллеты позволили крольчихе проскочить мимо них в библиотеку, и решить, что делать дальше. Я видел, как побагровела шея Нормана и как несколько горожан бросили в мою сторону неприязненные взгляды. Я посмотрел по сторонам в поисках Конни и увидел, что она энергично скачет по улице в сторону Леминстер-роуд. В одной руке она держала библиотечную книгу, а другой прижимала к уху мобильный телефон. Она меня так и не узнала. – Откуда в нашем поселке взялась крольчиха? – спросила миссис Тэтчер, проследив за направлением моего взгляда. – Не знаю. – Что ж, Питер, сегодня Блиц удался, – сказала она, а затем, увидев направившихся к нам Виктора и Нормана Маллетов, заспешила прочь. – А теперь, – надменно заговорил Норман, искренне веривший в свое моральное превосходство, несмотря на все доказательства обратного, – мы с тобой побеседуем о том, стоит ли пускать зайчиков в библиотеку. Но он не успел выпустить пар. Ровно в ту же секунду мистер Битон негромко застонал и свалился с ног. Мы вызвали «Скорую», а Ллойд Джордж и миссис Тэтчер начали по очереди делать ему непрямой массаж сердца и искусственное дыхание, но все было тщетно. Позже мы узнали, что у него случился сердечный приступ. Тогда мне в первый и в последний раз пригодился код 2–22: «Неизбежная смерть во время Библиотекарства». – Говорил же я вам, что ему нехорошо, – сказал Стэнли Болдуин. Тосты и «Две ноги – хорошо» Крольнадзор, или «Служба по надзору за кроликами», изначально назывался «Отделом по расследованию кроличьих преступлений». Но такое название сочли слишком агрессивным, и отдел по-тихому переименовали, чем сильно досадили мистеру Сметвику. Он-то хотел, чтобы название давало понять, что люди не потерпят «кроличьего криминала». – Так мистер Битон просто взял и окочурился? – спросила Пиппа за завтраком в понедельник. Ее не было весь прошлый день и всю ночь, и я не слышал, когда она вернулась, но в этом не было ничего необычного. Я люблю ложиться пораньше, чтобы почитать, а ее спальня находилась на первом этаже. Да и вообще, она могла о себе позаботиться. Порой лучше не знать, ночуют дочери дома или нет. Ей было уже двадцать лет, но все равно. Лучше не знать. – Ага, – сказал я. – Упал как кегля. Только ему, на минуточку, было восемьдесят восемь лет, так что это было вполне ожидаемо. Я выглянул из окна кухни и посмотрел на стоявший по соседству Хемлок Тауэрс, где до прошлой субботы на протяжении многих лет проживал мистер Битон. Мы жили в здании, в котором когда-то находились конюшни этого старого дома, но, в отличие от самого Хемлок Тауэрс, их давно модернизировали, и жить здесь было гораздо приятнее. – Интересно, кто туда теперь въедет? – задумчиво произнес я. Внушительное здание с башенками было жемчужиной обширной коллекции аккуратных домиков Муч Хемлока. Часть дома была возведена еще в четырнадцатом веке, и поговаривали, что сколы на фасаде были следами шальных мушкетных пуль времен Гражданской войны. Видимо, войска Парламента стреляли не намного точнее имперских штурмовиков из «Звездных войн». – Кто-нибудь вроде мистера Битона, наверное, – сказала Пиппа. – С мешком денег, иммунитетом к холоду… – …и с нездоровым подозрением к современному трубопроводу, – добавил я. – А еще с любовью к мышам и сырости из подвала. Пиппа улыбнулась и передала мне тост с джемом, а потом налила себе еще одну чашку кофе. – Я вчера была в гостях у Тоби, – сказала она. – Понятно. Мои взаимоотношения с Маллетами, и без того натянутые, стали намного сложнее с тех пор, как Тоби Маллет – младший сын Виктора – начал встречаться с Пиппой. Несмотря на его непростое семейство, Тоби был привлекательным и в целом благовоспитанным молодым человеком, но я так и не смог проникнуться к нему симпатией. На словах он придерживался довольно свободных взглядов, но мне казалось, что он притворяется ради Пиппы. Ведь я точно знал, что на самом деле его воззрения были близки к взглядам его отца. Когда в нашем поселке собрались ставить мюзикл «Звуки музыки», Тоби больше других просился на роль Рольфа. Всем он говорил, что просто хочет спеть «Шестнадцать, будет семнадцать» вместе с Пиппой, которая играла Лизль, но я, когда у меня бывало дурное настроение, думал, что ему просто хотелось вырядиться в нацистскую форму.