Подводя итог изложенному выше, отметим, что следствие при должном внимании к мелочам уже в середине июня могло вполне оправданно сделать важные выводы о присутствии в Свердловске сексуального преступника, совершающего время от времени нападения на малолетних детей с целью их убийства и совершения в последующем полового акта с трупом. Можно было связать в единую цепочку нападения в июле 1938 г. на Герду Грибанову, Раю Рахматуллину – в мае 1939-го и Алю Губину – в июне. Можно было предположить, что этот же преступник пытался похитить Борю Титова в феврале 1939 г. и совершил, возможно, какие-то иные посягательства, неизвестные на тот момент органам охраны правопорядка. Это были бы закономерные выводы, оправданные накопленным к тому времени следственным материалом. К сожалению, обо всём этом можно говорить только в сослагательном наклонении, потому что такого рода выводы и предположения сделаны не были. Свердловский уголовный розыск остался во всём верен собственным традициям и вёл расследование так, как умел. А потому ждать от носителей тёмно-синих галифе сколько-нибудь вдумчивой работы не приходилось. Её и не было – этой самой вдумчивой работы. Как же повёл розыск преступника свердловский угро? Проницательный читатель без особых затруднений предугадает правильный ответ: родителей пострадавшей девочки спросили о том, кого они подозревают в нападении. Этот вопрос и в самом деле был любим сотрудниками НКВД того времени. Когда на эту тему заговорили с родителями Али, они повели себя по-разному. Отец поначалу ответил, что не допускает возможность сведения с ним счётов посредством нападения на его младшую дочь. А вот его жена Татьяна Колмогорцева, мачеха Али, взяла быка за рога и за словом в карман не полезла. Она заявила, что подозревает в попытке убийства некую Старкову и её сожителя Богданова, которые испытывают к их семье враждебные чувства «из-за квартиры». История довольно гнусной коммунальной склоки коренилась в следующем: Старкова, уборщица в общежитии, где проживали Губины, давно претендовала на комнату №6 как самую просторную и удобную. Как только весной 1939 г. комната освободилась, Старкова туда вселилась – заняла жилплощадь «явочным порядком». Разумеется, подобное самоволие не могло обойтись без содействия коменданта общежития Александра Шаламова, который благоволил уборщице из-за всякого рода продуктовых подношений. Взяток, говоря просто. Старкова привозила ему из деревни сметану, творог, молоко – в общем, всячески задабривала. После освобождения комнаты №6 она внесла туда свои вещи и отказалась пускать кого-либо ещё. Георгий Губин, отец раненой девочки, получил в администрации железнодорожного депо 19 марта ордер на заселение в эту комнату, но попасть туда не смог, ибо комендант Александр Шаламов отдал ключи уборщице и заявил, что комната заселена. А значит, туда входить нельзя, там чужие вещи, войдешь – и обвинят в краже! Губин, правда, зашёл и втащил собственные вещи, в результате в комнате площадью 12 квадратных метров в положении проживающих оказались 9 человек (это общее число членов семей Губиных и Старковой). И никто никому не хотел уступать, ибо жилищный вопрос в те предвоенные годы стоял в крупных советских городах очень остро. Пытаясь разрешить возникший конфликт интересов – надо сказать, очень острый конфликт! – Губин обратился к участковому милиционеру с просьбой помочь выселить гражданку Старкову, да только участковый руками развёл, иди-ка, мол, в суд! Губин и пошёл. Дело неожиданно быстро разрешилось. Уже 27 мая – то есть за две недели до трагедии – районный народный суд постановил злополучную комнату №6 передать Губину. Старкова тут же сдала ключи и выселилась, а комендант общежития Шаламов в кругу друзей заявил, что отомстит. Непонятно, правда, кому и за что, но – отомстит! Это такая была присказка, а сказка началась 12 июня. Когда сотрудники уголовного розыска принялись устанавливать алиби действующих лиц, выяснилось, что никто не мог определённо сказать, где же находился комендант Шаламов? А между тем его искали с самого исчезновения девочки, дабы он привлёк к поискам всех проживающих в общежитии. Но никто Александра Сергеевича не видел, и никто не мог сказать, куда же он подевался. Разумеется, по