Мы увидели рабочего с большим молотком. Он вышиб железную шпильку, и подпорка сложилась вдвое. Я и еще один мальчик попытались поднять другую опору, которая лежала на земле, но она оказалась ужасно тяжелой. – Разбирать крепь было очень опасно, потому что земля над головой могла в любой момент обрушиться… Над головами у нас что-то затрещало, я поднял голову и увидел в свете наших фонариков, что там, откуда только что убрали подпорку, появилась трещина. И не успел я податься в сторону, как она резко увеличилась, прямо сквозь меня с громким треском упал большой кусок голографического камня. Все вокруг заволокла пыль. – То, что вы сейчас видели, так и называется: «обрушение», – прозвучал рядом со мною голос учителя. – Будьте внимательны. Опасные камни падают не только сверху. Не успел он договорить, как большой кусок каменной стены совсем рядом с нами накренился, отлетел вперед со своего места, как будто его толкнула сзади гигантская рука, и тут же рассыпался на много больших и маленьких обломков. На нас с грохотом и скрежетом обрушились голографические камни, а фонари вдруг погасли. Сквозь темноту и визг девчонок я снова услышал голос учителя. – Это был прорыв метана. Метан – газ, который скапливается в угольных пластах и доходит до большого давления. Мы сейчас видели, что бывало, если эти каменные стены не могли выдержать такое давление и обваливались в проход. Фонари снова включились, и все мы вздохнули с облегчением. Но тут я услышал другие странные звуки: то четкие и отрывистые, словно стук копыт бегущих лошадей, то протяжные и неразборчивые, как шепот великана. – Смотрите, дети! А вот это уже прорыв воды. Только мы успели сообразить, что значат эти слова, как из одного из боковых проходов недалеко от нас хлынул поток воды. Она очень быстро залила весь зал, где шла работа. Мутная вода сначала поднялась нам по колени, а потом и до пояса. Свет наших фонарей отражался в ней и рисовал на неровном потолке ежесекундно меняющиеся узоры. Мимо проплывали черные от угольной пыли деревянные брусья, шахтерские шлемы, коробки для обеда… когда вода дошла мне до подбородка, я инстинктивно задержал дыхание. А потом вода накрыла меня с головой, и я видел только бурую муть, освещенную фонарем, и время от времени поднимавшиеся откуда-то из-под ног пузыри воздуха. – У подземных затоплений может быть много разных причин. Но, из-за чего бы они ни случались – из-за глубинных вод или из-за того, что шахта подошла слишком близко к наземному водоему, – они много опаснее, чем наводнения на поверхности земли, – сказал учитель, заглушая плеск. Голографическая вода исчезла, и все стало таким, как было несколько минут назад. Тут я заметил какой-то странный предмет, похожий на большую металлическую жабу, раздувшую живот. Только непонятная штука была куда больше жабы и явно тяжелее. Я указал на нее учителю. – Это взрывобезопасный электрический выключатель. Газ метан легко загорается и может взрываться, и поэтому сделали герметичный выключатель, который при соединении контактов не дает электрической искры, как обычные выключатели. Это сделано для того, чтобы избежать самой большой из известных шахтерам опасности, которую мы сейчас увидим… Опять что-то сильно громыхнуло, но в отличие от предыдущих случаев, звук как будто пришел откуда-то изнутри нас, вырвался сквозь барабанные перепонки наружу, мощными волнами прошелся по каждой клеточке организма, а потом нас обдало жаром, а вокруг вспыхнуло алое сияние, заполнившее каждый дюйм пространства в шахте. Но сияние тут же погасло, и все погрузилось в темноту. – Очень мало кто мог рассказать о том, как на самом деле происходит взрыв метана, потому что выжить при этом практически невозможно, – гулко разносился в темноте бестелесный голос учителя. – Но зачем, зачем им нужно было лезть в такие кошмарные места? – чуть не плача, спросила Анна. – Вот за этим, – ответил учитель и поднял к свету кусок черного камня, блестевший в луче всеми своими бесчисленными гранями. Вот тут я впервые увидел каменный уголь. – Дети, мы с вами осматриваем типичную угольную шахту середины двадцатого века. В таких шахтах была кое-какая новая техника, например, гидравлические опоры крепи и так называемые врубовые машины, выкапывавшие уголь сразу на широкой полосе. Все это несколько улучшило условия работы горняков, но все равно угольные шахты оставались очень опасным, ужасным местом. До тех пор… Дальше пошла скукотища. Учитель принялся рассказывать об истории газификации угля, которую начали применять восемьдесят лет назад, когда нефть