Хоб кивнул и ушел. Оставшись в одиночестве, я осознала, что за время нашего общения он толком ничего не сказал. Возвращаясь к церкви, я услышала знакомые звуки шарманки. Интересно, это бродячий коммивояжер с обезьянкой? Странствующий паразит, как выразилась бы Даффи? Я получила ответ на свой вопрос, приблизившись к переулку слева от центральной улицы. Сквозь арочный проход мощеная дорожка вела сначала на открытое пространство, а потом куда-то в поля. По древним камням и желобам для стока воды я определила, что это рыночная площадь. Сейчас здесь расположилась бродячая ярмарка. Полотняная вывеска гласила: «Цирк и зверинец Шадрича. Самая выдающаяся шоу-программа на земле». Музыка доносилась со стороны маленькой карусели. Под летним солнцем непрестанно кружились ярко раскрашенные лошади, поросята, грифоны и сиротливый, но суровый по виду огнедышащий дракон. На этих прекрасных зверях катались всего лишь несколько человек, и один из них, маленький краснолицый мальчик, держался изо всех сил и орал, призывая мать. Рядом стоял и уныло жевал сено скучающий слон, прикованный за ногу. Сбоку на площади располагались привычные развлечения: игры «брось кокос», «метни кольцо», «тетушка Салли», а также прилавок с пирожками. Напротив них находился тир с летающими механическими утками, куропатками и останками портрета Невилла Чемберлена, плавающими на фоне грубо нарисованного пейзажа. Кто-то помадой пририсовал уставшему лицу Чемберлена счастливую улыбку. Еще дальше можно было поиграть в «корону и якорь», «под и над» и, несмотря на запрет казино на деревенских ярмарках, в рулетку. Над огромным, на удивление ярко освещенным колесом висела написанная от руки вывеска: «Детям нельзя». Для малышей имелся пруд с магнитными удочками, чтобы вылавливать ненужные безделушки. – Эй, привет! – окликнули меня из-за спины, и я повернулась, оказавшись лицом к лицу с мужчиной, которого видела в пабе. С тем, кто был самым высоким. Я узнала его по носовому платку в горошек. Он спросил: – Мы же уже виделись? Мне знакомо твое лицо. Я не ведусь на такие уловки. Даффи рассказала мне, что надо делать, когда подходят незнакомцы и утверждают, что мое лицо им кажется знакомым. Ее инструкции варьировались от резкого замечания до быстрого отступления, сверкая пятками. «Дай им понять, что ты не настроена иметь с ними дело», – велела Даффи. Я покачала головой и отвернулась. Но мужчина не сдался так легко. Он обогнал меня, встал лицом к лицу, мешая пройти, и потряс передо мной стопкой разноцветных билетов. – Попытай удачу в лотерее, – начал уговаривать он. – Шесть пенсов за один билет, за шиллинг даю дюжину. Все по-честному. – Уходите, – громко произнесла я. Это шаг А. – Ну же, – настаивал он. – Ты производишь впечатление девочки, которая не против рискнуть. – Уходите, – повторила я. Это шаг Б. – Ты не можешь выиграть, если не участвуешь, – заныл он. Шаг В следовало выполнять, только когда мужчина попытается применить силу, но если он коснется меня хоть пальцем… У меня будут развязаны руки. – Я вас предупреждаю… – сказала я. Ладонь легла мне на плечо. Я резко повернулась, засекла цель и… – Пойдем, Флавия, – сказал Хоб, потянув меня за рукав. – Купишь мне сахарную вату. Мне захотелось прибить его. Этот мелкий засранец следил за мной? Я вопросительно выгнула бровь. – Ты знаешь точно так же, как и я, что сладости до сих пор нормированы. – Конечно, знаю, – Хоб ухмыльнулся, – но у меня есть талон. Так и получилось, что мы вдвоем, испачканные по уши розовой ватой, медленно шли по центральной улице, по-кошачьи облизывали свои палочки и вытирали липкие пальцы о