этому поводу были допрошены как сам комендант Шаламов, так и его супруга Ольга Андриановна. Последняя рассказала, что муж днём занимался ремонтом швейной машинки, а потом лёг спать, поскольку ему надо было идти на работу в ночную смену. Проснулся он якобы около 18:30 – это со слов жены – то есть примерно в то время, когда была найдена Аля Губина. Александр Шаламов рассказал о том же самом несколько иначе. Согласно его версии развития событий к нему днём приходил товарищ по фамилии Быков и предлагал купить пива, но Шаламов отказался, поскольку в магазинном киоске за пивом в это время пришлось бы отстоять очередь. Увы, это диалектика социализма – рабочий люд поутру массово бежал похмеляться. После этого разговора он якобы улегся спать, поскольку ему надо было выходить в ночную смену, и проснулся около 19 часов. Собственно, после 19 часов его уже видели многие свидетели, так что этот момент времени подтверждался объективно. Всё же остальное вызвало самый пристрастный интерес уголовного розыска. Ну, в самом деле, жена говорит о ремонте швейной машинки, а муж рассказывает о визите друга с предложением попить пива.., уж не намеревался ли Шаламов ссылкой на друга обеспечить себе алиби? Почему Шаламов не открывал дверь своей комнаты, когда стучали? Сам же Георгий Губин и стучал после того, как узнал об исчезновении дочери! Да и помимо него в дверь комендантской комнаты колотили люди. Может быть, комендант в это время попросту отсутствовал? Может быть, он убивал девочку? Разумеется, некоторую толику подозрений в адрес коменданта добавило и то обстоятельство, что он первоначально пытался скрыть существование конфликта с Георгием Губиным, заявляя, будто отношения с его семьёй у него вполне нормальные. Что, конечно же, не соответствовало истине. Но бедолагу коменданта можно понять (хотя и не оправдать) – он опасался говорить о существовавшей вражде, боясь попасть под подозрение. То, что уголовный розыск узнает обо всём и без него, Шаламову, похоже, в голову не приходило. В общем, перед нами образчик опрометчивого поведения не очень умного человека, яркий пример того, как не следует себя вести с работниками следствия. Но глупое поведение Александра Сергеевича не оправдывает недоработок самого уголовного розыска, сотрудники которого на проверке коменданта Шаламове застряли плотно и надолго. «Отрабатывали» бедолагу по полной программе, поскольку месть Губину представлялась серьёзным мотивом. У Шаламова изъяли паспорт, отобрали подписку о невыезде, периодически вызывали на допросы, хорошо ещё, что в изолятор не определили! Сначала с комендантом работали сотрудники уголовного розыска, затем его передали областной прокуратуре, которая повела следствие с середины июня. На разработку версии мести было потрачено много времени и сил – и всё без толку! Этот напрасный труд ещё раз показывает, сколь важно для следствия правильно определить мотив действий преступника. Без мотива следственные органы бросаются во все стороны как слепые котята, будучи не в состоянии определить перспективность выбранного направления и достоверность рассматриваемой версии. Помимо упомянутых выше Перемышлина и Шаламова, немалое внимание следствия привлёк и весьма любопытный рассказ 7-летнего Коли Порогова, который сотрудникам уголовного розыска передала его мать. Мальчик утверждал, будто слышал, как некая Дарья Сурчанинова во время разговора со своей соседкой Марией Приваловой обмолвилась: «Сегодня ходила в лес за сучьями и видела мужчину, который девочке давал конфет, а потом зарезал». Оставить такое заявление без должной проверки было недопустимо. Дарья Елизаровна Сурчанинова была разыскана и тщательно допрошена. Женщина всё отрицала. По её словам, за сучьями она 12 июня вообще не ходила, поскольку набрала их накануне. О том, что кто-то угощал девочку конфетой, а потом зарезал, она вообще не говорила, хотя слышала такие пересуды. Вот любопытный фрагмент её показаний: «Услышала я об обнаружении девочки у водокачки у одной женщины, фамилии её не знаю, говорила о том, что якобы нашли в лесу израненную девочку. Заманил её в лес мужчина. Была тут ‹при этом разговоре› гражданка Комарова, живёт по Красина, 21-23. И более ни от кого ничего не слышала». То есть дама повела себя хитро – она категорически отвергла свою осведомлённость о деталях преступления, но при этом признала, что разговоры про мужчину, угощавшего девочку конфетами, ведутся, и она их даже слышала. Женщина как будто бы подстраховывалась на тот случай, если будет доказана её неправота. Судя по всему, Сурчанинова действительно ходила в лес во время нападения и что-то видела, но от сотрудничества со следствием уклонилась. Вряд ли 7-летний мальчишка выдумал те слова, которые передал матери и бабушке, придя домой. Был у Дарьи Елизаровны разговор с соседкой, причём именно такой, как передал Коля Порогов, но почему женщина не пожелала помочь правоохранительным органам, можно лишь догадываться. Следствие ходило по кругу, допрашивая раз за разом соседей Георгия Губина и всех побывавших в лесу на пикниках во второй половине дня 12 июня. Свидетелей нападения отыскать не удавалось, никто не видел уводимую от дома Алю, никто вообще не видел мужчину или молодого человека с ребёнком. А может быть, кто-то и видел, но в силу каких-то личных причин не желал сообщать об этом правоохранительным органам. Не располагая уликами и не имея свидетелей, следствие было обречено бродить впотьмах, без серьёзных подозреваемых и обоснованных версий. Подобная работа дать результата не могла. Преступник слышал пересуды горожан о нападениях на детей и однажды на вопрос, что он думает о происходящем, ответил со скорбью в голосе: «Жалко детишек». Его жертвам до известной степени пока что везло, все они, за исключением Герды Грибановой, оставались живы. Но подобное везение не могло повторяться постоянно. Попробовавший крови изверг в своих фантазиях и мрачных желаниях заходил всё дальше. Пока он оставался на свободе, новые убийства детей оставались всего лишь вопросом времени. Глава VIII. «Она данного мужчину догнала и может его опознать…» Рита Ханьжина 30 июня 1939 г. пропала без вести почти мистическим образом. Она даже не выходила на улицу, и мать поначалу решила, что девочка находится где-то в доме. Семья Ханьжиных – муж, жена и дочь – проживали в доме №62 по улице Ивана Каляева. В тот день у родителей маленькой Риты – ей через 2 месяца должно было исполниться 4 годика – был выходной. Отец, Константин Моисеевич Ханьжин, 29 лет, обучался на высших сельскохозяйственных курсах и 30 июня получил стипендию. Оставив часть денег дома, он отправился на местный рынок купить брюки и две кепки в подарок братьям, к которым собирался в скором времени поехать. Константин вышел из дома около часа дня и должен был возвратиться около двух пополудни. Супруга его, Александра Макаровна, 23 лет, в это время занималась стиркой. Маленькая Рита всё время была рядом, причём рядом в буквальном значении слова, сидела на стуле в кухне, на расстоянии вытянутой руки от матери. Такая вот бытовая зарисовка из повседневной жизни обычной свердловской семьи. Около 14 часов на кухню вышла соседка Ханьжиных, которой надо было пообедать перед уходом на работу. Коммунальная кухня была тесной, и дабы не толкаться, Александра Ханьжина отправила дочку в комнату, пообещав, что они сейчас сядут пить чай. Буквально через минуту или две дочь попросила отпустить её в сени, мать согласилась, но наказала Рите никуда из сеней не выходить. Пересуды об исчезновении детей волновали всех, буквально каждый день молва приносила новые истории, к которым никто не знал, как относиться – то ли это досужие сплетни и чей-то вымысел, то ли и в самом деле в Свердловске какие-то изверги нападают на маленьких детей? Газеты и радио молчали о такого рода происшествиях, но «народный телеграф» существовал сам по себе и не нуждался в официальных подтверждениях. Так что Александра Ханьжина знала, что дочку отпускать на улицу без сопровождения взрослых нельзя. Рита была послушной девочкой, но чтобы исключить всякую возможность её самовольного выхода на улицу, мать сняла с ног дочери ботиночки, носки, а также штанишки. Рита осталась в красном сатиновом платье с белыми цветочками и серо-белом байковом джемпере с красным шёлковым воротником. Минут пять Александра Ханьжина занималась делами по хозяйству, а затем понесла ведро с помоями во двор. Пройдя через сени, она дочь не увидела, но не придала этому значения. Лишь вторично пройдя через сени