практически кончилась и великие державы начали готовить войска для того, чтобы захватить оставшиеся месторождения. Земля была на пороге войны, но мир спасла подземная газификация… Мы все давно это знали, так что нам было скучно. А потом мы осмотрели современную шахту. Ничего особенного, просто те же трубы, которые мы видим каждый день, идут из-под земли куда-то вдаль. Впрочем, я впервые побывал на центральном пульте управления и увидел голограмму горения. Ох, и широко же горело! Нам показали нейтринные датчики и гравитационный волновой радар, отслеживающий подземное горение, и лазерные буры… тоже тоска, в общем. Учитель рассказал нам историю шахты и сказал, что больше ста лет назад она была уничтожена в результате вырвавшегося из-под контроля огня, который сам собой погас только через восемнадцать лет. Оказывается, в то время наш прекрасный город был пустыней, над которой к небесам поднимался густой дым. Ни одного жителя тогда не осталось. Было много версий о том, что стало причиной пожара. Кто-то утверждал, что он случился из-за подземного испытания оружия, а другие считали, что его устроил «Гринпис». – Так что не нужно ностальгически тосковать по так называемым добрым старым временам, – говорил учитель. – Жизнь в то время была опасной и трудной. Но не стоит грустить из-за недостатков наших дней. Потому что и наши дни когда-нибудь назовут добрыми старыми временами. В общем, предки наши были жуть какие тупые, и жилось им действительно несладко. Поворотный пункт Впервые опубликован под названием 坍缩 в журнале «Мир научной фантастики», Чунцин, 1999. Сжатие Вселенной должно начаться за один час двадцать четыре минуты до восхода солнца. Наблюдать его предполагается из конференц-зала крупнейшей астрономической аудитории страны. С космического телескопа, вращающегося по геосинхронной орбите, туда поступит изображение, которое будет проецироваться на гигантский экран размером с баскетбольную площадку. В данный момент экран пуст. Народу в зале присутствует немного, лишь те избранные, кто способен в полной мере оценить значение предстоящего события – светила теоретической физики, астрофизики и космологии. Все они сидят тихо и неподвижно, как Адам и Ева, которых Бог только-только сотворил из глины, но еще не успел вдохнуть в них жизнь. Громадный экран не работает, и сотрудницы, отвечавшей за него, все еще нет на месте. Если она не успеет к началу, трансляцию с космического телескопа придется демонстрировать на маленьком экране, чуть больше настольного. Впечатление от исторического события будет бесповоротно испорчено. В зал входит профессор Дин И. Все присутствующие ученые тут же оживляются и одновременно, как по команде, встают. Подобного почтения не может вызвать у них никто и ничто, за исключением разве что самой Вселенной. Как всегда, Дин И не удостаивает никого своим вниманием. Он не здоровается ни со всеми гостями, ни с кем-то из них по отдельности, не садится в приготовленное для него большое удобное кресло, а вроде бы бесцельно направляется в дальний угол конференц-зала. Там стоит застекленная витрина, где находится большая керамическая табличка, которой директор обсерватории очень дорожит. Это бесценная реликвия эпохи Западной Чжоу[10] – карта звездного неба, каким оно виделось невооруженному глазу летней ночью несколько тысяч лет назад. Претерпев разрушительное воздействие времени, карта теперь стала тусклой и нечеткой. Однако звездное небо за пределами здания по-прежнему яркое и чистое. Дин И достает из кармана куртки трубку и табак, спокойно набивает ее, раскуривает и затягивается. Это приводит всех в изумление, ведь у профессора хронический трахеит, он сам никогда раньше не курил, и никто не осмеливался курить рядом с ним. И вообще курение в обсерватории строго запрещено, а эта трубка дымит сильнее, чем десяток сигарет. Однако профессор Дин может делать все, что ему заблагорассудится. Он создал единую теорию поля, о которой некогда мечтал Альберт Эйнштейн. Целый ряд выдвинутых на основе его теории масштабных предсказаний относительно космоса были подтверждены реальными наблюдениями. На протяжении трех лет целых сто суперкомпьютеров безостановочно прогоняли математическую модель единой теории поля и получили не укладывающийся в воображение результат: Вселенная, которая расширялась около четырнадцати миллиардов лет, через два года начнет сжиматься. Два года почти прошли, остался всего один час. Голову профессора окутывает белесый дым. Он образует немыслимые узоры, напоминающие о непостижимых идеях, которые непрерывно