Тасит. Что с книгой? Мигель. С какой книгой? Тасит. Дон Мигель, среди нас, в этой комнате есть человек, разум которого нетверд, он почти идиот. И несколько мгновений назад я полагал, что человек этот — я. Мигель. Книга в надежном месте. Тасит. Она ее унесла? Мигель. Дон Тасит… Тасит. Чума на вас, дон Мигель! Я-то думал, что моя дочь занимает какое-то место в вашем сердце. Мигель. Она его и занимает, будьте уверены, дон Тасит. Тасит. Какой абсурд! В своем слепом неведении вы куда опаснее любого разбойника! Мигель. Так она сама мне повелела… Тасит. Во мраке самой черной ночи! Во мраке смерти женщина решает броситься в пламя костра, а вы как галантный кавалер еще и придерживаете ей дверь! Мигель. Какое пламя? Тасит. То самое, что поглотило ее брата. Она теперь одна-одинешенька во всей Испании с Маймонидом у сердца и именем брата в сердце. Жертвенный агнец на горе Авраама, сеньор глупец. Бесприютное привидение. Мигель. Ей только до Крестьянина дойти. Глубокой ночью. Кто узнает? Тасит. Дульсинея, принцесса моя, биение моего плененного сердца! Какую боль ты принесла мне, покинув этот дом и обрекая меня на невыносимую муку — не видеть твоей красоты. Если я забуду тебя, моя Дульсинея, пусть вырвут мне правую руку и пусть язык мой присохнет к нёбу! Мигель. Дон Тасит, вы бредите. Ваша дочь вернется. Стучат во входную дверь. Мигель. Ну вот! Марсела и Санчо прибегают в тревоге, услышав стук в дверь. Посмотрев в глазок и узнав посетителя, Марсела открывает дверь. Входит Крестьянин. Крестьянин. Они ее увезли. Четыре черных всадника. На дороге. Она даже не вскрикнула. Затемнение Сцена 1.20 Декорация 5: камера Сервантеса в тюрьме Аргамасилла дель Альба в 1587 году. Сервантес один. Открывается дверь. Снаружи в камеру вталкивают человека, который безжизненно падает на пол. Сервантес подходит к нему, переворачивает и тащит на тюфяк. Тасит (открыв глаза). Кто вы? Сервантес. Я — великан Каракульямбр, правитель острова Малиндрании, побежденный на поединке рыцарем из Ламанчи, еще не в должной степени оцененным. Он и велел мне явиться к вашей милости, дабы ваше величие располагало мной по своему благоусмотрению. Тасит. Это конец. Сервантес. А существует ли для нас различие между концом и началом? Тасит. Еще один из ваших парадоксов, дон Мигель? Сервантес. Начало ваше уже было концом, как конец ваш сделается началом. Тасит. И сколько же безумств между ними! Сервантес. Не безумств, но познания Истины, дон Тасит. Или мне лучше называть вас дон Эмет? Истина — дитя ангелов. Вас опьяняла Истина. Тасит. Опьянение — как раз то слово. Моя голова. Похмелье? Затемнение Сцена 1.21 Декорация 2: гостиная в Мадриде. Телло де Сандовал. Да, мы пытали его, немного. В самом конце жизни. М. де Сервантес. Вы говорите об отце или о сыне? Телло де Сандовал. О сыне. Нет, об отце. Признаться, о том и о другом. М. де Сервантес. Но не ради доказательств. Я имею в виду отца. Вам ведь не требовались доказательства. Телло де Сандовал. Великий Боже, нет! Этот человек сам представляет собой одно большое доказательство. Такое высокомерие, такое безумие, что больше ни в каких доказательствах и нужды нет. М. де Сервантес. Стало быть, не поиски доказательств произвели на свет пытку? Телло де Сандовал. Нет, нет. Позвольте мне развить вашу метафору. М. де Сервантес. Мою метафору? Припомните, это вы назвали пытку порождением, плодом предшествующих знаний. Телло де Сандовал. Так вот, его пытка была безотцовщиной, как следствием сиротства был и его помутившийся разум. М. де Сервантес. Отец осиротел, потеряв сына. Телло де Сандовал. Дрожь пробирает, правда? Сирота одной ногой стоит в жизни, другой — в смерти, но душа его уже не там и не здесь. Пытка погружает его в равнодушие. Никогда не замечали? М. де Сервантес. Равнодушие? У него? Сервантес хохочет. М. де Сервантес. Вы ничего не поняли. Вы приняли прозрачность за пустоту!