– Лалага! – сказала Тильда, немедленно перейдя от угрожающего тона к умоляющему. – Если мне нельзя рассказать об этом тебе, кому ещё я могу рассказать? – Ладно, клянусь, – фыркнула Лалага. Кузина перестала грести и посмотрела ей прямо в глаза. – Мы с ним целовались. – С кем? – С Франческо Дзайасом. Мы с ним целовались три раза. Лалага ахнула, будто мяч, брошенный со всей силы, ударил её прямо в грудь (что с ней и правда случилось однажды, на баскетбольной площадке в «Благоговении», под сенью лавров и пиний). – Когда? – проговорила она прерывающимся голосом. Это случилось дней десять назад, когда Лалага с Ирен были слишком поглощены сменой ролей и не осознавали, что Тильда как-то уж слишком часто присутствует на репетициях, а Франческо так и поедает её глазами. Но сам он никогда не решился бы сделать первый шаг. Парень прекрасно понимал, что у них слишком большая разница и в возрасте и, прежде всего, в социальном положении, а потому знал своё место. Социальные барьеры начали рушиться, когда приехал оркестр. Если взрослые отдыхающие могли танцевать с островитянами и «Друзьями Фесписа», почему им двоим нельзя? Настал момент, когда Тильда пригласила молодого актёра на танец, а тот, прежде чем принять предложение, смущённо покраснел, как девчонка. – Вы танцевали танго? – этот танец теперь для Лалаги был неразрывно связан с концепцией запретного плода, иначе говоря, греха. – Нет, медленный танец. И после отошли от танцпола и спустились к причалу, чтобы поглядеть на звёзды. Луна отражалась в море, с площади доносилась музыка, где-то в темноте сладко благоухал отцветающий жасмин. Охваченная романтическим настроением Тильда, не слишком раздумывая, тихо взяла Франческо под руку и положила ему голову на плечо, как всегда делала, когда ходила в кино с Джорджо. Но Франческо было уже не тринадцать с половиной. Очевидно, он истолковал этот жест как приглашение или, по крайней мере, разрешение. Он притянул её голову к себе, она подняла глаза и – не могу поверить, что это происходит со мной! – они поцеловались. – Он хорошо целуется? – выдохнула Лалага, на мгновение забыв обо всем остальном. – Да как ты не понимаешь! – дёрнулась Тильда. – Мы целовались, как взрослые, рот в рот, со слюной. Три раза. А теперь он умер от заразной болезни. Она взглянула на младшую сестру, словно пытаясь найти в ней защиту от собственных страхов. Но взволнованная Лалага едва могла говорить. Она лишь чуть слышно пробормотала: – Мы прямо сейчас вернёмся домой и всё расскажем папе. Тильда с горящими глазами вскочила с сиденья: – Даже и не мечтай. Об этом никто не должен знать. – Но... – Что мы им расскажем? Что я целовалась с мужчиной? Ты в своём уме? Я целовалась со взрослым, с актёром. Только не с настоящим американским актёром – я целовалась с бродягой, с нищим. Вспомни, что они устроили из-за Джорджо! А на этот раз будет настоящая трагедия. Нет, они не должны знать, я этого не перенесу. Тыльной стороной ладони она утирала слезы, катившиеся по щекам. Лалаге стало безумно жалко кузину. – Ты была сильно влюблена в Франческо? – спросила она. – Мне кажется, я ничего подобного не заметила. – Не знаю, была ли я влюблена, – сказала Тильда неуверенно. – Если честно, не думаю. Я жалела его. И потом, мне, наверное, захотелось вернуть то, что я чувствовала с Джорджо. Не смотри на меня так! Этого бы не случилось, если бы Джорджо меня не предал. Я люблю его, а не Франческо. И ещё... Можешь сколько угодно говорить, что я бессердечная, но когда на следующий день в театре я увидела, как в комическом финале его с этим красным носом-шариком пинают ногами на виду у всех, как он катается по земле и воет, словно побитая собака, мне стало стыдно за то, что случилось. С другой стороны, после той ночи он тоже не искал со мной встречи. – Бедняга Франческо! – вздохнула Лалага. Её сердце было переполнено состраданием. – Веришь ли, мне тоже очень жаль. Думаешь, легко было после того, как его отвезли в больницу, делать вид, что ничего не происходит? – всхлипывала Тильда. – Мне так жаль! Но это не моя вина. Как я, по-твоему, должна была поступить? Обрядиться в чёрное, как вдова? Лалага протянула ей свой носовой платок. – И что нам теперь делать? – Ничего, – ответил кузина решительно. – Тогда зачем ты мне все это рассказала? – Потому что ты моя двоюродная сестра, нет? Слушай, ты единственная, кто об этом знает, – настаивала Тильда. – Но в этот раз ты точно должна поговорить с кем-то из взрослых... – Нет! – Хотя бы с папой. Это слишком серьёзно. Ты не можешь решать сама... – Это ТЫ не можешь решать, рассказывать или нет. Это МОЙ секрет. Если ты кому-нибудь расскажешь, я тебя убью и ты попадёшь в ад. Ты хоть помнишь, что клятву давала? Ты же клялась жизнью близнецов! Хочешь, чтобы с ними случилось