порождает его мозг. К Дин И почтительно приближается директор обсерватории. – Профессор Дин, с минуты на минуту приедет губернатор. Нам с большим трудом удалось убедить его принять приглашение. Умоляю вас, надавите на него своим авторитетом, чтобы он увеличил финансирование. Вообще-то мы не хотели обременять вас этой просьбой, но обсерватория просто в плачевном положении. Правительство страны в этом году не может ничего дать нам. И мы можем надеяться только на власти провинции. А ведь мы же главная обсерватория страны. Вы только представьте, что с нами будет. Мы не можем оплатить даже электричество для радиотелескопа. Вместо того чтобы заниматься наукой, мы думаем, как выйти из положения. – Директор указывает пальцем на керамический рельеф, которым только что восхищался Дин И. – Если бы не запрет на торговлю памятниками старины, давно уже продали бы его. В аудиторию входит губернатор со скромной – всего два человека – свитой. Усталость на лицах прибывших тянет нить обыденности в это потустороннее место. – Прошу извинить. О, здравствуйте, профессор Дин. Приветствую всех. Простите за опоздание. Сегодня впервые за длительный период нет дождя. Но мы все равно опасаемся наводнения. Янцзы уже поднялась почти до рекордного уровня 1998 года. Директор обсерватории поспешно произносит несколько высокопарных приветственных слов и подводит губернатора к Дин И. – Думаю, для начала было бы хорошо, чтобы профессор Дин ознакомил вас с концепцией сжатия Вселенной… – говорит он, подмигивая Дин И. – Наверно, лучше будет, если я сначала расскажу, как я представляю себе это явление, а потом профессор Дин и все остальные смогут меня поправить. Началось с того, что Хаббл обнаружил красное смещение. Не помню, когда именно. Электромагнитное излучение галактик, которое мы фиксируем, смещено в сторону красного конца спектра. Согласно эффекту Кеплера, это означает, что галактики удаляются от нас. Из этого мы можем сделать следующий вывод: Вселенная расширяется. Другой вывод из этого же явления состоит в том, что около четырнадцати миллиардов лет назад Большой взрыв привел к возникновению Вселенной. Если общая масса Вселенной меньше некоторого значения, она будет продолжать расширяться вечно; если больше, то гравитация будет постепенно замедлять расширение, пока оно не прекратится, и в конце концов это движение остановится и обернется вспять. Первоначальные измерения количества вещества во Вселенной предполагали первый вариант. Затем было установлено, что нейтрино обладают массой. Более того, во Вселенной было обнаружено огромное количество не учитывавшейся ранее темной материи. В результате предполагаемая масса Вселенной оказалась значительно больше, и представление о грядущем изменилось в пользу второго варианта, согласно которому Вселенная будет расширяться все медленнее, пока наконец не начнет сжиматься. Все галактики вселенной соберутся в едином центре тяжести. При этом из-за того же эффекта Кеплера видимый свет электромагнитного излучения звезд сдвинется к синему концу спектра, то есть возникнет синее смещение. Ну а единая теория поля профессора Дина позволила вычислить точный момент, когда расширение Вселенной сменится сжатием. – Блестяще! – Глава обсерватории несколько раз льстиво хлопает в ладоши. – Мало кто из руководителей способен так разбираться в фундаментальной теории. Уверен, что и профессор Дин со мною согласится. – Он снова подмигивает Дин И. – В общем, все верно. – Дин И медленно выбивает пепел из трубки на ковер. – Да, да. Раз уж профессор Дин так считает… – На лице директора обсерватории расплывается радостная улыбка. – Ровно настолько, чтобы показать поверхностность ваших знаний. – Дин И снова вытащил из кармана кисет. Директор застывает на месте. Собравшиеся вокруг ученые заметно напрягаются. – Я учился на физическом факультете, но это было тридцать лет назад, – с миролюбивой улыбкой отвечает губернатор. – С тех пор я все перезабыл. Боюсь, по сравнению с присутствующими здесь мои знания нельзя назвать даже поверхностными. Да что там говорить, вряд ли я помню что-нибудь, кроме трех законов Ньютона. – Но совершенно не понимаете их. – Дин И опять принимается разжигать заново набитую трубку. Директор обсерватории качает головой, не зная, смеяться ему или плакать. – Профессор Дин, мы с вами живем в двух совершенно разных мирах, – вздыхает губернатор. – Мой мир – чисто практический. Никакой поэзии, зато куча донельзя утомительных мелочей. Мы целый день суетимся, словно муравьи, и, как у муравьев, наш кругозор очень ограничен. Иногда, уходя