Петр Великий поборол, или еще поборет, эту систему. Но ко времени Петра уже и его отец, Алексей Михайлович, подбивал опорки под системой местничества. Мне придется лавировать. И я искренне искал ту должность, куда пристроить «родственичка», но он посредственная личность с завышенной самооценкой и неспособный работать не то, что в команде, но и вообще работать, а не числится. — Мама! А как тебе Суздальский монастырь? — вкрадчиво спросил я. Суздальский женский монастырь отличался исключительной дисциплиной. По сути, это была тюрьма с религиозным уклоном. И намек Марфой был более, чем понятен. — А ты, приблуда, не боишься? — спросила Нагая. — А как у тебя со здоровьем, мама, может прихворала? Так останешься в Кремле, подлечу! — искренне зло говорил я. Ненавидел, ненавижу и никогда не приму шантаж. Я терпел Басманова, мне нужно было понять хоть что-то о мире, куда я попал. Мало ли, огнем плеваться могу, было дело, про всякие магии читал. Но пришло время Петру встретится с тезкой, но апостолом, не буду долго рефлексировать, чтобы и наглую монашку отправить в ад. — Ты кто? — после долгой паузы и игры в «злые гляделки» спросила Нагая. — Сын твой, — отвечал я. Вновь пауза. Было видно, что Марфа рассуждает, прикидывает расклады. Что произойдет, если она скажет, что я не ее сын, с учетом сложившихся сегодня реалий? Признает разбойника, что Брянщину и Черниговщину разоряет? Так биручи, науськанные умницей Мининым вбили в головы москвичей и не только их, письма полетели и в другие города, что Могилевский тать — зло и захватчик. Его ненавидят и Нагую не поймут. А кто еще мне поперек станет? Тут бы могла начаться игра со Скопиным-Шуйским, но и это пока маловероятно, Василий Шуйский — сбитый летчик. Романовы… нужно вообще понять, что там, да как с Филаретом. Кто-то из Романовых присоединился к Мстиславскому и перебежал к ляхам, может под эту гребенку и Филарета прижучить. Но он лицо духовное, тут вдвойне осторожным нужно быть. — Не забижай родню, род Нагаев и так поменьшился, — тон Марфы стал менее требовательным. — Поняла, мама, что нынче ты сделать мало что можешь? — а вот я все еще сохранял суровость, пусть сейчас она была скорее проявлением актерского мастерства, чем зеркалом эмоций. — Ни-ко-гда не смей говорить со мной так, как нынче. Я государь-император и твой сын. Нагаев не обижу, но сильно приближать не стану. Окольничим был Михаил Федорович? Пусть так и будет, но без того, кабы влезать ко мне со своими советами, пока работать не станет так, как мне то нужно. — А я? — спросила уже отрешенно Марфа, все-таки не на много его хватило. — А ты помолись с Ксенией, так заведено по обычаю? — я улыбнулся, но сделал это зря, женщина вновь закипела, шипя, словно змея. — Курва Марья, мамка ее, убила сыночка мого, али то сам Годун сделал. Не могу я… — вызверилась Марфа. — А ты смирись, мама, поживи, радуясь за меня, Ксению, за мир в сердце. Кланяться стану, — сказал я, ловя на себе удивленный взгляд. Марфа смотрела на меня, потом отводила взгляд, снова смотрела. — Вот так я и желала, кабы сынок мой всех… и братов моих и, прости Господи, отца, всех, гнал, кабы государем был Грозным, как папка егойный, даже лепей за него… — Марфа смахнула слезу, но собралась и высказала свои условия. — Жить буду в Новодевичьем монастыре, нельзя мне в мир возвращаться. Токмо, кабы там был и мой двор, кого сама надумаю. — Сколько? — коротко спросил я, причем вопрос заключался и в том, сколько денег и сколько человек должно быть при дворе. — Игуменью пришлю к приказчику твому. Луке? Этот у тебя дьяком? А баб мне с дюжину приставь, — было видно, что решение ей дается, пусть нелегко, но она довольна, возможно, рассмотрела во мне решительность и намерения идти до конца, ее конца. Может и первоначально хотела именно этого, а все остальное — спектакль. — Ксения? — очередной мой вопрос и Марфа махнула рукой. — Любить не стану, обряд исполню! — сказала женщина и собралась уходить. Останавливать ее я не стал. Вымотался за разговор. А еще пленных ляхов слушать, да тестя лицезреть. Так что Марфа ушла, я выпил кваса, переоделся в золотом шитый кафтан, и пошел к панству. Когда я входит в тронный зал, как я назвал палаты с большим троном и постаментом, мог почувствовал, как наэлектризовался воздух. Мог, но не почувствовал, устал за сегодня. И мне было положительно, в значении кое что положить, на эти гневные взгляды великовельможных панов. — Ну, панство, от чего