с другим ведром, она задумалась, куда же могла пойти дочь. Мать решила, что девочка из сеней вернулась в комнаты и даже осмотрела их. И только после этого сообразила, что девочки в доме нет. Вот так тривиально началась эта драма. Карта Свердловска с указанием мест исчезновений детей по состоянию на конец июня 1939 г. Обозначено: 1 – похищения 12 июля 1938 г. Герды Грибановой; 2 – попытки похищения 10 февраля 1939 г. Бори Титова; 3 – покушения на убийство 1 мая 1939 г. Раи Рахматуллиной; 4 – похищения 12 июня 1939 г. Али Губиной; 5 – похищения 30 июня 1939 г. Риты Ханьжиной. Расстояния от 5 до 3 примерно равно 3,2 км, а от 5 до 1 – около 3,6 км. Бросается в глаза то, что после первых нападений, зафиксированных в центральной части Сталинского района, преступник ожидаемо начал расширять зону своей активности. Если место похищения Али Губиной в Пионерском посёлке (*1) и обнаружения её тяжелораненой в зелёном массиве примерно в 150 м. от школы №5 (+2) было удалено от мест предыдущих инцидентов примерно на 1,5-1,6 км, то похищение Риты Ханьжиной с территории посёлка Верх-Исетского завода произошло на удалении более 3 км от них. Подобное расширение «ареала» действий преступника однозначно указывает на его повседневную связь именно со Сталинским районом г. Свердловска. Именно там УР и надлежало его искать. Проблема, однако, заключалась в том, что сотрудники правоохранительных органов вряд ли понимали это в то время. Александра Ханьжина бросилась на улицу, где повстречалась с одной из соседок, Аполлинарией Киневой, хорошо знавшей Риту, поскольку та часто играла с её сыном. На вопрос, не видала ли она Риту, Кинева ответила утвердительно, по её словам, она только что видела девочку во дворе дома №59 по улице Ивана Каляева, там она сидела с каким-то мальчиком. Александра Макаровна бросилась к указанному дому, благо расстояние было совсем невелико – не более 50 метров. Убедившись, что детей во дворе нет, женщина начала стучать в двери жильцов, узнавая, не заходила ли к ним девочка 3-4 лет. Быстро переговорив с жильцами и ничего не узнав о дочери, Александра выскочила обратно на улицу и бросилась с расспросами к прохожим. В это время появился возвращавшийся с рынка Константин Ханьжин. Часы показывали 14:15, Александра рыдала, кричала, что дочку похитили, и муж был не в силах её успокоить. Дом №62 по улице Ивана Каляева в Молотовском районе г. Свердловска, в котором семья Ханьжиных летом 1939 г. снимала комнату. По мнению следствия, именно отсюда, из прихожей в квартире на первом этаже этого дома неизвестный похититель увёл Риту Ханьжину, девочку 3-х лет 10 месяцев. Как категорически заверяла мать девочки, она специально сняла с дочери обувь, чтобы та и не смогла выйти из дома босиком. Исчезновение Риты из жилого помещения остаётся одной из многих необъяснённых странностей этого дела, в конечном итоге ясности в том, как же именно она оказалась похищена, так и не появилось. Началась стихийная поисковая операция – супруги Ханьжины, их знакомые и соседи принялись обходить близлежащие кварталы и расспрашивать жителей, не видел ли кто маленькую девочку в красном платье и серо-белом джемпере. Одежда, кстати, была довольно приметной, кроме того, Рита не имела обуви, а босиком далеко уйти не могла, ибо росла домашним ребёнком и от дома далеко вообще не отходила. Скоро стало ясно, что поблизости её нет, а значит, она увезена или где-то спрятана. То, что Рита стала жертвой похищения, родителям было очевидно уже с первых часов поисков. Однако попытка Константина Ханьжина привлечь внимание милиции к происшествию оказалась безрезультатна. В течение последующих дней он посетил первое, четвёртое, пятое, девятое территориальные отделения РКМ, а также отдел транспортной милиции на вокзале, надеясь подать заявление об исчезновении ребёнка. Сотрудники милиции его внимательно выслушивали, но под разными предлогами заявление принимать отказывались. Что-то подобное мы уже видели в случае с исчезновением Герды Грибановой годом ранее. Но тогда ещё Свердловск не кипел от сплетен о нападениях на детей, теперь же ситуация изменилась радикально. Но, как видно, не для сотрудников милиции. Стремясь привлечь внимание общественности к своей трагедии, Константин Ханьжин