Потом, когда я уже был на улице, Джек и Джин вышли из лавки и разошлись в разные стороны. Я смотрел, как Джек идёт по улице, и мои щёки горели от стыда. Забыв о столетиях, проведённых в тени, и привычке не поднимать шума, я побежал за ним. – Эй! – закричал я. – Эй, Джек! Он обернулся. – О! Привет, Альфи, – и покраснел. Что тут можно было сказать? Я не нашёл нужных слов. Мгновение мы стояли лицом к лицу: я, мальчик в коротких шортах, и юноша. Джек втянул в себя сигаретный дым и взглянул на меня сверху вниз. С высоты своего роста. Притворяться было бессмысленно. – Я слышал, что ты сказал Джин. Несколько недель назад. Будто со мной не всё в порядке. – Э… Хм-м… Он пожевал нижнюю губу, посмотрел на меня и выпустил дым изо рта. – Я думал, ты мне друг. – Друг, Альфи, друг, только… Джек отвёл глаза. Он смутился, но мне было всё равно. – Может, сядем? Рядом была низенькая стенка, и мы сели на неё. Джек прежде расстегнул пуговицу куртки и поддёрнул брюки у колен. Это было так… по-взрослому. – Дело в том, Альфи… – он замолчал. Наверное, он сам себя не понимал. Я прервал паузу. – Я тебя смутил – так, что ли? Поколебавшись немного, Джек ответил: – Нет, Альфи! Но колебания выдали его. Они рассказали всё, что мне нужно было знать. От избытка эмоций у меня перехватило дыхание. – Мне, между прочим, не обязательно оставаться таким! – сказал я и продолжил ещё громче. – Я могу всё повернуть вспять! – Ты можешь всё повернуть вспять? Что повернуть? Я и так уже сказал больше, чем собирался, поэтому, весь дрожа, замолчал. – Слушай, Альфи, – Джек поднялся. – Ты хороший парень. Ты был хорошим другом. Но… знаешь, люди меняются. Он раздавил ногой окурок. Это был конец. Джек отвернулся и пошёл к Садам Истбурна, а я снова попытался проглотить застрявший в горле ком. Глава 23 Маме я ничего не рассказал: она бы только расстроилась. Вечером я подоил Эми и, как обычно, перевернул сыры в маленькой кладовке. Всё это время в горле у меня стоял комок, от которого я никак не мог избавиться. Мы с мамой слушали беспроводной громкоговоритель. Мистер Чемберлен, премьер-министр, объявил, что мы снова находимся в состоянии войны с Германией. Нам же казалось, что предыдущая война с Германией закончилась только вчера. Наконец я заплакал. Сидя у огня, я вдруг почувствовал, как большая слеза скатилась по моей щеке. Рыдания вырвались из груди, как вода врывается в разбитый корабль. Мама подумала – я плачу из-за войны. Но причина была другая. Я мечтал – как и бессчётное количество раз прежде – о том, что мог бы повзрослеть, стать похожим на Джека и остальных ребят, которых я знал и которые выросли. Прочла ли мама мои мысли? Кажется, иногда ей это удавалось. Она встала, подошла ко мне и, сев на подлокотник кресла, стала гладить меня по спине. Я, как и обычно, нащупал пальцами два шрамика на её плече. Она запела тихую жалостливую песню. Слова были на старом языке, который мы оба знали. Дрожащий мамин голос усугубил мою печаль, и я разрыдался, прижавшись к ней, как ребёнок. Я думал, что больше не увижу Джека МакГонагала, что новая война уничтожит весь мир. Но я ошибся по обоим пунктам. Глава 24 Мы с мамой видели много войн, но эта отличалась от остальных. Раньше поле боя к нам не приближалось. Баталии вели солдаты или моряки, а мы никак в этом не участвовали. Ближе всего к военным действиям я оказался, когда викинги заплыли в устье Тайн и нам пришлось бежать. Тогда мы с мамой проезжали мимо огромных полей, на которых всего несколько недель назад разразилась