не приветствуете? — несколько отрешенным тоном, спросил я. — Моя дочь? Ты отомстил за нее? — не приветствуя, не обозначая мой статус, спрашивал Ежи Юрий Мнишек. Этот деятель, один из основоположников русской смуты, любитель половить жирную рыбку в мутной воде, был несколько похож на те изображения, что я некогда видел в будущем. Впрочем он обладал незаурядной, самой, что ни на есть, среднестатистической внешностью, выделить которую можно только, и исключительно, одеждой. Есть люди, как, вон стоит, нахмурившись, Острожский, которого одень и во рваные тканины, а он все равно будет излучать гонор и великовельможность. Мнишек не такой. — Я не успел. Но ты знаешь, что я любил ее, — спокойно ответил я, хотя на этих словах мог бы и слезу смахнуть. — И от того ты Ксению Годунову берешь и ее чадо признаешь? — вообще без намека на иностранное происхождение в речи, говорил Константин Вишневецкий. А мне говорили, что этот литовский магнат общался только на польском языке. Вот оно! Еще живет та русскость в магнате, он еще и православный. Сын, правда, крещен в католицизм, но этот еще не предал веру… хотя, предал, раз сына крестил латинским обрядом. — А что, князь, подождать мне, кабы подросла Марианна, дочь твоя? Отдашь мне? — сказал я и увидел, как дергается, но на последних волевых усилиях, сдерживается Вишневецкий. Быстро показываю жестом своей охране, чтобы не вмешивались. — А то и сейчас давай! Сколько ей? Семь лет есть, али еще шесть? — продолжаю я провоцировать малоросского князя. Неожиданно для меня в бой ринулся не только Вишневецкий, но и Мнишек. Это же, получается, своим самозваным поганым ртом, я посмел упоминать про его внучку⁈ Марианна дочь Вишневецкого и Урсулы, второй дочери Ежи Мнишека. Прямым ударом ногой встречаю Мнишека, смещаюсь в сторону и несильно бью тыльной стороной ладони по кадыку Вишневецкого. Добавляю Мнишеку в печень. — Холоп! — прохрипел бывший мой тесть. — За оскорбление российского государя-императора всех посадить на кол! — повелеваю я и быстро ухожу. — Ваше Величество! Простите! — опять же на русском языке кричит… вроде бы пан Малогосский. — Кто прощения попросит, да заплатит, чем скажу за обиду мне, то буде моя императорская милость, — не поворачиваясь панству, сказал я, и ретировался. Все, на сегодня я выжатый лимон. Вечером только на лошади потренируюсь с полчаса, и все, спать. А сейчас царь трапезничать желает. Щучьи головы, фаршированные чесноком, почки заячьи, икра черная, красная… это было в известном кинофильме, а я вкушал вареную курицу с гречкой, да с огурцами свежими. И нету тут обязательной обжираловки. Нормальное, я бы сказал, скудненькое питание, не разнообразное. Ни тебе спаржи или артишоков, ни тазиков с оливье. Да я чай пью и чуть ли не плачу, настолько он дорого стоит. Уже пару новых мушкетов чаями напил. Но без кофе, так и чаек пойдет, он еще немного дешевле обходится. Где шляется этот Мюррей, чтобы заказать кофе? Мне сообщили, что английский посол прибыл в Архангельск, пока сидит у поморов, видимо, не хочет под горячую руку русской междоусобицы попасть, да сериал просматривает, под названием «игра русских престолов». Облом англичанину, второго сезона у сериала не будет! Глава 4 Глава 4 Черкаск 19 августа 1606 года На площади, некоторыми казаками именуемой «майданом», у деревянной, но добротной, большой церкви, были расставлены скамьи. Сидели многие, но на земле, скамьи предназначались лишь для пожилых казаков, которых не было много, так как жизнь казака опасна и мало кого Господь так бережет, что дает дожить до преклонных седин. Да и время буйное, опасное, так что старость пуще прежнего уважали, старость охраняли, старости кланялись. За старшими казаками сидели, уже на земле, или принесенной соломе, иные казаки, но обязательно женатые. Как ни странно, но и таких было не так, чтобы много, ибо найти жонку казаку не так легко. Русскую бабу брали нечасто, да на Дон бабы редко бежали, а вот какую турчанку, али из крымских, ногайку — то было правильным. И детишки, которые, впрочем на Вальный Казачий круг не допускались, получались смугленькими, носатенькими, но неизменно, православными и чтящими уже сложившиеся казацкие традиции. А нынче на Дону стало еще сложнее найти жонку, казаки в последние годы редко ходят за «ясырьками», так звали баб, что приводили от басурман. Многие казаки ушли на промысел на Русь, лишь немногие отряды гуляли на Тереке. Старики, уже сидящие на