– Ну-ка, подробнее отсюда. Это когда же наше родство так сильно успело тебя сделать несчастной? – Да ты что – не понимаешь? Всегда, всюду, везде! Я даже в общественный туалет без охраны зайти не могу! А не будь у меня такого отца – и кто бы вообще обращал на меня внимание?! – Хочешь без проблем ходить в общественный туалет? Ну так не живи со мной. У тебя есть свой дом. Он встал и вышел, а я взвыла, упав обратно на подушку. Я совсем не думала того, что в горячке бросила сейчас отцу – никогда не считала себя несчастной из-за нашего родства, никогда не стыдилась его. Что на меня нашло сегодня – не понимаю... Стало вдруг так нестерпимо стыдно, что я почувствовала жар в лице, как при высокой температуре. Какая же я эгоистичная дрянь... И как одна ошибка тянет за собой другую, более серьезную, а за ней – следующую, и так по цепочке... И вот уже не видно выхода, есть только тупик, угол, в который я сама себя загнала. Как мне выбраться отсюда, ну как?! Я рассматривала шрамы на запястьях и думала, что они – живое напоминание о том, чего я больше никогда себе не позволю. Свидетели моей слабости, и я буду доживать с ними жизнь, я так решила, хотя можно было, конечно, попытаться убрать их при помощи лазера или пластической операции. Но нет – они останутся со мной как раз для того, чтобы во время приступов отчаяния и тупиковых ситуаций напоминать мне о том, что нужно держаться. И я держусь даже сейчас. Сашка не пришел ко мне спать. Я сделала это открытие посреди ночи, неожиданно проснувшись и по привычке протянув руку к тому краю кровати, где обычно спал муж. Но там было пусто. Я дотянулась до шнурка и включила бра – так и есть, я в комнате одна. Где же он? Неужели лег в гостевой спальне? Отец меня завтра сожрет... При всей тщательно скрываемой нелюбви к моему мужу папа все-таки отдавал ему должное и уважал, а потому даже мне не спустит пренебрежения. Уже высказал вчера – а теперь еще и это... * * * Утром мы встретились внизу, в холле, когда Сашка только что вернулся с обязательной пробежки и упражнений, а я, так больше и не уснувшая, спустилась за чашкой чая к Гале. – Привет... – Я не знала, куда мне деть глаза, а потому смотрела в пол, чувствуя себя провинившейся пионеркой. – Привет. Выспалась? – Он наклонился как ни в чем не бывало и чмокнул меня в щеку. – Нет... – А почему? – В голосе промелькнула расстроенная нотка. – Я специально не пошел к тебе, думал, что тебе нужно отдохнуть, отоспаться с дороги. Ты ведь так тяжело переносишь полеты. Уф, слава богу... а я-то думала... – Может, нужно было все-таки прийти? Я всегда плохо сплю, когда тебя нет рядом. – Я шагнула к мужу и уцепилась за борт его синего шелкового кимоно. – Ты вчера была не в духе, малышка, я решил, что так лучше. Меня снова стала мучить совесть – ну, почему он такой понимающий, чуткий, заботливый? Был бы обычный мужик – и было бы легче, проще. А так... Он святой, а я исчадье ада. Как жить? – Ты в кухню? – меж тем спросил Саша, поворачивая меня в ее направлении. – Идем, я соку выпью, а потом в душ. Галя уже заканчивала готовить завтрак, и по кухне плыл совершенно невообразимый запах омлета с беконом и зеленью, на блюде под свежим белым полотенцем угадывалась горка пирожков, на обеденном столе возвышалась стопка бульонниц, рядом с ней – пирожковые тарелки. Галя вынимала из духовки противень с коричными ватрушками. Наша домработница придерживалась мнения, что, когда в доме столько мужчин, вечно занятых на работе, завтрак должен быть основательным и плотным, потому что кто знает, когда у них случится минутка для обеда. Если бы Сашка не занимался спортом, его уже давно развезло бы в разные стороны, как отца. В последнее время даже я стала замечать появление лишних граммов то тут, то там, и это меня не особенно радовало. Однако Галя не принимала никаких возражений и продолжала закармливать нас выпечкой и прочими вкусными вещами. – Чайку, Сашенька? – едва заметив меня на пороге кухни, Галя сразу метнулась к посудному шкафу за чашкой. – Доброе утречко, Александр Михайлович. – И я в который раз с удивлением отметила, что это она к мужу моему так обращается. Мне всегда резало слух Сашкино отчество, уж не знаю, почему. Но, кажется, кроме Гали, никто при мне его так не называл: охрана звала Акелой, все из папиных, кто бывал в доме, тоже. – Доброе, Галочка. – Соку вам? Сейчас я... – Я сама, не надо, – остановила я засуетившуюся Галю. – Ты мне чайку пока сделай, хорошо? Зеленого с молоком. А сок я сама. Акела чуть удивленно приподнял бровь, но промолчал и уселся за стол, с интересом наблюдая за моими перемещениями по кухне и за тем, как и что я делаю. Стакан зеленоватого напитка перекочевал с разделочного стола на обеденный, а я с трудом разобрала соковыжималку, не позволив Гале помочь мне, и убрала запчасти в посудомоечную машину. Сашка одобрительно хмыкнул и сделал большой глоток огуречно-сельдерейного напитка с красным перцем: – Ты научилась выдерживать