Глава 36 Ян Закинув телефон в карман, я устало вздохнул. Каждый ее входящий отдавался болью в ребрах, и желанием подняться на крышу, сделав заветный шаг. Почему никто не сказал, что разрывать связь с любимыми так невыносимо? Почему никто не дернул за поводок, никто не предупредил, что любовь всегда пересекается с острым чувством боли. — Ян, пошли, — губы Акимовой растянулись в победной улыбке. Меня раздражала ее улыбка, и нахождение этой девчонки рядом. Все вокруг стало таким серым и ужасно раздражительным. Хотелось исчезнуть, хотелось раствориться в проклятой реальности. Но ничего не получалось. Как только я переступил порог дома, как только увидел маму, сидящую в кресле, едва смог дышать. Казалось, кислород превратился в стеклянную пыль, которая разрывала клетки острыми осколками. Я вдруг почувствовал вину за собой, за то, что посмел приблизиться к Еве, быть счастливым, когда мать до сих пор расплачивается. Моя любовь сломала ей жизнь. Моя любовь уничтожила ее. Всю ночь не спал, смотрел на телефоне на фотку Исаевой и хотел кричать, хотел бить в стенку, хотел, чтобы с рук струилась кровь. Но единственное, что я мог сделать, это принять сторону мамы и оттолкнуть от себя Еву. Мы не можем быть вместе. Воскресенье я провел с родителями. Отец пытался быть паинькой, ведь именно с его поручения мать привезли раньше времени. Он показывал ей дом, помогал одеться, расчёсывал и даже сушил волосы. А потом мы пробовали приготовить еду, хотя для этих целей всегда была прислуга. Я поразился тому, что старик вдруг стал проявлять такую учтивость. — Ей нужно выбраться из этого ада. Нам нужно выбраться, — шепнул он мне, когда мать отходила в туалет. Она почти не разговаривала с нами, не улыбалась, в ее глазах читался страх вперемешку с замешательством. — Ты же не любишь ее, почему помогаешь? — Наверное, я понял, что семью не выбирают. Не в моем возрасте, — старик отшутился, но я почувствовал в его голосе грусть и нотку безысходности. А потом вернулась мама: худенькая, словно дюймовочка, старое платье смотрелось на ней ужасно: висело со всех сторон. Волосы собраны в пучок, бледные губы. В маме не было ни капли женственности, но отец продолжал улыбаться и пытаться заставить жену вернуться к жизни. Я поразился его настойчивости, и отчетливо осознал, что если уж он встал на сторону матери, ее сын не имеет возможности отступить. Если бы я начал встречаться с Евой, мать бы узнала, потом и дед, а там… Не знаю, чем бы все кончилось. Поэтому стиснув зубы, я смотрел на входящие от Исаевой и ощущал, нарастающую злость, которая с каждой минутой сменялась тоской и безысходностью. Еще и Акимова со своим ненужным вниманием. Позвонила, давай о делах спрашивать, пришлось наврать про болезнь. И хотя я был уверен, что Карине донесли про нас с Евой, но девчонка ничего не спросила. Странные женщины. Кажется, мне никогда не понять их логику. Весь день во вторник я провел как на иголках: в класс вошел с опаской, ища взглядом Исаеву. Мне нужно было поговорить с ней, а я боялся посмотреть в глаза девчонке. Черт… Смешно, конечно. Однако Ева не пришла ни на первый урок, ни на второй, ни на последний. Я пытался вслушиваться в разговоры, вдруг кто-то знал, куда она подевалась. В груди нарастало чувство паники, я не мог сосредоточиться ни на чем, казалось, с Исаевой что-то случилось, казалось, я ей нужен. А в среду все стало ясно и без моих догадок. Ева вошла в кабинет, мы зацепились взглядами всего на секунду и этот момент в сердце случился атомный взрыв. Я задохнулся от нахлынувших чувств, от желания сорваться с места и стиснуть девчонку в своих объятиях. Но вместо этого, сжав челюсть до хруста, отвернулся, делая вид, будто Евы никогда не существовала в моих мыслях. Она молча села за свою парту, также молча достала учебники и принялась ждать начала урока. Исаева все поняла и без объяснений, не стала бегать, задавать вопросы. Хотя лучше бы задавала, кричала, била меня. К такой реакции я был не готов, она скребла сердце, и сжима горло до спазмов. Меня словно зажали в тиски вины: с одной стороны взгляд матери, с другой Евы… Я должен был четко решить, на чью сторону стать и от кого отказаться. Но смотря на Исаеву, тайно ловя взглядом каждое движение ее рук, и губ, мне делалось невыносимо тошно от того, что мы никогда вместе не будем. Так прошла неделя, затем вторая и даже третья. Рядом крутилась Акимова, изображая