из своего кабинета глубокой ночью, я останавливаюсь и некоторое время смотрю на звезды. Для меня это редкая роскошь. Ваш мир полон чудес и тайн. Ваши мысли простираются на сотни световых лет пространства и миллиарды лет времени. Для вас Земля – всего лишь пылинка во Вселенной. Для вас наша эпоха – всего лишь мгновение во времени, настолько короткое, что даже не поддается измерению. Можно подумать, что вся Вселенная существует для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство и наполнить смыслом ваше существование. Честно говоря, профессор Дин, я вам искренне завидую. Я мечтал о такой жизни в молодости, но войти в ваш мир оказалось слишком сложно. – Но вы можете побывать в нем сегодня. По крайней мере ненадолго. Увидеть вместе с профессором Дином и всеми нами величайший момент мироздания, – говорит директор обсерватории. – Увы, не судьба. Еще раз прошу у всех прощения. Дамбы на Янцзы внушают опасения, и я должен лично проследить, чтобы не случилось беды. Но, прежде чем уйти, я хотел бы задать профессору Дину несколько вопросов. Возможно, вы сочтете их наивными и примитивными, но я много ломал над ними голову, но так и не разобрался. Первый вопрос. Мы узнаем, что Вселенная перешла от расширения к сжатию по тому, что красное смещение сменится синим. И мы увидим это в свете всех галактик одновременно. Но ведь сейчас самая дальняя галактика, какую мы можем наблюдать, находится в четырнадцати миллиардах световых лет от нас. Из ваших расчетов следует, что сжатие начнется во всей Вселенной в один и тот же миг. Но разве в таком случае нам не придется ждать четырнадцать миллиардов лет, чтобы увидеть это синее смещение? Ведь даже перемены в свечении ближайшей звезды, Альфы Центавра, мы видим только через четыре года. Дин И медленно выпускает клуб дыма, который плывет в воздухе, словно удаляющаяся спиральная галактика. – Отлично. Вы все же кое-что понимаете. На уровне очень среднеуспевающего студента-физика. Да, мы увидим синее смещение у всех звезд Вселенной одновременно, а не с разрывом от четырех до четырнадцати миллиардов лет. Причина этому – квантовый эффект во вселенском масштабе. Его математическая модель очень сложна, да и вообще это, пожалуй, самая трудная для объяснения теория в физике и космологии. Я даже не буду пытаться объяснить ее вам. Однако первое откровение вы уже получили. Оно внятно предупреждает вас, что эффект от перехода Вселенной к сжатию будет куда сложнее, чем представляют себе люди. У вас есть еще вопросы? И кстати, вам нет необходимости так поспешно уходить. Ваши неотложные дела вовсе не настолько неотложны, как вам кажется. – Согласен, на фоне всей Вселенной разлив реки Янцзы, по-видимому, недостоин даже упоминания. Но, профессор Дин, хотя загадочная Вселенная, по общему признанию, имеет свою привлекательность, проблемы реального мира по-прежнему стоят на первом месте. Мне и в самом деле нужно спешить. Благодарю вас, профессор Дин, за лекцию по физике. Надеюсь, все присутствующие сегодня увидят то, на что рассчитывали. – Вы меня не поняли, – отвечает Дин. – Наверное, на борьбу с наводнением привлечено очень много рабочих. – Но за ход и результат работы отвечаю я. Профессор Дин, я должен идти. – Вы действительно ничего не поняли. Я имел в виду, что эти рабочие, должно быть, очень устали. Вы можете отпустить их. Все замирают в растерянности. – Что?.. Отпустить их? Зачем? Чтобы они могли посмотреть, как Вселенная начнет сжиматься? – Те, кому это неинтересно, могут просто лечь спать. – Профессор Дин, вы как-то несмешно шутите! – Я нисколько не шучу. В том, что они делают, нет никакого смысла. – Почему? – Из-за предстоящего начала сжатия. Губернатор долго не может найти ответ и в конце концов указывает на древнюю керамическую табличку с картой звездного неба, что выставлена в витрине. – Профессор Дин, Вселенная расширяется уже страшно подумать сколько времени, но не так уж сильно меняется. То же и с расширением-сжатием. Место, которое человечество занимает в пространстве-времени, необычайно мало в масштабе Вселенной. Хоть я и преклоняюсь перед вашей теорией, но все же не верю, что начало сжатия хоть как-то скажется на человеческой жизни. Больше того, мы не увидим его воздействия и через сто миллионов лет, даже если человечество просуществует столько. – Через полтора миллиарда лет, – поправил его Дин И. – Раньше мы не сможем заметить перемен даже с самыми сильными и точными инструментами для наблюдения, какими располагаем сегодня. К тому времени Солнце уже погаснет. Так что вряд ли мы доживем.