— Отчего отказался, зло задумал? — спросил Иов. — Нет, Владыко, токмо не пристало мне клятвы такие давать. Я решил уже венчаться с Ксенией, остальное, как сложится жизнь, — сказал я, уже намереваясь вызвать Захария Ляпунова и дать тому поручение, чтобы у старика до конца его дней не было ни в чем нужды, несмотря на то, что он мне не помощник. — Не, точно ты не Гришка, голос его, но ты не он. Тот бы и крест целовал, абы токмо свое заполучить, — сказал Иов. — Так и я, Владыко, готов, абы дело спорилось, любую лжу говорить, — признался я. — Любую, да не всю и не всем. Мне не лжешь. Говори, чего хочешь от меня! — сказал старик, приобняв Ксению, которая тихо плакала на груди рослого, но уже терявшего стати, сгорбленного старика. — Лука! — выкрикнул я секретарю. — Ляхи приедут, посели их в Кремле, но охрану приставь, неча ходить, да гулять. И чай принеси, да снеди. Отобедаем втроем. — А и то дело, Димитрий Иоаннович, отобедать, — сказал пока еще патриарх, но резко посерьезнел и сменил тему. — Кабы за седмицу невинноубиенного Федора Борисовича, да Марию перехоронили, яко царственных. На том стоять буду! — Отче, то уже завтра сдеятся, — сказала Ксения. — Вот и добре. А ты, дочка, прощай. Тяжко жить с камнем на сердце. Бог даст, жить еще будешь долго и мужней женой, — говорил Иов, поглаживая Ксению по голове. На следующий день, Иов принимал участие в церемонии перезахоронения тел брата и матери Ксении. Моя будущая жена рыдала так, что я начал беспокоится за ребенка. Чуть позже, бирючи уже кричали вести по Москве, что я собираюсь венчаться на Ксении Борисовне, что признал я того ребенка, что она носит, своим, что патриарх Иов признал постриг девицы Ксении не каноничным, сделанным с нарушениями. По Москве разбрелись люди, чтобы послушать общественное мнение от новостей, да мне доложить. Всяко новостей много и они неоднозначные. Ну а после мы поехали в Троице-Сергиеву лавру, что бы там, при скоплении людей, Иов отрекся от патриаршества и утвердил решение о возведении в патриархи Игнатия. Был при этом и Гермоген, которому я, не лично, а через посыльных, предложил стать Новгородским митрополитом или Тобольским, на выбор. Правда и выбора у него не было. Он не поклонился мне, спесь проявлял. Потому завтра уже не будет деятеля в Москве, а в Сибири появится на одного священника больше. Глава 3 Глава 3 Варшава 12 августа 1606 — Скажите, Петр, вот отчего так складывается, что при моем дворе умеют работать только иезуиты и шведы с имперцами? Меня шляхта обвиняет в том, что я приблизил иностранцев и вас, иезуитов, но никак не великовельможное панство, — сокрушался Сигизмунд III Ваза. — Это лень, Ваше Величество и шляхетский гонор. Быть рядом с Вами хотят многие, может и все, но нет тех, кто готов служить, лишь все считают, что могут советовать, — отвечал иезуит Петр Скарга, один из представителей Ордена Иезуитов при дворе короля. — Вы вновь подменяете понятия и играете словами? Больше советов, чем я слышу от иезуитов, мне никто не дает. Но вы, конечно, скажете, что иезуиты слуги, как и все остальные, лишь следует единственно правильным путем для достижения всеобщего блага, — король злился. — Ваше Величество, вы сказали многим лучше, чем это сделал я, — Скарга улыбнулся. Сигизмунд действовал по наущению иезуитов и сейчас он оказался в сложнейшей ситуации: с одной стороны, все еще незаконченная война со Швецией, где у Сигизмунда вероломно отобрали корону, с другой, рокош Зебжидовского. Казалось, что для короля более чем достаточно испытаний. Но нет же, приходит письмо с угрозами от лжеца, который уселся на русский трон. Королю Речи Посполитой докладывали, Димитрий Иванович, тот, которого сместили, чуть не убили, но он вновь взял Москву, никак не может быть сыном Ивана Мучителя. Кто он такой, на самом деле, так же не знали, а выпытывать правду от фигуры, столь удобной для Речи Посполитой и лично Сигизмунда, было не с руки. По манере держаться и по образованию, вполне царственный, но и достаточно, главное, чтобы ему, Сигизмунду, было выгодно существование этого человека. В конце концов, кто бы он ни был, у короля