– Моя хозяйка хуже фашиста. Она меня выставит с квартиры. Санитар прихлебывает чай. – А ты ей объясни, что хотел стать добрым самаритянином. Может, она над тобой сжалится. Миссис Невитт сидит у высокого окна. В гостиной пахнет сыростью и топленым салом. Камин заколочен досками. Перед квартирной хозяйкой раскрыт гроссбух. Постукивают и щелкают вязальные спицы. С потолка свисает люстра, которую никогда не включают. Цветочный орнамент обоев тонет в сумраке джунглей. Из позолоченных рам таращат глаза трое покойных супругов миссис Невитт. – Доброе утро, миссис Невитт. – Это кому как, мистер Мосс. – Я тут… – У Дина пересохло в горле. – Меня обокрали. Вязальные спицы замирают. – Печально. – Не то слово. Я взял в банке деньги за квартиру, а на Денмарк-стрит меня обнесли два карманника. Видели, как я деньги снимал, и увязались следом. Грабеж среди белого дня. В буквальном смысле слова. – Ай-ай-ай. Вот незадача. «Решила, что я все вру», – думает Дин. – Вот не надо было бросать работу в «Бреттоне». У королевских печатников. Приличное место. В приличном районе. В Мэйфере никого не обносят. «Ага, гнуть спину в „Бреттоне“ – то еще удовольствие», – думает Дин. – Я же говорил, миссис Невитт, с «Бреттоном» не заладилось. – Ну, это не моя забота. Моя забота – квартплата. Я так понимаю, вы хотите отсрочки? Дин переводит дух. С некоторым облегчением. – Если честно, я был бы очень благодарен. Она поджимает губы, раздувает ноздри: – Что ж, один-единственный раз можно и отсрочить. – Ох, спасибо, миссис Невитт. Вы не представляете, как я… – До двух часов пополудни. Как вам известно, я женщина покладистая. «Она надо мной издевается, карга старая!» – До двух часов пополудни… сегодня? – Больше чем достаточно, чтобы дойти до банка и вернуться. И на этот раз деньги никому не показывайте. Дина бросает в жар, в холод. Мутит. – У меня на счету пусто, миссис Невитт. А зарплата только в понедельник. Вот тогда я и заплачу. Квартирная хозяйка дергает шнурок, свисающий с потолка. Берет с письменного стола табличку: «СДАЕТСЯ КОМНАТА – ИРЛАНДЦАМ И ЦВЕТНЫМ НЕ ОБРАЩАТЬСЯ – СПРАШИВАЙТЕ». – Нет-нет, миссис Невитт. Погодите! Квартирная хозяйка выставляет табличку в окно. – И где мне сегодня ночевать? – Где угодно. Но не здесь. «Сначала остался без денег, теперь без комнаты». – Верните мой залог. – Залог не возвращают жильцам, которые не вносят квартплату вовремя. Правила вывешены в каждой комнате. Я вам не должна ни фартинга. – Но это же мои деньги, миссис Невитт! – А в подписанном нами договоре сказано иное. – У вас во вторник уже будет новый жилец. В крайнем случае в среду. Вы не имеете права присваивать мой залог. Это воровство. Она возвращается к вязанию: – Вот я сразу в тебе признала кокни из канавы. Но сказала себе, мол, дай ему шанс. Все-таки королевские печатники не примут на работу абы кого. Ну и рискнула. И что? Из «Бреттона» ты ушел в какую-то поп-группу. Отрастил патлы, как девчонка. Тратишь все деньги на гитары и бог знает на что еще. Ни пенни не отложил. А теперь обвиняешь меня в воровстве. Вот, будет мне наука. Кто в канаве родился, тот там и останется. О, мистер Харрис! – В дверях гостиной появляется сожитель миссис Невитт, отставной солдафон. – Этот… молодой человек нас покидает. Немедленно. – Ключи, – требует у Дина мистер Харрис. – Оба. – А мои шмотки? Или вы их тоже присвоите? – Забирай свои… шмотки, – говорит миссис Невитт, – и выметайся. Все, что после двух часов дня останется в твоей комнате, в три окажется в лавке Армии спасения. Марш отсюда. – Да ради бога, – бормочет