битва. Там пахло войной и лежали непогребенные воины. Но на этой войне бомбы поменяли всё. Теперь враги пришли прямо к нам, и война превратилась в одну непрерывную битву. В 1940 и 1941 годах германские самолёты часто летали над нами. Обычно это было по ночам, иногда – днём. Бомбили заводы в Ньюкасле, судостроительные верфи в Уолсенде или в Норд-Шилдсе. Но бомбы часто попадали не туда. Однажды мама пришла из магазина и тяжело опустилась на стул в задней комнате. – Говорят, почти сто человек. Они прятались от бомбёжки. И бомба угодила в их убежище. Мистер МакГонагал из магазина тоже был там. Бедный Джек. Его отец. (По точным подсчётам, от одной-единственной бомбы, попавшей в лимонадную фабрику в Норд-Шилдсе, под которой находилось бомбоубежище, погибло сто семь человек.) Перед войной я боялся, что про нас с мамой поползут слухи. Достаточно было чьей-то болтовни. Но когда военные месяцы превратились в годы, мы поняли – как неоднократно понимали раньше, – что в это время не слишком трудно оставаться незаметными. Если вести себя тихо и не создавать проблем, власти не будут обращать на тебя внимание. У них есть другие дела, особенно когда идёт война. Женщина и её племянник, которые никому не мешают, не имеют для них значения. Так что год или даже больше мы оставались на одном месте. На продукты ввели карточки, и чтобы получить их, нам нужно было заполнить анкеты. Мама хорошо умела это делать: у нас имелись свидетельства о рождении и другие официальные документы, способные убедить почти любого. Благодаря курятнику мы ели много яиц, мясо же достать было очень трудно. Но иногда мы всё-таки лакомились курятиной: когда птицы переставали нестись, мы их убивали. Обычно это приходилось делать мне. Именно за таким занятием меня застал Джек, одетый в форму. Правда, не солдатскую – он ещё был слишком молод. Джек стал констеблем военного резерва, относящегося к полиции. Форма констебля военного резерва выглядела точь-в-точь как полицейская. На Джеке она сидела плохо: рукава доходили до костяшек пальцев, а брюки не прикрывали резинку носков. Но, надо сказать, Джек своей формой очень гордился. Я не видел его больше года. Он стал ещё выше и выглядел взрослее, чем раньше. Ему было почти восемнадцать, и я ощутил знакомый укол в сердце, который часто испытывал, видя, как мой знакомый вырос и оставил меня позади. Джек был весел – и даже самоуверен, – когда зашёл на задний двор, где я отлавливал старую курицу. – Доброе утро! – сказал он. Мама обернулась первой и увидела его форму и оловянную каску. – Здравствуй, Джек, солнышко, – ответила она, хотя в её голосе прозвучала озабоченность. – О! Какая у тебя форма! Он так вырос, правда, Альфи? Я согласно хмыкнул. Встреча с ним меня не обрадовала. Но мама очень хорошо изображала радушную хозяйку. – Ты приехал на велосипеде? Водички налить? – Да, пожалуйста, миссис Монк. Джек старался на меня не смотреть, и я знал, что это неспроста. Он вёл себя чересчур официально. – Можешь снять свою оловянную каску. Не думаю, что мистер Гитлер будет нас сегодня бомбить. Мы сидели на заднем дворе и смотрели на плотные заросли деревьев на холме. Джек пил воду, украдкой поглядывая на меня. Напряжённое молчание затянулось, и мама заговорила. – Что привело тебя сюда, Джек? Ты зашёл просто так? Мы давно тебя не видели. По маминому тону я понял: она опасается подвоха. – Ну, собственно говоря, миссис Монк… В этот момент я напрягся. Никто не использует выражение «собственно говоря» перед сообщением хороших новостей.