замаячила реальная возможность заполучить собственный домен на пока еще московитских землях. Своя, коронная земля — это независимость и приведение к покорности депутаций Сейма. — Читайте сей опус безумца! — потребовал Сигизмунд, передавая письмо от русского царя Петру Скарге. Лицо иезуита внешне было спокойным, без лишней мимики, но внутренне Скарга, писатель, книгопечатник, но, прежде всего, иезуит, негодовал. — Ну? — нетерпеливо спросил король, начиная свои традиционные нервозные хождения, выписывая затейливые виражи между мебелью в королевском кабинете. Петр Скарга молчал, думал. Иезуит некогда достаточно плотно работал с тем, кто объявил себя сыном русского царя. То, как именно написано письмо, формулировка, уверенность и решительность в поступках, лишь намек на возможные переговоры, но требования уступок прежде, чем начать вообще общение. Что это? Блеф? Так с польским королем не спел общаться даже Иван Мучитель, может и лаял в своем кругу, но в письмах оставался более вежливым. А этот… католик, что возомнил себя православным государем!.. — Нужно, Ваше Величество, узнать, кто диктует Димитру такие тексты. Это не он писал, — иезуит озвучил один из своих выводов. — Посоветуйте, что делать! — потребовал король. — Вы уже консультировались с гетманом Жолкевским или с Яном Сапегой о вероятности нанесения ответного удара со стороны Москвы? — спросил Скарга. — Ответного? Я еще не начинал действовать чтобы всякого рода отрепье грозилось отвечать! — взъярился король. — Тот, кто стал править в Москве от лица Димитра отказывается принимать условия игры. Это такой типичный подход московитов — они не понимают, что Речь Посполитая, король, шляхта — все это суть единое, но разные понятия, — говорил Скарга. — Я не удивлен, что московиты не понимают этого, если объяснять так заумно, как это делаете вы, то никто не поймет, — бурчал король. — И все же, важно понимать, чем располагает Димитр. В то время, как не решен вопрос с Димитром, прозванным Могилевским, что под Брянском, есть еще один самозванец, вокруг которого концентрируются казаки, якобы Петр Федорович, внук Ивана Мучителя, — Петр Скарга уже начал подводить к нужным выводам короля, нужным ордену. — Он способен собрать до тридцати тысяч войска. Это без учета иных, кроме, как донских казаков. Кто его знает, сколь много казаков и стрельцов в Сибири? — говорил король, находя доводы для прикрытия своей нерешительности. — Не ищите, Ваше Величество, причин не принимать решения, ищите сами решения! — философски заметил иезуит. — Перестаньте, пан Скарга, сыпать витиеватые фразы, они мне нравятся, но сейчас не уместны, — король зло посмотрел на Петр Скаргу. Иезуит понял, что перегнул палку и что вот прямо сейчас может отправится вон, без возможности видеться с королем, как минимум на неделю. Такое уже было, за что Скарга получил отлуп от своего начальства. — Давайте вместе разберем, что требуют московиты и на что именно они могут претендовать, — начал конструктивный разговор Скарга. — Первое и самое важное во всей этой истории, это как именно себя поведут шведы. Сами московиты, да еще в период междоусобных войн, мало эффективны. У них нет знамя, идеи, за которые будут сражаться. Приход Димитра в Кремль не должен изменить этой ситуации, напротив, брожения в умах продолжится. И тут, если шведы станут рядом с Димитром, то смогут использовать денежные и людские ресурсы Москвы. Это для нас ужасный исход и поражение. — Но в Новгороде сбежавший Шуйский. Мои соотечественники, этот узурпатор престола, Карл, уже действуют, — уловил логические построения одного из своих советников, Сигизмунд. — Именно, потому, что Шуйский, а это явно ненадолго, нам не стоит опасаться русских. Заканчивайте победоносно бунт Зебжидовского и уже тогда и ответим на угрозы разгромом московитов, — сказал иезуит и сам себе кивнул головой. Это был такой жест-паразит, избавиться от которого Скарга не смог. Он всегда, когда говорил то, что думал, как бы соглашался с собой, кивая в завершении рассуждений. Ну а при тех эпизодах, когда иезуит лгал, он, соответственно, не кивал. Наблюдательные люди могли