пропорцию, малышка, – отставив стакан, произнес он. – А еще, смотрю, с правой рукой дело обстоит намного лучше. Это было на самом деле так – я уже могла поднять руку почти до уровня локтя, но кисть и сам локоть все еще оставались неподвижными и непослушными. Но придержать что-то, подтолкнуть или помочь левой руке я уже вполне могла. – Я же не бросаю тренировки. Нельзя всю жизнь себя жалеть – так недолго и спятить. – Ну, я надеюсь только, что это не те тренировки, – с нажимом уточнил муж, вставая из-за стола. – Попей чаю пока, я спущусь через десять минут. Он мимоходом чмокнул меня в макушку и пошел наверх. Мы с Галей остались в кухне ждать отца. Признаться, я побаивалась этой встречи – неизвестно, с какой ноги родитель встал сегодня. * * * Родитель был не в духе, я поняла это по съехавшимся к переносице бровям и поджатым тонким губам. Кивнув мне, он уселся за стол и перевел хмурый взгляд на Галю. Та моментально подала бульонницу, почти до краев наполненную золотистым бульоном, и тарелку с тремя пирожками. Папа так же хмуро принялся хлебать бульон, не обращая больше на меня никакого внимания. Почти сразу за отцом спустился Сашка, свежий после душа, пахнущий одеколоном и уже одетый «к выезду», разве что без пиджака. – Долго возишься, – буркнул отец, не терпевший опозданий к столу. – Бесо звонил, – невозмутимо сказал мой муж, принимая из рук Гали бульонницу. – Что ему? – Сюда едет. Мне задержаться? – Да. Диалог, который я слушала, затаив дыхание, прервался. Мои мужчины продолжили завтрак молча, и мне осталось только подавить в себе любопытство и последовать их примеру. Бесо появился в тот момент, когда мы уже допивали чай-кофе. Я поднялась было, чтобы уйти к себе, но отец вдруг зыркнул в мою сторону и отрывисто бросил: – Останься. Я подчинилась, не вполне, однако, понимая, чем вызвано такое расположение. Вид вошедшего в кухню в сопровождении Ираклия Бесо поразил меня. Старый папин приятель как будто стал меньше ростом, даже похудел, глаза затравленные, на лбу морщины размером с траншею, уголки губ опущены, левая рука на перевязи. Увидев меня, Бесо сморщился, как от боли: – Ребенка-то уберите отсюда. К чему девочке это? – И это было вдвойне странно. Бесо, вместе с которым мы год назад вытаскивали папу из больницы, Бесо, который считал меня единственным адекватным и дееспособным членом семьи своего друга, вдруг называет меня же «девочкой» и «ребенком» и просит, чтобы я ушла... – Она моя дочь. Я хочу, чтобы она была в курсе всех дел, – сказал папа это таким тоном, что мне стало совсем не по себе. Да и Акела поморщился, но возражать не стал. Бесо со вздохом подошел ко мне и, не дав подняться, обхватил здоровой рукой и прижал к светлому льняному пиджаку: – Давно тебя не видел, Санька. – Что у тебя с рукой? – пробубнила я в пиджак, пытаясь высвободиться из крепкого объятия. – Ерунда, заживет. Бесо отпустил меня и сел, махнув Ираклию: – Документы давай – и свободен. Ираклий положил перед ним кожаную папку и вышел. Бесо долго ковырялся с замком, потом вытряхнул из папки пачку бумаг и толкнул ее по столешнице в направлении отца: – На, забирай. Отец, однако, не прикоснулся к бумагам, и только чуть заметно кивнул Акеле. Тот собрал рассыпавшиеся листы и отошел к окну, сразу погрузившись в чтение. – Фима, я сделал, как ты сказал. И я думаю, что ты прав кругом – за кровь надо отвечать. Я уеду отсюда... не могу больше, совесть не позволяет. Да и тяжко тут стало – без Медеи. Отец молчал, постукивая пальцами по столешнице. Я переводила взгляд с одного на другого и никак не могла понять, что же сейчас произошло. – Куда поедешь? – спросил отец после долгой паузы. – Россия большая, Фима. Найду место. – Если решишь остаться – я не буду против. – Не-ет! – усмехнулся Бесо и покачал головой. – После того, что тут случилось... Не могу, понимаешь? Это хуже предательства. Пойду я, Фима, – с этими словами Бесо поднялся и, повернувшись ко мне, проговорил: – Держись за него, Санька, – и кивнул в сторону так и не оторвавшегося от чтения бумаг Акелы. – Держись, он верный человек. В обиду не даст. – Постой, – проговорил вдруг отец и встал из-за стола. Он приблизился к остановившемуся Бесо и обнял его. Потом, резко оттолкнувшись, папа развернулся и ушел к себе. Бесо же еще раз окинул взглядом кухню, задержался на мне и как-то печально улыбнулся. – Ну, бывай, черт паленый, – это относилось уже к Акеле, и тот рассеянно кивнул. – Сашку береги, не то найду и голову отверну, – но и на эту реплику мой муж не отреагировал. Бесо уехал. Я еще какое-то время сидела за столом, пытаясь уложить в голове произошедшее. Выходило, что старый папин друг покинул город – и, судя по толстой пачке документов, которую по-прежнему изучал Сашка, не просто так. Случилось что-то, о чем отцу наверняка говорить не захочется. Значит, нужно пытаться разговорить мужа. – Я поехал, Аля. Голос Акелы прозвучал так неожиданно, что я, погрузившаяся в мысли, вздрогнула. – Ты поздно вернешься?