Но почему мертвый Орландо был одет словно персонаж рождественской пантомимы? В конце концов, сейчас июнь! Репетиции начнутся только через несколько месяцев, а уж репетиции в костюмах… Они тем более невозможны в это время года. – Кто-нибудь устраивает маскарад? – поинтересовалась я. – Что это такое? – спросил Хоб. – Маскарад? Костюмированная вечеринка. Например, можно нарядиться разбойником. Джентльмены в париках, леди в шелковых платьях с пышными, как палатки, юбками и с мушками на щеках. – Фу, – сказал Хоб. – Звучит не очень. Никогда не слышал ни о чем подобном. – Почему все боятся Поппи Мандрил? – полюбопытствовала я, пытаясь направить разговор в нужное русло. – Она командирша, – сказал Хоб. – Вечно раздает людям приказы. – Разве это не то, что должен делать театральный режиссер? – спросила я наполовину шутливо. – Не в церкви! – воскликнул Хоб, широко раскрыв глаза и ощетинившись. – Ты это видел? – спросила я. Хоб кивнул несколько раз для вящей убедительности. – Однажды. Она кричала на викария посреди проповеди. – Господи! – изумилась я. Даже я никогда не позволяю себе подобное святотатство. – Ты помнишь, что она говорила? – Она сказала: «Хватит кудахтать, викарий. Мне пора на поезд». – Это было, случайно, не в Пальмовое воскресенье? – поинтересовалась я. – Три месяца назад? – Откуда ты знаешь? – спросил Хоб. – Мы держали пальмовые ветви в руках. Лиззи Плезанс пыталась придушить меня своей. Мою я унес домой и сделал из нее солдатика. Интересно, что бы сказал Хоб, если бы знал, что я каждый год делаю из своей пальмовой ветви повешенного? На самом деле это предположение было образчиком чистейшей дедукции с моей стороны. По горькому опыту я знаю, что служба в Пальмовое воскресенье – самая длинная в «Книге общих молитв». Отрывок берут из Евангелия от Матфея, главы двадцать седьмой. Которая, насколько я помню, по объему превышает тысячу слов. Я знаю это, потому что считала их самолично, следя пальцем за каждым словом, когда наш викарий Денвин Ричардсон зачитывал ее вслух в Пальмовое воскресенье у нас, в Бишоп-Лейси. «Вам очень повезло, – сказал он на занятиях по конфирмации. – Если бы вы имели несчастье жить около 1550 года, во времена короля Эдуарда VI, умершего в возрасте пятнадцати лет… – он был моложе тебя, Тед Паллимор… да, тебя, Тед… – который, умирая, кашлял зелено-черно-розовой мокротой, отчего решили, будто его отравили, вам пришлось бы отсидеть в три раза дольше, чем сегодня. В те времена в Пальмовое воскресенье читали главы двадцать шесть и двадцать семь из Матфея, и это длилось от двадцати до тридцати минут. К счастью, редакторы «Книги общих молитв» в мудрости своей сжалились над нашими седалищами и значительно сократили чтение». Вот что я люблю в Денвине Ричардсоне: из него просто льются исторические факты. – А мертвец? – спросила я у Хоба. – Орландо. Ты его знал? – Орландо? – Хоб шумно фыркнул. – Все знали Орландо. – Все, кроме меня, – возразила я. – Я даже не знаю его фамилию. – Уайтбред, – сказал Хоб. – Орландо Уайтбред. Его отец был священником в Святой Милдред-на-болоте. Уайтбред? Я чуть не упала. – Каноник Уайтбред? – переспросила я. – Это же не тот каноник Уайтбред? Которого… – Повесили, – закончил Хоб. – Да, тот самый. Я помогал папе его бальзамировать. Глава 6 Что можно сказать ребенку, который помогал отцу вкалывать консерванты в сонную артерию казненного убийцы? «Немного», – подумала я. Для этого случая нет подходящих слов не описать мой шок, благоговейный ужас, восхищение и зависть. – Ты удивилась? – спросил Хоб. – С виду да. – Вовсе нет, – возразила я, сопротивляясь этой мысли. – Расскажи подробнее. – Ты удивилась, – настойчиво повторил Хоб. – Ну ладно. Да, я удивлена. Поражена. Даже изумлена. Расскажи