выявить такую особенность Петра Скарги, но еще никто даже не намекнул иезуиту, что его выдает язык жестов. Вместе с тем, Скарга обязательно еще осмыслит все то, что написано в письме, может быть… нет же, обязательно, проведет консультации с военными и с людьми, которые что-то понимают в сельском хозяйстве и особенностях его ведения в Московии. Без элементарной пищи не может быть войско, да и власть становится слишком шаткой, когда народ голодает. «Мой венценосный брат Сигизмунд» — Скарга мысленно озвучивал для себя письмо. — «Пишет тебе твой брат Димитрий Иоаннович, император Всероссийский». — Всероссийский! — вслух повторил Петр Скарга. — Что? — не расслышал король. — Я о том, что пес беглый называет себя всероссийским. Это же показывает, что он не признает титул Великого князя литовского русского, жамойцкого и иншая. Русского! А он пишет всероссийский, — объяснял Скарга. «Ты король и повинен своих подданных в узде держать, но они грабят мои земли. Оттого и твоя вина есть», — продолжал мысленно повторять текст письма иезуит. Вот эту часть послания Сигизмунду, иезуит решил лишний раз не озвучивать. Прямое обвинение, на грани оскорбление польского короля, с намеком на его беспомощность. Нужна была бы война, повод к ней уже есть. — Я могу отозвать Меховецкого, призвать не воевать на землях Московии. Но тогда многие, кто сейчас в Московии своевольничает, вернуться на рокош, против меня. Тот же Лисовский. Он увел более тысячи человек от Зебжидовского, — оправдывался король. «Коли до осени я не услышу решений и действенных призывов от монарха, что уразумит своих подданных, почну делать то с твоей державой, что ты с моей. Разорять и жечь. Токмо, брат мой, есть у нас общий враг — татары, что кожнае лето уводят тысячи людей с наших земель. Подумай, что лепей… слышать, как твои земли грабят, али то, как ты со мной вместе бьешь татарву». — Спросите у гетмана, куда именно может последовать удар из Московии. У Димитра есть казаки, он может наслать их. Вряд ли ударит с юга, там сечевое казачество, с которым мы замирились, Сагайдачный не даст хозяйничать на Украинах. Он ничего не сделает, это пустые угрозы. Так что собака брешет, а на цепи сидит, — сказал Петр Скарга и стал ожидать, когда ему невыносимо сильно захочется кивнуть, соглашаясь с самим собой. Но кивок не приходил, что-то мешало кивнуть, согласиться. Иезуит верил, что не врал, он говорил о том, о чем и сам думал, но кивка не случилось. * * * Москва 14 августа 1606 года — Чего рыдаешь, дура-баба? — незлобиво, даже участливо, спросил, Егор у Милки. — Счастье мое бабье не долгое, — всхлипывала Милка. — Ну говорю же, дура-баба. Мы венчаны, я доволен тобой и домашним строем, что ты сладила. Не забижаю тебя. Так чего рыдать? –удивлялся Егор, не принимая аргументы своей уже венчанной жены. Егора все-таки приняли в ближние рынды государя. Не рынды, а «телохранители», но многие по старинке называют бодигардов рындами. Теперь Егор может быть дома не больше трех, даже не дней, но лишь ночей, в седмицу. Остальное время: либо тренировки, либо сама, непосредственно, служба. И Егор был счастлив. Он не говорил Милке, не стоит жене нервничать, но уже скоро казак может получить и отчество и стать дворянином. У государя не могут служить люди не дворянского сословия. Ну а Милка становится, стало быть, дворянской. Денег у них, чтобы соответствовать статусу, более нужного, тут и на боярство потянуть можно, так что скоро, очень скоро Егор станет Егором Ивановичем Игнатовым, если взять фамилию от деда Игната. — Расскажи, что без меня два дня делала! — сказал Егор, вставая с семейного ложа, чтобы ополоснуться холодной водой. Август выдался еще более жарким месяцем, чем часто дождливый июль и один из телохранителей государя постоянно окатывал себя водой. Егор принимал едкий запад конского пота и всего, что связано с животным, но может излучать специфический аромат. Однако парень не терпел собственную вонь, от того мылся чаще многих, по крайней мере, омывался водой. — Марье допомогла, на Варварку сходила, купила хлеба, да овса три пуда закупила, — стала отчитываться Милка.