Сандовал. В таком случае, стоит ли их тратить понапрасну? К тому же слова вам часто изменяют, дон Мигель, слишком часто для писателя. Сервантес. Слова охотнее слетаются ко мне, когда я волен хранить молчание. И потом, я сотни раз вам повторил: всё это происходило тридцать пять лет назад. Мне было шестнадцать лет. Сандовал. В шестнадцать лет вы не смогли распознать иудаиста? Сервантес. В шестнадцать лес я умел распознать красоту, если с ней встречался, а также ум. Сандовал. Ересь всегда принимает соблазнительную форму. Сервантес. Я говорил о его дочери. Сандовал. Я тоже. Если у нее была душа, она отдаст ее завтра своему так называемому богу. Сервантес (явно шокирован). Вы говорите о Дульсинее? Сандовал. Еретичка. Я давал ей шанс. Ей достаточно было заговорить, отречься. Не жалейте о ней. Это женщина такая колючая, что голыми руками вам ее не взять. Сервантес. Дульсинея. Сандовал. Вернемся к отцу: вы утверждаете, что не заметили тогда его безумия? Сервантес (овладел собой). В то время никаких видимых признаков не было заметно. То есть, я хочу сказать, что я ничего такого не увидел. Он пользовался всеобщим уважением, можно даже сказать — любовью. Сандовал. Но позднее вы же стали свидетелем проявления этих признаков. Сервантес. Позднее — да. Сандовал. Мы пришли к общему мнению. Но позже это когда? Сервантес. А она, действительно…? Сандовал. Осуждена? Да. Тем не менее, костра еще можно избежать. Сервантес. Я ничего не хочу об этом знать. Сандовал. Как вам будет угодно. Но все-таки: что означает позже? Сервантес. Был эпизод, связанный с книгами. Сандовал. В то время вы все еще жили у него в доме? Сцена 1.10 Декорация 4: парадная зала в доме Тасита де Ангелеса. Мигель с перевязанным плечом читает книгу. Входит Дульсинея. Дульсинея. Амадис Гальский. Любимец моего брата Иисуса. Сервантес. Рыцарский роман? Дульсинея. Вся жизнь героя — поиски. Сервантес. Столь богатая библиотека в столь скромном, поверьте, я не хочу вас обидеть, жилище… Дульсинея. Отец мой любит книги. Так же, как людей. Сервантес. И как вас? Дульсинея. Книги не предадут. Книги не солгут. Я — тоже. Сервантес. Неужели и впрямь никогда не солгут? Дульсинея. Не солгут. Возможно, спрячутся за маску, но ненадолго. Книга всегда говорит правду. Сервантес. Правду о своем авторе? Дульсинея. Чаще — о своем читателе. Сервантес. А я не верю книгам. Но верю живым существам. Дульсинея. Живые существа обусловлены своим временем. Сервантес. Кроме вашего брата, который в нынешнее время читает старье, дорогое разве что сердцу наших прадедов. Дульсинея. То, что для одних — старье, для других — бесценное сокровище. Идите-ка сюда. Дульсинея увлекает Мигеля к библиотеке. Дульсинея. Достаньте сверху вон тот требник. Мигель. Зачем? Дульсинея. Делайте, что вам говорят. Возьмите его. Мигель достает с полки книгу. За ней открывается сворка потайного шкафа с книгами, ранее невидимыми. Мигель. Что это? Дульсинея. Книги, которые прячутся за другими книгами. Старье, как вы говорите, и в то же время — сокровище. Отец мой собрал их во время своих путешествий. Мигель (наугад вытягивая книжки одну за другой). Раши…Бен Иехуда…Маймонид…Аверроэс…Еретические книги. Дульсинея. На неизвестных языках. Мигель. Еретические книги. Дульсинея. Нет. Просто книги. Мигель. Скажите лучше: факелы для костра холокоста. Дульсинея. Нет, просто книги, Мигель. Просто книги. Ни ангельские, ни сатанинские. Просто бумага с написанными словами. Подобно поцелуям, книги — носители желания. Поцелуи не могут быть сатанинскими, Мигель. Сцена 1.11 Декорация 3: камера пыток. Иисус снова подвешен за руки. Присутствуют Телло, Тюремщик и Секретарь суда. Телло. Не сатанист! В самом деле? А книги? Иисус. Ни о каких книгах мне ничего не известно. Телло. Двадцать три? Иисус. Двадцать три.