в первые дни июля обратился в редакцию газеты «Уральский рабочий» и к руководству местного радиоузла. Он добивался, чтобы информация об исчезновении дочери и просьба о помощи в розысках стали достоянием гласности. Разумеется, ответ в обоих случаях был отрицательным, советская пропагандистская машина в своей работе преследовала совсем иные цели, нежели информирование горожан о криминальных происшествиях. Заявление о пропаже ребёнка органы милиции приняли от Константина Ханьжина только 4 июля, то есть по истечении четырёх суток с момента исчезновения Риты. В тот же самый день две жительницы посёлка Красная Звезда, фактически соседи семьи Ханьжиных, перегоняли козье стадо через лесной массив к западу от Экскаваторного посёлка. Дальняя от города часть этого района, примыкающая к озеру Шувакиш и расположенная севернее Серовского тракта, и сейчас остаётся зелёной зоной, но летом 1939 г. там был настоящий лес, вдававшийся глубоким клином в пространство между Экскаваторным посёлком и посёлком станции «Свердловск-Сортировочная». Озеро Шувакиш находилось в глубине этого леса на удалении более 1,5 км от его границы. Лес, впрочем, не был сплошным – его прорезала железная дорога на Нижний Тагил, вдоль которой тянулись длинные огороды подсобного хозяйства «Уралмаша», а также обширные хаотично разбросанные луговые проплешины. Кроме того, южный и юго-восточный берега озера Шувакиш были сильно заболочены. В целом же, места эти были довольно глухими и малохожеными, удивительно даже, что формально они считались городской территорией и относились к Орджоникидзевскому району Свердловска. Вера Иванова, 43 лет, и Аграпина Десятова, 68 лет, работали пастухами в пищевой артели и отвечали за выпас козьего стада. Работенка была нехитрой, но беспокойной, в основном, потому, что козы, в отличие от коров, весьма активны и шустры. Поскольку следить за стадом вдвоем было довольно сложно, женщинам в помощь позволяли привлекать детей. В тот день, 4 июля, Десятова и Иванова работали вместе с двумя 11-летними мальчиками Вовой Богатыревым и Василием Ивановым, сыном Веры. Примерно в 15 или 16 часов – время определялось весьма-весьма приблизительно из-за отсутствия часов – пастухи перегнали коз на новую пустошь, и Вера Иванова отошла вглубь леса, чтобы поискать ягод. Женщина почувствовала запах «протухшего мяса», как объяснила позднее, и это открытие заставило её насторожиться. Она позвала Аграпину, и они вдвоем принялись искать источник неприятного запаха. Оказалось, что тот исходит от большой кучи еловых веток, наваленных в ложбину между кочками и придавленных сверху камнями. Вооружившись палками, женщины откатили один из камней в сторону. Под ним они увидели голову мёртвого ребёнка. Женщины вернули камень на место и вышли из леса. Если кто-то подумал, что женщины тут же отправились за милицией, то поспешим уточнить – этого не случилось. Ничего не говоря мальчикам, они продолжали пасти коз как ни в чём ни бывало. Лишь около 19 часов они погнали стадо в овчарню и после этого разошлись по домам. А Вера Александровна Иванова направилась к участковому милиционеру Мочалову с рассказом о страшной находке. Женщина отвела милиционера в лес и показала место сокрытия трупа. Участковый, удостоверившись в правдивости сообщения, вышел к зданию поликлиники УЗТМ (это было ближайшее городское строение) и позвонил оттуда в пятое отделение милиции. Его сообщение о найденном в лесу детском трупе было зафиксировано оперуполномоченным Холмогоровым в 21:20. Карта Свердловска с указанием мест похищений малолетних детей и обнаружения тел тех из них, кто был преступником убит (по состоянию на начало июля 1939 г.). Обозначено: 1 – похищение 12 июля 1938 г. Герды Грибановой; 2 – попытка похищения 10 февраля 1939 г. Бори Титова; 3 – покушение на убийство 1 мая 1939 г. Раи Рахматуллиной; 4 – похищение 12 июня 1939 г. Али Губиной; 5 – похищение 30 июня 1939 г. Риты Ханьжиной. Серым цветом показаны места обнаружения раненой Али Губиной (4+) и убитой Риты Ханьжиной (5+). Место обнаружения в июле 1938 г. тела убитой Герды Грибановой соответствует месту её исчезновения несколькими днями ранее (1). Расположение 4+ и 5+ весьма условно ввиду неточности их фиксирования официальными документами. Карта эта весьма информативна, поскольку зримо демонстрирует постепенное изменение поведения преступника. Если в первых эпизодах мы видим перемещение жертв на незначительные расстояния, то уже при нападении на Алю Губину, т.