– Этого нельзя допустить, – сказал Дилифон. – Что ты предлагаешь? – спросил Хорнкаст. – То, что следовало сделать давным-давно. Хорнкаст, я знаю, что такое старость, да и тебе, полагаю, это известно, хоть по тебе она менее заметна. Этот человек в полтора, если не больше, раза старше любого из нас. Он испытывает такие страдания, каких мы и представить себе не можем. И я за то, чтобы положить этому конец. Немедленно. Сегодня же. – Мы не имеем такого права, – ответил Хорнкаст. – Уверяю тебя, его страдания я ощущаю не менее остро, чем ты. Но решать это не нам. – И все же это необходимо сделать. – Такое решение должен принять лорд Валентин. – От него мы никогда этого не дождемся, – пробормотал Дилифон. – Он будет юлить и отлынивать еще лет пятьдесят. – И все равно, решение за ним, – твердо сказал Хорнкаст. – Кому мы служим, понтифику или короналю? – вопросил Дилифон. – У нас единое правительство, возглавляемое двумя монархами, из которых в настоящее время только один дееспособен. Служа короналю, мы тем самым служим понтифику. И… Из клетки жизнеобеспечения раздался гневный рев, потом продолжительный свистящий вдох, после которого понтифик трижды взрыкнул. А затем последовали слова, звучавшие еще более внятно, чем то, что он произносил ранее: – Валентин… понтифик Маджипура… слава! – Он слышит наш разговор и пришел в ярость. Он молит о смерти, – сказал Дилифон. – Или, может быть, считает, что уже достиг ее, – предположила Наррамиир. – Нет. Нет. Дилифон прав, – ответил Хорнкаст. – Он слышит нас. И знает, что мы не… – Пора. Встать. Идти. – Вой. Бульканье. – Смерть! Смерть! Смерть! В отчаянии, подобного которому он не испытывал еще ни разу за всю свою долгую жизнь, верховный глашатай дернулся к шару, поддерживавшему жизнь правителя, почти готовый вырвать провода и трубки из креплений и действительно положить конец затянувшемуся кошмару. Но это, конечно же, было бы безумием. Хорнкаст остановился, вскинув голову, встретился взглядом с Тиверасом и заставил себя не содрогнуться от обрушившейся на него жуткой тоски. Понтифик снова пребывал в здравом уме. В этом не могло быть никаких сомнений. Понтифик понимал, что его снова лишают смерти под предлогом государственной необходимости. – Ваше величество! – воззвал Хорнкаст, вложив в голос всю доступную ему глубину и выразительность. – Ваше величество, вы слышите меня? Если слышите, закройте один глаз. Реакции не последовало. – Ваше величество, я все же полагаю, что вы слышите меня. И скажу вам: мы знаем, как вы страдаете. Мы не допустим, чтобы ваши мучения затянулись надолго. Ваше величество, мы клянемся в этом. Молчание. Полнейшая тишина. И вдруг: – Жизнь! Боль! Смерть! А потом стон, и бульканье, и присвистывание, и хрип, слившиеся в нечто, вроде песни из-под могильного камня. Глава 15 – А это храм Владычицы, – сказал лорд-мэр Самбигел, указывая круто вверх на возносящийся прямо у восточной оконечности города поразительный вертикальный скальный обрыв. – Самое благословенное из всех ее святилищ, какие только есть в мире, не считая, конечно, самого Острова. Валентин посмотрел туда. Храм сверкал на темном лбу утеса, как единственный белый глаз циклопа. Шел четвертый месяц великого паломничества, а может быть, пятый или даже шестой – дни и недели, города и провинции, все уже сливалось и путалось. Сегодня он прибыл в большой порт Алаизор, лежащий вдали от Горы, на северо-западном побережье Алханроэля. Позади остались Тремойн, Стойензар, Вилимонг, Эстотилауп, Кимойз, город за городом, и все они сливались в его сознании в одну бескрайнюю столицу, развалившуюся, как какое-то ленивое многорукое чудовище, по лику Маджипура. Самбигел, приземистый человечек со смуглым лицом, обрамленным густой черной бородой, продолжал зудеть, рассыпая звучные банальности. Глаза Валентина остекленели, мысли разбегались. Он уже слышал все это и в Кикиле, и в Стинорпе, и в Клае: незабываемое событие, любовь и благодарность всех жителей, гордость за оказанную городу честь… Да. Да. Он поймал себя на попытке вспомнить, в каком из городов ему демонстрировали знаменитое исчезающее озеро. В Симбилфанте? А воздушный балет – в Монтепульсиане или Граве? Золотые пчелы наверняка были в Байлемуне, а небесная цепь? В Аркилоне? Или Сеннамоле? Валентин снова поднял взгляд к храму, пристроившемуся на скале. Его манило туда. «Вот бы, – подумал он, – налетел вихрь, подхватил меня и закинул на эту гордую вершину, как сухой листок…» Мама, позволь мне немного отдохнуть в твоем обществе! Тут монолог лорд-мера прервался или, возможно, завершился. Валентин повернулся и обратился к Тунигорну. – Обеспечьте мне сегодня ночевку в этом храме. Самбигелу это явно не понравилось. – Мой повелитель, мы планировали для вас на сегодня посещение усыпальницы лорда Стиамота, а затем прием в Топазовом зале, после которого намечен обед в… – Лорд Стиамот восемь тысяч лет дожидался, когда я удосужусь засвидетельствовать ему свое почтение. Так что подождет и еще денек. – Конечно, мой повелитель. Как вам будет угодно, мой повелитель. – Самбигел изобразил сразу несколько знаков пылающей звезды подряд. – Я немедленно уведомлю