из себя любимую девушку Яна Вишневского. Я не позволял ей ничего: взять за руку, поцеловать, обняться. Возвел барьер, который не хотел нарушать. В один из дней, мне позвонил Кир, лучший друг и человек, который знал обо мне все, включая чувства к Еве и их последствия. Мы познакомились с ним случайно, я тогда шарахался по заброшкам, в надежде, сбежать от конченной реальности. Чуть не навернулся, стоя на балконе ветхого здания, а тут Егоров мимо проходил. Забежал, помог, встряхнул, как следует. Ну, я и не выдержал, рассказал ему о своей несчастной любви, матери и замку, висевшему на груди тяжелой гирей. Кирилл оказался неплохим советчиком, мальчишкой из бедной семьи, не мечтающим ни о чем, даже о будущем. Он не планировал поступать в институт, жениться и заводить детей. Егоров пытался выжить, пытался не умереть с голоду, тогда как отец алкоголик постоянно пропивал деньги. Матери у Кира не было. Не знаю как, но мы сдружились. Просто начали гулять вместе, разговаривать. Помню, как-то я притащил учебник по литературе и русскому, и протянул его Киру: — Будущее в наших руках, какой смысл от него отказываться из-за родителей и общества, построенного на идеальных людях? — заявил я, с надеждой, что друг прислушается. Конечно, Кирилл не сразу одумался. Мне потребовался почти год, чтобы уломать его взяться за учебу, пойти в секцию и перестать мыслить депрессивно. Да, отец Егорова не бросил пить, да он продолжал прожигать большую часть заработанных денег. Но в один из дней мы с Киром пришли к ним домой, где затесалась троица пьянчуг. Я схватил бутылку, разбил ее об стол и поднес острый кончик к одному из товарищей. Сам Кирилл сделал аналогичное, но со своим отцом. Мы попросили только об одном: обеспечить сына карманными деньгами, пока ему не стукнет пятнадцать. Позже можно пристроиться и как-то перебиваться, но в четырнадцать это сложно, откровенно говоря. Егоров старший не поверил, тогда я, не моргнув глазом, пустил кровь его товарищу, слегка нажав на горлышко. Мужик подскочил со стула, завыв не своим голосом. С тех пор, отец выдавал Киру немного денег, их хватало на секцию по боксу, благо там брали за месяц смешную сумму. Летом мы вместе устроились на мойку, до утра намывая дорогие машины. Мне не нужны были деньги, но я искренне хотел быть рядом с другом, в самый тяжелый период его жизни. В конце лета, я всучил Киру конверт с накоплениями, в надежде, что он начнет учиться. Егоров психанул, ударил меня по лицу, кажется, его гордость была задета. Но в конце, он все же забрал деньги, пошел к репетитору и пообещал учиться. — Почему ты передумал? — спросил я как-то, сидя на ступеньках, у него в подъезде. — Не знаю, — пожал он плечами. — Наверное, каждому нужно, чтобы кто-то верил в него, чтобы если он свалиться в гребаную яму, ему протянули руку. — Эй, я не планировал, заделывался твоей мамочкой, — усмехнулся, закидывая руку на плечо другу. Мне было действительно хорошо рядом с Кириллом, спокойно. — Ты даже не умеешь заваривать дошик, из тебя вышла бы ужасная мамочка. — А зачем мне уметь заваривать дошик, если есть ты? — Говнюк, — засмеялся Кир. Наша дружба с годами только крепла, и хотя мы были на разных ступеньках в финансовом мире, хотя нас воспитывали по-разному, в трудные периоды Егоров был рядом, или я сам тащился к нему, как к настоящему брату. Вот и в этот раз Кирилл позвонил, замечая мое отсутствие в сети, и явный игнор его сообщений. Я собрался и помчался в самый захудалый район города, за душевными разговорами и бутылкой пива. Егоров встретил меня с сумкой в руках, он возвращался с тренировки. Мы купили чипсов и по дозе хугардена, уселись на детской площадке и я принялся изливать душу. Рассказал обо всем: о Еве, о том, как был счастлив с ней, и как сердце изнывает от тоски. О матери, которую вижу каждый день, об ее улыбке и заметных улучшениях. И о том, что жить в таких тисках невыносимо. — Слушай, а может все оставить в прошлом? Ну, сколько уже прошло? Мать явно забыла, а Ева… ты, кстати, не спрашивал у нее, почему тогда она рассказала твой секрет? — Да какая разница, почему? Было и было. Прошлого не вернуть, как и потерянных лет у моей мамы, — с грустью произнес я. — Откровенно говоря, это выбор твоей матери. Притом добровольный, — сказал Егоров, запрокинув голову к вечернему небу. За горизонтом розовели облака, заливая яркими красками серое полотно. Прохладный