Дин. – Чтоб вы все сдохли. Миссис Невитт не обращает на него внимания. Спицы щелкают. Мистер Харрис хватает Дина за шиворот, выволакивает его из гостиной. Дин задыхается: – Ты меня душишь, сволочь! Бывший сержант выталкивает Дина в прихожую: – Собирай манатки и вали отсюда. А то я тебя не просто придушу, пидорок ты мой сладенький… Ну хоть работа есть. Дин набивает кофе в портафильтр, вставляет рожок в машину и нажимает на рычаг. Из клапана «Гаджи» вырывается пар. Восьмичасовая смена никак не закончится. Вот не навернулся бы на Денмарк-стрит, не был бы весь в синяках. На улице подмораживает, но в кофейне «Этна» на углу Д’Арблей-стрит и Беруик-стрит тепло, светло и шумно. Студенты и подростки из пригородов болтают, флиртуют, спорят. Здесь собираются моды, перед тем как пойти в клубы, закинуться наркотой и потанцевать. Ухоженные мужчины постарше глазеют на гладкокожих юнцов, которые ищут сладкого папика. Менее ухоженные мужчины постарше забегают за кофе, перед тем как пойти на порнофильм или в бордель. «Тут больше сотни посетителей, – думает Дин, – и у каждого есть жилье». С самого начала смены он надеялся, что в кофейню заглянет кто-нибудь из знакомых, из тех, к кому можно напроситься на ночлег. Но время шло, надежда истончалась, а теперь и вовсе исчезла. Из музыкального автомата вырываются громкие звуки «19th Nervous Breakdown»[1]. Дин с Кенни Йервудом как-то разбирали ее аккорды, в счастливые времена «Могильщиков». Из носика «Гаджи» капает кофе, чашка наполняется на две трети. Дин отсоединяет рожок, вытряхивает кофейный жмых в ведро. Мистер Кракси несет мимо лоток с грязной посудой. «Надо бы стрясти с него аванс, – в пятидесятый раз напоминает себе Дин. – Выбора-то нет». – Мистер Кракси, можно с ва… Мистер Кракси оборачивается, не замечая Дина: – Пру, вытри столики у окна! Свинарник развели, мамма миа! Он снова протискивается мимо, и Дин замечает, что за стойкой, между кофейной машиной и кувшином холодного молока, сидит посетитель. Лет тридцати, интеллигентного вида, залысины, пиджак в мелкую клетку и модные очки – прямоугольная оправа с дымчатыми стеклами. Наверное, голубой. Но в Сохо никогда не угадаешь… Посетитель отрывается от журнала – «Рекорд уикли» – и без стеснения смотрит на Дина. Морщит лоб, будто пытается вспомнить, кто это. Будь они в пабе, Дин сразу спросил бы: «Че уставился?» Но здесь он отводит глаза, ополаскивает холдер под краном, чувствует, что посетитель все еще глядит на него. «Может, решил, что я на него запал?» Шерон приносит новый заказ: – Два эспрессо и две кока-колы, девятый столик. – Два эспрессо, две кока-колы, девятый столик. Понял. – Дин поворачивается к «Гадже», нажимает кнопку, и в чашку льется молочная пена. Шерон заходит за барную стойку, наполняет сахарницу: – Извини, честное слово, но у меня никак нельзя. Даже на полу. – Ничего страшного. – Дин посыпает молочную пену какао-порошком и ставит капучино на стойку, для Пру. – Это ты меня извини, нахальство с моей стороны тебя просить. – Понимаешь, у меня хозяйка – помесь кагэбэшницы с настоятельницей монастыря. Если б я попыталась тебя украдкой провести, она подстерегла бы нас и разоралась, что, мол, тут приличный дом, а не бордель. И выгнала бы обоих. Дин наполняет рожок кофе, смолотым для эспрессо: – Понятно. Ладно, тут уж ничего не поделаешь. – Но ты ж не будешь ночевать под мостом? – Нет, конечно. Обзвоню народ. Шерон облегченно вздыхает и говорит, призывно качнув бедрами: – В таком случае я рада, что ты меня первую спросил. Я для тебя что хочешь сделаю.