иерарха Амбаргард, что нынче ночью вы будете гостить у нее. А теперь, мой повелитель, если вы не возражаете… Оркестр грянул какой-то бравурный гимн. Сотни тысяч глоток взревели в унисон. Наверняка это были трогательные стихи, но Валентин не мог разобрать ни единого слога. Он покорно стоял, обводя взглядом колоссальную толпу, время от времени кивая, улыбаясь, встречаясь взглядом с кем-то из благоговеющих обывателей, которые запомнят этот день навсегда. Он вдруг показался сам себе нереальным. Чтобы играть эту роль, думал он, вовсе не нужен живой человек. Вполне сошла бы статуя, какая-нибудь марионетка, да что там, даже любая из тех восковых фигур, которые он когда-то, давным-давно, видел, побывав на фестивале в Пидруиде. Как пригодились бы такие подделки, которые можно было бы отправлять на всевозможные события подобного рода, где они серьезно слушали бы ораторов, одобрительно улыбались, сердечно махали руками и, может быть, даже выдавали бы несколько подобающих случаю теплых слов… Краешком глаза он заметил устремленный на него встревоженный взгляд Карабеллы и подал ей двумя пальцами правой руки чуть заметный знак, их личный сигнал, означающий «все в порядке». Но встревоженное выражение не покинуло ее лицо. И, похоже, Тунигорн и Лизамон Халтин слишком близко придвинулись к нему и стояли теперь почти вплотную. Неужели приготовились ловить его, если он упадет? Клянусь бородой Конфалюма, они явно решили, что он снова потеряет сознание, как тогда в Лабиринте! Он заставил себя выпрямиться, насколько возможно, и махал, улыбался, кивал, махал, улыбался, кивал. Не будет никаких неприятностей. Никаких. Никаких. Но кончится ли эта тягомотина хоть когда-нибудь? Она продолжалась еще полтора часа. Но в конце концов все же завершилась, и правитель со свитой быстро перешел по подземному ходу в покои, отведенные для них во дворце лорд-мэра, расположенном на другой стороне площади. – Мне показалось, что тебе дурно, – сказала Карабелла, когда они остались наедине. – Ну, если скуку считать болезнью, то, да – мне было дурно, – ответил он самым непринужденным тоном. – А так ли необходимо продолжать это паломничество? – спросила она после краткой паузы. – Ты же знаешь, что у меня нет выбора. – Я боюсь за тебя. – Почему? – Иногда я тебя почти не узнаю. Кто этот погруженный в себя желчный человек, с которым я делю постель? Что случилось с Валентином, с которым я некогда подружилась в Пидруиде? – Он, как всегда, здесь. – И мне тоже хочется в это верить – что он здесь, и всего лишь скрыт тенью, как, бывает, солнце скрывается за диском луны. Что за тень нашла на тебя, Валентин? Что за тень легла на наш мир? В Лабиринте с тобой приключилось что-то странное. Но что именно? И почему? – Ты же знаешь, Карабелла, что Лабиринт всегда наводит на меня тоску. Там я ощущаю себя запертым, погребенным, мне душно там… – Он помотал головой. – Да, это было странно. Но Лабиринт давно остался позади. Как только мы попали в более приятные места, я почувствовал, что мое былое «я» начало понемногу возвращаться. Любимая, я снова чувствую радость, я… – Может быть, тебе удается обманывать себя, но меня – не получится. В этом для тебя вовсе нет радости. В начале поездки ты ненасытно впитывал впечатления – ты хотел побывать везде, прикоснуться ко всему, что попадалось по пути, попробовать все, пригодное в пищу, – а сейчас ничего подобного нет. Я вижу это в твоих глазах. Вижу в твоем лице. Ты движешься, как лунатик. Скажешь, нет? – Да, не буду отпираться, я устал. – Тогда бросай паломничество! Вернись на свою любимую Гору, где тебе хорошо, где ты всегда по-настоящему счастлив! – Я корональ. У короналя есть священная обязанность представиться народу, которым он управляет. Я уже давно перед ним в долгу. – В таком случае какова же твоя обязанность перед собой? Он пожал плечами. – Умоляю тебя, милая!.. Даже если я заскучал – а это так, не скрою, речи в мою честь уже снятся мне по ночам, в глазах рябит от бесконечных парадов жонглеров и акробатов, – но ведь от скуки еще никто не умирал. Паломничество – одна из моих профессиональных обязанностей, и я должен его продолжать. – В таком случае хотя бы сократи его, откажись от Зимроэля. Одного континента более чем достаточно. Если останавливаться во всех крупных городах, то путь до Замковой горы займет не один месяц. А с Зимроэлем – Пилиплоком, Ни-мойей, Тил-омоном, Нарабалем, Пидруидом – потребуются годы! Он медленно помотал головой. – Карабелла, у меня обязательства перед всеми, а не только жителями Алханроэля. Она взяла его за руку. – Это я понимаю. Но не слишком ли многого ты требуешь от себя? Еще раз прошу тебя: подумай о том, чтобы исключить Зимроэль из этой поездки. Согласен? Всего лишь подумать? – Будь моя воля, я отправился бы в Замок прямо сейчас. Но я должен ехать дальше. Должен. – Ночью, в храме, ты рассчитываешь поговорить в снах со своей матерью, Владычицей, да? – Да, – признался он. – Но… – В таком случае пообещай мне. Если тебе удастся соприкоснуться разумом с нею, спроси ее, следует ли тебе ехать в Зимроэль. Ты часто руководствуешься ее мнением, прислушайся к нему и сейчас. Согласен?