мне все. – Может, когда мы познакомимся поближе, – сказал Хоб. Откуда у этого мальца столько наглости? Что творится в его голове? – Ладно, – сказала я. – Бог с ним. Можешь не рассказывать, мне все равно. Хоб ничего не сказал, но посмотрел на меня с таким видом, словно меня поймали за воровством цыплят у его отца. Если, конечно, у гробовщика есть цыплята. Я придумала множество причин, почему они могут или не могут разводить птиц, но все они годились для обсуждения только с самыми доверенными друзьями. И даже тогда… Но тут Хоб рванул к дому, не успела я его остановить. Он крикнул на прощание: – Пока! Я испугала его своей фамильярностью? Ладно, какая разница. И только когда он скрылся за углом, до меня дошла одна очевидная вещь. – Хоб! Постой! – позвала я, но он не услышал. Или сделал вид. Можно было бы побежать за ним, но времени не было. «Ладно, – подумала я, – подвернется другая возможность». Тем временем Фели, Даффи и Доггер наверняка волнуются из-за меня. Или нет? Никогда не знаешь точно. Оказалось, мое беспокойство было напрасным. Когда я вернулась в церковь, Фели все еще была захвачена «Искусством фуги», приближающимся к концу, – ну, или к тому, что считалось его концом, потому что Бах так и не завершил эту вещь. Бросив сочинять ее, он написал на полях нотной партии, что в этот момент композитор умер. Величайшая шутка, как выразилась Даффи. Где-то среди звезд Бах до сих пор ждет, что кто-то рассмеется. При мысли о том, что где-то за Плутоном старик Иоганн Себастьян только что одобрительно поднял два пальца в символе «V», как «Victory»[10], в мой адрес, я тихо хихикнула. Доггер и Даффи сидели бок о бок на задней скамье, закрыв глаза и сложив руки на животах с видом объевшихся голубей на крыше Вестминстерского аббатства, и внимательно слушали музыку. Я тихо скользнула на скамью рядом с ним, и Доггер приоткрыл глаз. Даффи с тем же успехом могла быть на далеких островах Фиджи. Я медленно прошагала пальцами по скамье, изображая паука. Указательным пальцем я отстучала секретный код на тыльной стороне ладони Доггера: быстрое прикосновение вместо точки и долгое – вместо тире. Чертовски хорошо, что в Канаде в академии мисс Бодикот я выучила азбуку Морзе. Точка, тире, тире, точка; точка, тире, точка; тире, тире, тире – и так далее, пока не передала слово «прогресс». Долю секунды я думала, что Доггер не понял, но потом увидела, как он наклонил голову на одну шестьдесят четвертую долю дюйма. Если бы я не знала Доггера, ничего бы не заметила. Теперь его рука касалась моей. «Отлично», – отстучали его пальцы. На меня нахлынула теплая волна, и оставалось только надеяться, что я не покраснела. Украдкой я бросила взгляд на Доггера, но его глаза были закрыты. Он выглядит так аристократично! Просто божественно! «Искусство фуги» оборвалось резко, как я и помнила: на середине полета, точно как Орландо Уайтбред. И, если призадуматься, как его отец, покойный каноник Святой Милдред-на-болоте. Музыка смолкла, и на прощание орган несколько раз всхлипнул, словно умирающий, когда остатки кислорода покидают его легкие. Где-то за высокими изукрашенными трубами сократились кожаные мехи, и крошечные металлические и деревянные артерии, оставшись без воздуха, погрузились в беспокойное молчание. Некоторое время мы втроем, Даффи, Доггер и я, сидели в неловком вакууме, который образуется по окончании музыкального произведения, когда никому не хочется говорить первым. В конце концов пришлось мне. – Надо вернуться в «Дуб и фазан», – сказала я. – Снять номера. Не думаю, что мы сможем уехать из города без разрешения. – Эти распоряжения уже сделаны, мисс Флавия, – сказал Доггер. – Пойду за машиной. Мы оставили «роллс-ройс» недалеко от реки, рядом с арендой лодок.