осенний ветер касался наших лиц, и обдувал губы. Казалось, он проникает в самое сердце и напоминает о Еве. — Нет, такой выбор не бывает добровольным, — отрезал я, вспоминая детство. — Ну, скажешь тоже, — хмыкнул Кир, отпивая глоток пива. — Мой отец тоже всегда отмахивается, что любовь к бутылке у него принудительная. — Это разные вещи, ты же сам понимаешь. — Нет, друг, — махнул головой Егоров, поворачиваясь ко мне. — Жить или умереть, мы решаем сами. Присосаться намертво к бутылке или заняться спортом — наш добровольный выбор. Ты постоянно внушал мне это, так какого черта, сейчас отступаешь от своих убеждений? — Это другое! — крикнул я, поджимая губы. Сердце забилось быстрей, его ритмы отражались набатом в перепонках. Мне хотелось закрыть уши, хотелось остановить все это, перестать тосковать по Еве. — А Ева знает? — О чем? — О твоей матери, о том, что ты любишь ее, убиваешься от чувства вины. Она вообще в курсе той дичи, которая с тобой твориться? — спросил строго Кир. В ответ я махнул головой. И мы оба замолчали. Егоров больше ничего не сказал, он, словно растерял все важные слова, которые положено говорить в подобных ситуациях. А я… я уставился в одну точку, продолжая делать глоток за глотком хугардена. Интересно, сколько нужно выпить, чтобы перестало болеть сердце?.. Глава 37 Ян Закинув телефон в карман, я устало вздохнул. Каждый ее входящий отдавался болью в ребрах, и желанием подняться на крышу, сделав заветный шаг. Почему никто не сказал, что разрывать связь с любимыми так невыносимо? Почему никто не дернул за поводок, никто не предупредил, что любовь всегда пересекается с острым чувством боли. — Ян, пошли, — губы Акимовой растянулись в победной улыбке. Меня раздражала ее улыбка, и нахождение этой девчонки рядом. Все вокруг стало таким серым и ужасно раздражительным. Хотелось исчезнуть, хотелось раствориться в проклятой реальности. Но ничего не получалось. Как только я переступил порог дома, как только увидел маму, сидящую в кресле, едва смог дышать. Казалось, кислород превратился в стеклянную пыль, которая разрывала клетки острыми осколками. Я вдруг почувствовал вину за собой, за то, что посмел приблизиться к Еве, быть счастливым, когда мать до сих пор расплачивается. Моя любовь сломала ей жизнь. Моя любовь уничтожила ее. Всю ночь не спал, смотрел на телефоне на фотку Исаевой и хотел кричать, хотел бить в стенку, хотел, чтобы с рук струилась кровь. Но единственное, что я мог сделать, это принять сторону мамы и оттолкнуть от себя Еву. Мы не можем быть вместе. Воскресенье я провел с родителями. Отец пытался быть паинькой, ведь именно с его поручения мать привезли раньше времени. Он показывал ей дом, помогал одеться, расчёсывал и даже сушил волосы. А потом мы пробовали приготовить еду, хотя для этих целей всегда была прислуга. Я поразился тому, что старик вдруг стал проявлять такую учтивость. — Ей нужно выбраться из этого ада. Нам нужно выбраться, — шепнул он мне, когда мать отходила в туалет. Она почти не разговаривала с нами, не улыбалась, в ее глазах читался страх вперемешку с замешательством. — Ты же не любишь ее, почему помогаешь? — Наверное, я понял, что семью не выбирают. Не в моем возрасте, — старик отшутился, но я почувствовал в его голосе грусть и нотку безысходности. А потом вернулась мама: худенькая, словно дюймовочка, старое платье смотрелось на ней ужасно: висело со всех сторон. Волосы собраны в пучок, бледные губы. В маме не было ни капли женственности, но отец продолжал улыбаться и пытаться заставить жену вернуться к жизни. Я поразился его настойчивости, и отчетливо осознал, что если уж он встал на сторону матери, ее сын не имеет возможности отступить. Если бы я начал встречаться с Евой, мать бы узнала, потом и дед, а там… Не знаю, чем бы все кончилось. Поэтому стиснув зубы, я смотрел на входящие от Исаевой и ощущал, нарастающую злость, которая с каждой минутой сменялась тоской и безысходностью. Еще и Акимова со своим ненужным вниманием. Позвонила, давай о делах спрашивать, пришлось наврать про болезнь. И хотя я был уверен, что Карине донесли про нас с Евой, но девчонка ничего не спросила. Странные женщины. Кажется, мне никогда не понять их логику. Весь день во вторник я провел как на иголках: в класс вошел с опаской, ища взглядом Исаеву. Мне нужно было поговорить с ней, а я боялся посмотреть в глаза девчонке. Черт… Смешно, конечно.