Белье они все равно вечером забрали домой, потому что пошел дождь, и развесили его по спинкам стульев. Однако в доме было так холодно и влажно, что трусы сохли три дня, и то, когда подруги их надевали, они были чуть-чуть мокрыми. После стирки Овчарка пошла доить козу. Это уже у нее вошло в привычку. Сперва Овчарка думала, что это очень унизительное занятие. Но потом она сказала Вассе, что, когда она доит, ей в голову приходят удивительно умные мысли. Так что после дойки Овчарка всякий раз вытаскивала свой голубой блокнот для умных мыслей. На следующий день подруги в который раз завтракали в столовой. Коза ждала их у крыльца. Других людей, кроме Овчарки и Вассы, в столовой не было. Когда они пили чай, вошла та самая женщина с испорченными белыми волосами, села за самый дальний от входа столик возле окна, заказала омлет и кофе и стала в ожидании еды листать какой-то журнал, изредка поглядывая в окошко. На площади выясняли отношения две шавки, которые не поделили кости, вынесенные им из столовой. — Смотри, смотри, — зашипела Овчарка, — та баба с катера. Вот что, Васса, шанс хорош. Уходи прямо сейчас. Когда больше двух, не говорят вслух. — Нет уж. Я обещала тебя одну не бросать и не брошу. Вдруг это она Шуру порешила? — Что она мне сделает, тут, у всех на виду? Да она и не сильная с виду. Справлюсь. Жди на крыльце. Васса ушла, с беспокойством напоследок поглядев на Овчарку. А Овчарка причесалась и направилась к женщине. Она улыбнулась ей своими белыми зубами: — Здравствуйте, можно присесть? Женщина пожала полными плечами, что можно было расценить и как «да», и как «нет». — Понимаете, — сказала Овчарка, — я вообще-то не из тех, кто к людям цепляется, так что мне очень неудобно. — Голос Овчарки звучал искренне, наверное, потому, что Овчарка и была всегда искренней. Тут Овчарка быстро вынула из кармана специально приготовленную визитку — ничто не производит такого скверного впечатления, когда кто-то долгие минуты лазает по сумке и карманам в поисках визитки. Золотые крупные буквы «Женский мир» на карточке явно произвели на женщину впечатление. — Можно вас спросить, — продолжила Овчарка, все еще не осмеливаясь сесть, — вы знаете Шуру Каретную? — Так же, как все, — отозвалась женщина еще пока настороженно. — Понимаете, она пришла к нам в редакцию пару месяцев назад. Шура пришла именно ко мне. Не знаю, почему она меня выбрала — моя колонка советов не бог весть что. Может, я ей внешне понравилась, не знаю. В общем, она заказала мне книгу о себе. Как будто бы от ее лица — ее подробную художественную автобиографию. Сказала, что ей посоветовали выпустить такую книгу теперь, когда рейтинг передачи упал, чтобы он снова поднялся. Рассказала мне кое-что о себе, дала даже фотографии, чтобы я выбрала несколько для книги. Я такой работой никогда не занималась, я так ей и сказала. Но она хотела, чтобы это сделала именно я. Ну и для меня это, конечно, шанс, деньги приличные. «Понимаете, — сказала я, — чтобы правдиво от вашего лица написать, надо хорошо вас знать». У нее не много времени на разговоры было — мы только два раза и встретились. Она еще мне обещала пару встреч, но не больше. «Вы же видели мои передачи и знаете, чего ждут от меня читатели, — сказала, — пишите то, что они хотят прочесть, а правду выкиньте на помойку». Мне черновой вариант книги надо ей показать через три месяца. Время еще есть, и я поехала отдохнуть. Но я хоть и отдыхаю, все равно об этой книге думаю, еще ведь ничего не написано. Мне все-таки хотелось бы, чтобы книга получилась хоть чуть-чуть правдивой. У меня вначале будет такая вводная глава, там всякие люди, к шоу-бизнесу никакого отношения не имеющие, высказывают о ней свое мнение; пенсионер, студент, домохозяйка — у всех свой взгляд. Я для этой главы опрашиваю любого интересного человека, который мне встретится, все они что-нибудь любопытное да скажут. И вот сегодня захотела у вас спросить, если вы не возражаете. — Садись, — отозвалась женщина. Ей принесли омлет, и она принялась за еду. — Ужасная гадость этот омлет, — сказала Овчарка, — я хотела вас предупредить, чтобы вы его не заказывали, но как-то неудобно было, вы ведь меня не знаете. — Омлет отвратный, — согласилась женщина. — Я вижу, ты добросовестная и не нахалка. Знавала я одну журналистку, хамка каких мало. Спрашивай, только, конечно, моей фамилии не пиши. — Да я ее и не знаю. А по имени можно? — Можно. Меня Евгенией зовут. Овчарка решила блокнот не открывать и ручку не доставать — при виде их люди обычно сковываются и ничего из них не вытянешь. Евгения называла ее на «ты», но Овчарка говорила ей «вы», потому что Евгения была ее на добрых двадцать лет старше. — Признаться, однажды мне Шура очень