е. в четвёртом эпизоде, преступник увёл девочку от места похищения примерно на 0,5-0,7 км. В случае убийства Риты Ханьжиной расстояние увеличилось ещё более и достигло 4,3 км. Кроме того, преступник предпринял меры по маскировке тела. Это означает, что преступник проводит с потенциальными жертвами всё больше времени, он чувствует себя всё более уверенно, порог его тревожности явно снижается. Перед нами процесс формирования преступником собственной модели поведения, её оттачивания и совершенствования. Подобная вариативность, т.е. постепенная изменчивость поведения, весьма характерна для серийной преступности. Обычно после первых четырёх-пяти-шести «пробных» нападений злоумышленник вырабатывает некую оптимальную по его мнению модель криминального поведения, которой и следует в дальнейшем с незначительными изменениями, вызываемыми обычно какими-то случайными факторами. Следствием упомянутого явления должно было стать появление в Свердловске полноценно сформированного серийного убийцы-педофила – опытного и безжалостного. Последний вместе с дежурным по отделу Ушаковым отправились в указанное место на конном возке. Далее предоставим слово Холмогорову: «Дорогой встретили начальника отдела РКМ Бородина, доложили ему. Он предложил заехать за прокурором Беляевой, что мной было сделано. Прокурор с нами не поехала, сказала, что я не обедала, была на пленуме, утомилась, поезжайте одни. Доехали до Экскаваторного посёлка, нас встретил постовой милиционер с бригадмильцем, т.е. комсомольцем из бригады содействия милиции, фамилии их обоих не знаю, которые поехали с нами. На опушке леса с нами встретился уч. инспектор милиции 4 или 9 отдела РКМ с ВИЗа, фамилии я его не спросил». Такая вот бытовая зарисовка из повседневных будней советской милиции предвоенной поры. Едут милиционеры, сидя в возке, запряжённом лошадью, потому что своей автомашины у 5-го отделения Рабоче-Крестьянской милиции нет (за всем свердловским Управлением РКМ тогда были закреплены всего-то 5 автомашин и 2 мотоцикла!); районный прокурор выехать на место обнаружения трупа отказалась, потому что устала на пленуме и вообще не обедала; встретили участкового, кто такой – не знают, где служит – не запомнили. Особенно умилительно выглядит упоминание о том, что на место обнаружения трупа милиционеры взяли какого-то бесполезного комсомольца, после этого, наверное, руководство милиции искренне удивлялось тем сплетням, что передавались горожанами. В общем, всё как-то предельно незатейливо, флегматично и даже лениво, это если очень мягко выражаться. Наконец, добрались до места обнаружения трупа. Тут уместно ещё немного процитировать оперуполномоченного Холмогорова, уж больно красноречивый рапорт вышел из-под его пера (орфография оригинала сохранена, пунктуация проставлена автором для лучшего понимания написанного): «…тело было закрыто игольником хвои. Раскрыли труп, оказалась девочка лет четырёх, лежала совершенно раздевши одежды и платья на ей не было, также не оказалось ничего вблизи труппа. Время уже был вечер, стемнялось. Признаки смерти тела осматривали уже с огнём, добывали спичками». Понятно, что осмотреть место нахождения трупа при свете спичек было невозможно, поэтому милиционеры нарезали хвойных веток, выстлали ими дно своего возка, уложили тело ребёнка на этот импровизированный настил и повезли его сначала в отделение милиции, а утром следующего дня – в морг 1-й городской больницы. Осмотр местности был отложен до завтрашнего утра. И уже утром 5 июля при солнечном свете и возможности нормально ориентироваться место обнаружения детского трупа было описано, как находящееся на расстоянии 1 км от поликлиники УЗТМ (то есть Уральского завода тяжёлого машиностроения, в разговорной речи обычно сокращаемого до всем известного «Уралмаша») и первых жилых домов Экскаваторного посёлка, в 200 м от железной дороги на станцию «Шувакиш» и в 60 м от ограды водозаборной зоны «Шувакиш». Если считать, что полоса отчуждения водозабора составляла 200 м, то получалось, что тело находилось