листья нависающих над нами деревьев. Совместное поедание сладостей так же прочно связывает людей, как любовь. По крайней мере, мне так кажется, хотя я никогда не была влюблена. Да и к сахару я не очень привычна. Война, что поделать. Тем не менее, прогуливаясь рука об руку и с шумом втягивая в себя сладкую вату, мы почти сразу стали близкими друзьями. – Каково это – иметь отца-гробовщика? – полюбопытствовала я. Я умирала от желания задать этот вопрос с первой секунды нашего знакомства и, по непонятным мне причинам, отчаянно хотела услышать ответ. – Ты правда хочешь знать? – Конечно, – ответила я, снимая нитки сахара с подбородка. – Меня очень интересуют такие вещи. Хотела бы я, чтобы мой отец занимался таким ремеслом. – А он нет? – переспросил Хоб. – Нет. По крайней мере, не напрямую. Я подумала о военной службе отца, о тех временах, когда он и Доггер служили на Дальнем Востоке и отправляли иностранцев на тот свет. – Но ты не ответил на мой вопрос, – заметила я, возвращаясь в настоящее. Хоб пожал плечами. – Ну, – произнес он, – меня дразнят в школе. – Я бы вырвала их сердца, – сказала я. Внезапно меня охватило страстное желание защитить этого мальчика. – О, я не против, – сказал Хоб. – Папа говорит, что в жизни много смерти и что лучше подружиться с ней, чем враждовать. О! Какой мудрец! Как будто небеса внезапно разверзлись и бестелесная рука протянула мне свиток с тайнами вселенной. У меня с плеч словно сняли тяжелый груз – груз, который я не ощущала, пока не избавилась от него. Мне хотелось кого-нибудь обнять. Или громко запеть. – Хмммм, – протянула я. – Полагаю, это разумный взгляд на вещи. Неожиданно я заметила, что Хоб перешел от неторопливой прогулки на галоп. Да, галоп! Такое ощущение, что моя радость каким-то образом передалась ему. – Что ты знаешь о Поппи Мандрил? – внезапно поинтересовалась я. По моему опыту, гром среди ясного неба зачастую может вызвать сильнейшую лавину. – Все ее боятся, – ответил Хоб, не моргнув и глазом. – Все? – Ну конечно, кроме меня, – Хоб выдвинул челюсть. – Но я видел ее только издалека. Я не смогла удержаться. – Откуда ты знаешь, что все ее боятся? – Потому что у меня ушки на макушке, – сказал Хоб. – Слушаю, что говорят на похоронах. На меня нахлынуло осознание, что рядом со мной кладезь информации. Если есть на свете место, где люди говорят все, что им вздумается, – это на похоронах. Эмоции, и особенно грусть, развязывают языки почище алкоголя. Готова поспорить, что над открытым гробом рассказывают больше тайн, чем во всех исповедальнях христианского мира. – Правда? – восхитилась я. Хоб приосанился. – Миссис Перри говорила об этом миссис Белани на похоронах старого мистера Аркрайта. Как только Поппи Мандрил вошла в помещение, все отошли от нее подальше, как будто она чумная. – Может, из уважения? – предположила я. – Пфф! – фыркнул Хоб. – Они ее боялись. Миссис Перри придвинулась к миссис Белани и прошептала: «Они боятся эту…» Мне не разрешается говорить это слово, но ты понимаешь, о чем я. Я слышал это своими собственными ушами. – Ты такой умный, Хоб, – сказала я, и он покраснел как рак. – Я так и знал! – воскликнул он, обнимая себя руками. – Так и знал! – Так и есть, – заверила его я. – Что еще ты слышал? Имею в виду, насчет Поппи Мандрил? О других можем поговорить позже. – Она работает в театре «Паддл Лейн», – Хоб закатил глаза с таким видом, будто я должна понимать его намеки. – Они ставят спектакли в городском муниципалитете. Пантомимы на Рождество. Ну, знаешь, о чем я. Я и правда знала. В Бишоп-Лейси мы страдаем тоже от этих ужасных и нелепых, но обязательных комедий.