лавках, лишь посмотрели в сторону казаков, что крутились у образовавшегося круга и молодежь замерла, медленно, осторожно усаживаясь на уже частью пожухлую траву. Им так же будет видно, что происходит, место для Казачьего круга выбрано так, чтобы казаки садились на склоне холма и многие могли узреть, как принимаются судьбоносные решения. Вот услышать будет сложно, но найдутся те, кто по цепочке передаст суть сказанного. До тысячи казаков собрались на круг. Такого Вального Круга не припомнят и старики. Даже были представители от Яицких казаков, запарожцы выставили своих наблюдателей. И для многих это действо было сакральным, столь важным и масштабным, что уже сейчас находились казаки, что были готовы составлять эпические рассказы про то, яко казаки радили [совет держали]. — Вот он! Вышел? Ентот казак всполох такой сладил, что Вальный круг старшие скликнули? — прошептал казачек Василько, который только в этом году и был допущен к участию в Казачьем круге и вот так, сразу попал на Вальный. — Это и есть Болотников, — шепнул Иванко Кряж своему товарищу. — Спаси Христос говорит старшым, что дали сказать ему… — началась «аудиотрансляция», которая запаздывала и никак не синхронизировалась с картинкой. *………*………* Тяжко пришлось Ивану Исаевичу Болотникову. Не хотели его слушать. И отчего же государь послал именно его? Слышал Иван, что атаман Заруцкий прибыл к Димитрию Иоанновичу, вот его и можно было отсылать к казакам. Но не тот был человек Болотников, кто оставит дело, сбежит от него. Он и под турками не прогнулся, и бил их после освобождения с рабства, он и венецианцам не кланялся. Казакам же поклонился, но этого, чтобы разговоры разговаривать оказалось мало [Болотников еще только после большого перерыва пришел на Дон, он, по сути, для казаков почти никто]. В ход пошли деньги и удивительный талант Болотникова располагать к себе. Иван Исаевич был богатым человеком, он мог бы нанять всех присутствующих на круге казаков, но и природная харизма, деньги, упорство и весьма разумные требования государя к казакам, не помогли быстро решить вопросы. Но, по крайней мере, за Болотниковым признали право говорить на Казачьем круге. И он с легкостью уговорил бы казаков не отказываться от предложений государя, как и уверил бы в том, что Димитрий Иоаннович, тот, которого Болотников оставил под Тулой, но который уже в Кремле, истинный, природный царь. Сам Иван Исаевич в этом уже не сомневался. Уговорил бы… да проблема нарисовалась. Пришли на Дон и иные люди, казаки, которые нынче гуляют у могилевского татя. Того, которого Болотников видел еще в Могилеве. И эти люди стращают казачество, обещают неисполнимое, но манящее. К примеру, каждому казаку по жонке, да до доброй хате. Ну где столько леса взять в степи? Тут глинобитки поставить если только. Но с хатами было еще где-то реалистично, относительно иных фантазий оппонентов Болотникова. Казаки прельщались обещаниями, особенно, молодежь и недавно пришлые на казацкую вольницу люди. Молодости присущ идеализм, ну а пришлые шли за красивой жизнью, но получили суровую реальность, что на Дону и порядок, пусть и иной, но жесткий, и не так, чтобы хлебно. Бывает и богатство случается, но ценой немалой крови и с дележом по старшинству. Так что речи атаманов Федора Бодырина из терских казаков и Гаврилы Пана, из донцов, находили своих слушателей. — Хаживал я с царским войском, воевал на Каспии и Тереке, так ни во что не ставили нас царевы люди те. Себя берегли, а казаков на стрелы засылали. Порохового запасу не дали, — выкрикивал Бадырин свои аргументы. — Знаю я о том. И поход тот был, кабы станицы ваши охронить. Мог царь так все и оставить, токмо и вы просили помощи, — парировал Болотников. Иван Исаевич готовился к Казачьему кругу, ему помогали. Немало донских старшин более склоняются к тому, чтобы признать Димитрия Иоанновича своим царем, да служить ему верой и правдой. Заруцкий слал письма о том, чтобы так и было, да и некоторая ротация казаков от атамана Ивана Заруцкого имела место, потому мнение одного из донских атаманов, пусть того и не было сейчас здесь, звучало. — Государь Димитрий Иоаннович с братом своим, внуком Ивана Грозные Очи, слово свое сказали. Милости государевы вдвое более прежнего для казаков станут. И порохового запасу пришлют столь, сколько казаки запросят, — поддерживал своего товарища Гаврила Пан, продолжая оперировать тем, что под Брянском не самозванцы, а два царственных персонажа.