в 250-260 м юго-восточнее берега озера Шувакиш. Нетрудно заметить, что место выглядело довольно глухим, труп мог там пролежать очень долго, если бы не его случайное обнаружение пастухами. Преступник не только позаботился об удалённости места от дорог и троп, но предпринял меры по маскировке трупа. Тело было прикрыто срезанной хвоей и придавлено камнями «в количестве 5-7 штук (весом) от 2-х до 10-12 килограммов», как это зафиксировано в протоколе осмотра места преступления. Никаких улик, связанных с деталями преступления, жертвой или преступником обнаружить при осмотре местности не удалось. То есть ни одежды убитой девочки, ни выброшенного оружия, ни следов крови на деревьях или, скажем, вырванных волос – ничего такого найдено не было. Интересная деталь зафиксирована в рапорте начальника 5-го отделения милиции Бородина, направленном в адрес начальника Отдела уголовного розыска Вершинина 5 июля, процитируем: «…на месте каких-либо следов преступления не обнаружено, только в яме, где лежал труп, есть признаки крови на сосновой хвое – сверху уже подсохшей, а снизу – свежей, по всем таким признакам преступление совершено ещё недавно…» Запомним сейчас этот любопытный нюанс и логическое умозаключение товарища Бородина, чуть позже мы вернёмся к этому рапорту. 5 июля оперуполномоченный Отдела уголовного розыска Плотников возбудил уголовное дело по ст. 136 УК РСФСР. Статья эта уже не раз упоминалась выше, так что вопросов по правомерности её применения быть не может, всё, вроде бы, ясно: труп раздет, одежда поблизости не обнаружена, стало быть, кем-то унесена, до ближайшего жилья более километра, и понятно, что девочка не сама по себе прибежала в лес, разделась и залезла под ветки и камни. Умысел налицо. Первым следственным действием явилось приглашение Константина Ханьжина и его соседей по дому в морг 1-й горбольницы для опознания трупа неизвестной девочки. Тело было опознано как принадлежавшее Маргарите Ханьжиной, родившейся 8 сентября 1935 г. и пропавшей 30 июня 1939 г. от дома, в котором она проживала. В тот же самый день судмедэксперт Свердловска Грамолин в секционном отделении 1-й горбольницы произвёл судебно-медицинское исследование трупа Риты Ханьжиной. В акте за №802 от 5 июля 1939 г. было зафиксировано следующее состояние тела и значимые для следствия телесные повреждения (см. анатомическую схему): – телосложение трупа нормальное, питание при жизни – удовлетворительное, кожные покровы синюшные бледно-багровые. Цвет кожных покровов свидетельствовал о начавшемся разложении тела, что не кажется удивительным для жаркой июльской погоды в Свердловске. Трупное окоченение разрешилось, то есть исчезло, что также являлось указанием на давность наступления смерти. Поскольку трупное окоченение начинает проявляться к 12 часам с момента смерти и полностью исчезает к 72 часам, данное наблюдение означало, что убийство Маргариты Ханьжиной последовало никак не позднее полудня 2 июля 1939 г.; – около глаз личинки мух. Это тоже косвенное указание на давность момента смерти и нахождение тела на открытом воздухе, которое никак не могло быть менее полутора суток; Тело Риты Ханьжиной в морге перед судебно-медицинским вскрытием. – на лбу круглое отверстие диаметром 0,5 см, из которого выходят личинки мух. Это тоже важный признак, несущий информацию о давности смерти. Мухи устремляются к мёртвому телу в первые же часы с момента умирания, ориентиром им служит весьма специфическая комбинация газов, выделяемых телом умершего, причём этот запах они способны почувствовать на удалении до полутора километров. Мухи разных видов демонстрируют просто поразительную тонкость обоняния, оставляя далеко позади не только людей и собак, но и других насекомых. Обнаружив труп, они спешат отложить личинки в открытые отверстия и раны, при этом целостную кожу мухи повредить не могут, в отличие от таких разрушителей трупов, как жуки и лесные клещи. То, что на лбу девочки имелось отверстие, из которого выходили личинки мух, означало, что данное повреждение является прижизненным, но судмедэксперт Грамолин никакого заключения на этот счёт в июле 1939 г. не сделал; – множество аналогичных отверстий в кожных покровах туловища, большей частью на левой стороне грудной клетки;