помогла. — Евгения отодвинула тарелку, придвинула кофе и закурила «Вог». — Чем? — Она дала мне денег. Овчарка насторожилась. — Для чего? — Так сразу не расскажешь. Я долго была замужем, сидела дома. Может, ты со мной и не согласишься, но я думаю так — настоящие мужчины перевелись. Их, как ландыши, в Красную книгу заносить надо. Жила как с завязанными глазами. Потом добрые люди из хорошего отношения просветили. Я стала выступать, он собрал вещи и ушел. Не знал, что я тогда уже лет пять с женщиной встречалась, она тоже замужем была. Так что я не слишком-то и переживала. Евгения выпустила дым. — Полжизни вроде с человеком живешь, и получается, что он тебе чужой и ты ему чужая. Мой сын уже взрослый. У меня иногда то одна девушка живет, то другая. Он, конечно, думал, что они мне просто подруги. Ну вот, о Шуре. Я как-то впервые в клуб пошла. В «такой» клуб. Не понравилось мне там — одни проститутки, которые из себя лесбиянок изображают, не будучи ими. Видела какую — то девицу, про которую говорили, что ее содержит любовник, но хорошо ей только с женщинами. Я тогда со своей первой подругой замужней уже не встречалась. У меня идеал такой засел в голове — хотелось встретить неиспорченную домашнюю девушку, немного женственную, немного ребячливую. Сразу поняла, что по клубам искать такую нечего. Противно мне стало, вокруг девки вешаются на женщин, которые одеты подороже. Стала я собираться. Тут-то я с Шурой и познакомилась. Она так из всех выделялась — было у нее чувство собственного достоинства. Она на это все как на зоопарк смотрела. Наши столики рядом были, и она мне сказала: — Ну и жуть, правда? Я сказала, что да. Она спросила: — Вы тут в первый раз, да? Я кивнула. Тогда она предложила уйти отсюда куда-нибудь. Мы поднялись из подвала, где был клуб, на улицу и пошли в тихое кафе. — В такие моменты жалеешь, что родилась лесбиянкой, — сказала я. Она рассмеялась: — Не стоит обращать внимание на эту кучу оторв. Это самый гнилой клуб на свете. Мы разговорились, я ей почти всю свою жизнь рассказала. Между прочим я пожаловалась, что после развода теперь надо где-то деньги искать, чтобы жить. Это за границей только, где все как люди живут, муж бывшей жене за моральный ущерб платит до конца ее жизни. Я сказала ей, мне советовали купить контейнер на продовольственном рынке. Я уже у всех, у кого можно, одолжила денег, но все равно больше половины суммы не хватало. Шура выслушала меня. Потом говорит: — Я тебе сейчас денег дам. Отдашь, когда сможешь. Открывает дорогую кожаную сумку и дает мне пачку зеленых. Ровно десять тысяч. Я глаза вытаращила, а она смеется. — Бери, бери, — говорит, — мне они легко достались. Легко достались, значит, надо потратить на хорошее дело. — Не могу я так, — говорю, — когда же мне их вернуть тебе? — Ну, когда сможешь, я же сказала. — Нет, так не годится. — Ларек твой — нелегкий хлеб. Продавцы воруют, черным отстегивать. Не скоро у тебя свободные наличные появятся. — Ну, давай я тебе хоть расписку напишу. — Пиши, если хочешь. И я написала, что я, такая-то, взяла у нее тогда-то десять тысяч долларов и обязуюсь их выплатить в течение пяти лет, подпись поставила и ей отдала. Она бумажку так небрежно в сумку сунула. И я через неделю купила палатку. И хотя она права была, нелегкий это хлеб, но дела пошли хорошо, прибыль была. Я через три года как-то снова ее встретила, случайно. Я ей сказала, что о своем долге помню и верну ей деньги обязательно и в срок. — А она что, не требовала их вернуть? — Ни разу. Для нее деньги — все равно как не самое важное, даже странно. Теперь такие времена — за рубль к ангелочкам отправят, так друг у друга их рвут, что кровь из зубов, а она… Нет теперь таких людей. Настоящий она человек. Только плечами пожала: «Ну, вернешь, когда сможешь» — мне даже показалось, что она и забыла об этих деньгах. И недавно вдруг мы на этом катере вместе оказались, представляешь? Ты ее видела? — Конечно, — отозвалась Овчарка и соврала: — Она мне еще так вроде как в шутку пальцем погрозила и сказала: «Отдыхай, отдыхай, но книжку про меня знай пиши». — Я с ней тоже говорила. Мы в одной машине к причалу ехали. Тут я опять ей говорю — лет уже восемь прошло, с тех пор как она мне одолжила, — что, мол, помню о долге. — А она что? Вернуть не потребовала? — Нет, только вроде даже раздражалась: пристает, мол, тут все время с мелочами. А потом я пошла в кафе греться, а она на причале сидела, до того времени, как катер подошел. Мы с ней и не говорили больше. Я вот все думала, может, где ее на острове увижу, но ни разу ее тут не встретила. Наверное, уже уехала. — А вы в машине о чем с ней говорили? — Так, коротко. Евгения затушила тонкую сигарету о край тарелки — пепельницы ни на этом столике, ни на других не было. — Она была какая-то подавленная. Я еще спросила ее, помнит ли она клуб, где мы познакомились. Она ответила, что помнит, а потом добавила: «Какая я тогда была счастливая! Теперь только это понимаю». Кстати, сразу сказать хочу, у меня с Шурой никогда ничего не было. А то считают, что если лесбиянка, то готова с каждой женщиной. — Я не считаю, — сказала Овчарка. — Ты хорошая девушка, сразу видно. Порядочная. Ну вот, — продолжила Евгения. — Когда мы познакомились, в клубе с ней еще была девушка. Черненькая такая, с короткой стрижкой. Шура тогда и вправду очень счастливая была. Может, она мне и денег дала поэтому, не знаю. Хотела, чтобы и я счастливой была. Тогда она мне рассказала — раньше она была замужем, правда недолго, ушла к какой-то женщине. С ней прожила чуть не девять лет, а потом эта женщина умерла от рака. Шура тогда уже была очень известная. Очень она тяжело это перенесла. Рассказала мне, как она прямо на глазах у нее угасала, как она, Шура, сама ей колола наркотики в самом конце и прятала ампулы, потому что подруга думала, что ей колют лекарства. А на похороны приехала мать этой подруги, которая ее при жизни видеть не желала и из дома прогнала, когда узнала, что она любит женщин. Шура не хотела, чтобы эта ее мать приезжала, а когда та явилась, все-таки устроила жуткий скандал, чуть не избила ее, кричала, что она лицемерка, к живой носа не казала, а сейчас приперлась. Даже в газеты это попало. Потом она в депрессняк такой впала, из дома выходила только на съемки очередной передачи, да и там все так ее раздражало, что стала как долбаная звезда себя вести, капризничала, в ассистенток чашками швырялась. Это она так мне сказала: «как долбаная звезда». Шура-то, она вот ни на столечко не выпендривалась. И вот после этого всего встретила эту девушку черненькую, она была моложе Шуры, но похоже, что ее любила. А Шура уж ее любила точно, говорила, что она просто жизнь ей спасла. У этой черненькой, у нее еще такое чудное имя было… — Евгения потерла переносицу, — нет, сейчас уже не вспомню… красивое имя, древнее такое… Ну, в общем с ней тогда в клубе Шура и сидела. Видно было, что они не просто так вместе и что это у них надолго. Шура, конечно, на людях это никак не показывала. Она всегда раздражалась, когда две девушки на людях целовались или обнимались, явно чтоб позлить пенсионеров в метро, а прочих вокруг просто шокировать. Но видно было, что у них всерьез все. Я ей даже позавидовала. По-доброму, конечно. Мы когда в машине ехали, с вокзала в Кеми, я спросила, по-прежнему ли она с этой девушкой. Она сказала: «Сама не знаю», так что, видимо, какие-то у нее с ней были проблемы. Потом так говорит, вроде как шутит, но печально: «Знаешь, как в песне: «Когда любовь прогорит, останется лишь пепел. Кто знает, почему любовь проходит». Хорошая песня, в этом сезоне везде ее крутят». И затем спросила вдруг: «Знаешь, кто такая была Кассандра?» Я сказала, что не помню, кажется, какая-то дама из древней истории. «Она была пророчица. Все о себе знала — и когда умрет тоже. А что сделаешь, если так судьба указывает? И очень она мучилась, ее в плен взяли и повезли из дома. Она знала, что ее там убьет ревнивая жена того, кто ее в плен взял. И хотя знала уже, как именно умрет и когда, все равно очень ей было страшно. Вот и я вроде нее». И больше Шура ничего не сказала. Молча у причала расплатилась и вылезла из машины. Я еще долго под впечатлением была — так она грустно говорила. Ничего, если они расстаются, этим переболеть надо, как гриппом. Вот, думаю, она и болеет. Евгения замолчала. Овчарка спросила: — А вам не показалось, что она кого-то боялась? Кого-то, кто на катере был? — Нет. Да она больше грустила, чем боялась. Хотя немного вроде и боялась тоже. — А на катере больше вы не разговаривали? — Нет. Я вышла покурить, постояла у борта. Видела, как она на корме сидит в таком еще красном пледе в клетку. Задумчивая такая, я к ней даже и не подумала подойти. Когда так переживает человек, его всякие с бесполезными советами и жалостью только раздражают. «Им хорошо рассуждать — у них-то все нормально, их любят» — так обычно думаешь и только бесишься, когда с разговорами пристают. Овчарка от такой истории загрустила. У нее даже голова стала болеть. — Спасибо, — автоматически сказала она, — вы мне очень помогли. — Хорошая ты девчонка, Овчарка, — сказала Евгения и попросила счет. — А что, вы теперь не одна? — спросила Овчарка. — Нашли ту домашнюю девочку? — Да, представь себе. — А что же вы тут одна, без нее? — Я так думаю, что надо иногда отдыхать друг от друга. А то получится, как вот у Шуры с той. — А вы еще на острове долго будете?