что-то ужасное? – Да ведь это с тобой может случиться что-то ужасное! – Тьфу! Ты хуже, чем твой отец. И такая же трусиха! Кто сказал, что я обязательно должна заболеть? Смотри, если услышу от тебя хоть звук об этой истории, будешь иметь дело со мной. Тильда снова взялась за вёсла, и лодка, сделав пол-оборота, двинулась в направлении деревни. Теперь, когда она открылась Лалаге, казалось, будто все её страдания исчезли, словно переложив груз тайны на плечи других людей, сама она это бремя сбросила. Лалага же, напротив, чувствовала, что подобная тяжесть может её раздавить. Он понимала, что последний секрет Тильды, в отличие от предыдущих случаев, – не из тех, что можно безнаказанно раструбить на все четыре стороны. Её приводила в ужас мысль, что о нём станут болтать, – тогда вся их семья будет опозорена. Тильду, вероятно, даже не пустят больше в школу, а то и вовсе объявят опасной для одноклассниц и запретят с ней общаться, как это случилось с бедной Агнессой Кадедду. Может быть, даже она, Лалага, больше не увидит двоюродную сестру. Но делать вид, что ничего не случилось, было столь же опасно. Рано или поздно об этом узнают. И, может, будет уже слишком поздно, как с несчастным дядей Марчелло. Когда они вернулись на берег, Тильда привязала лодку к ржавому железному кольцу и легко запрыгнула на причал, весело щебеча о скором возвращении в Лоссай. А у Лалаги свело живот, как будто кто-то завязал его в узел, и в горле стоял комок. Она ужасно злилась на кузину. Свалить все проблемы на другую, запрещая той хоть как-то облегчить душу, а потом весело бежать паковать чемоданы – удобно, да? Вот такая она, Тильда: чокнутая, безответственная и эгоистичная. Как будто у Лалаги мало собственных проблем и печалей! Глава седьмая Значит, новая тайна, соединившая Лалагу с Тильдой и отдалившая от Ирен. И эта тайна гораздо серьёзнее и важнее всех тех глупостей насчёт Джорджо и незаконных свиданий. Эти последние дни в Портосальво Лалага провела в ошеломлении и неопределённости. Впервые в жизни долг заставлял её выбирать между двумя одинаковой важными, но совершенно противоположными вариантами. Как ей быть: предать доверие кузины, чтобы спасти ей жизнь, не считаясь с её собственными желаниями, или оставаться верной данному слову, уважать её желания – и лицом к лицу столкнуться с возможными катастрофическими последствиями? Иногда по утрам она вставала пораньше, полная решимости поговорить с отцом. Лалага даже уже предвкушала облегчение, ослабление этой невыносимой напряжённости, свалившейся ей на плечи. Потом она видела Тильду, безмятежно спящую рядом – никогда ещё сестра не выглядела такой красивой. А что, если она все-таки не заразилась? Стоит ли поднимать шумиху, которая разрушит всю её жизнь, из-за одного только гипотетического микроба, которого вполне может и не быть? Лалагу интересовал и другой вопрос: если Тильда заразилась туберкулёзом, сколько пройдёт времени, прежде чем она сама станет заразной? Месяц? Год? Или время вышло и с ней уже сейчас опасно спать в одной кровати, дышать одним и тем же воздухом? Как ни странно, она боялась не за себя – её беспокоила мысль, что кузина в ближайшие месяцы влюбится в нового парня и, как обычно, не задумываясь, не предупредив его об опасности, станет с ним целоваться, породив бесконечную цепочку заражений. И что же, ей придётся смотреть на всё это и не вмешиваться? Или в подобном случае нарушение клятвы было бы оправданно? Может, лучше тогда признаться сразу и снять с души этот груз? Но при всех своих сомнениях в одном она была уверена: стоит ей только кому-нибудь рассказать, как она навсегда потеряет дружбу и доверие кузины. А такая мысль казалась ей невыносимой. Сама Тильда больше к этой теме не возвращалась. Казалось, сейчас все её мысли были только о скором возвращении в школу, а точнее, о переходе в гимназию. Из внутреннего кармана чемодана, лежавшего на шкафу, она достала учебник греческой грамматики и принялась усердно изучать алфавит нового языка. Множество тетрадных страниц было исписано альфами и бетами. Гаммы и дельты, начерченные палочкой, покрывали песчаный пляж. Она даже нашла где-то осколок кирпича и заполнила весь тротуар странными буквами, складывающимися в «TILDA SVRRHNTI». Дошло до того, что она принялась учить греческому алфавиту Пикку и Тома, которые вскоре уже повторяли нараспев: Альфа бета гамма дельта эпсилон дзета эта тета йота каппа лямбда мю ню кси омикрон пи! Тильда больше не упоминала ни о Джорджо, ни о Франческо. А если кузина пыталась завести об этом речь, тут же прерывала её: – Хватит! Забудь об этом. Такое умалчивание Лалага ненавидела больше всего на свете: ещё никогда в жизни ей не было так одиноко. Она стала пленницей тайны, которой ни с кем не могла поделиться. Глава восьмая