На пороге стоял Энкарнасион Ортис с непокрытой головой и саблей в руке; войдя в церковь, он перекрестился, склонившись перед алтарем. Потом, пожав руку дону Рамону, он сказал индейцам, пронизывая их взглядом: — Кто вы? Мужчины, рабы или трусливые старые бабы? Если мужчины, — докажите мне это! Почему вы не боретесь за независимость? Я пришел со своей квадрильей, чтобы помочь вам завоевать свободу! Можно ли положиться на вас? — Да! Да! Да здравствует Энкарнасион Ортис! — в исступлении закричали индейцы. — Тогда вперед, братья! — пламенно воскликнул Ортис. — Следуйте за мной! Бог и свобода! — Бог и свобода! — повторили индейцы, бросаясь за ним. Церковь мгновенно опустела. Падре Линарес вышел из ризницы с трудом дотащился до алтаря и распростерся перед ним. Он горячо молился за этих людей, отдающих свою жизнь за святое дело освобождения. Между тем на Главной площади началось неслыханное сражение, или, вернее, резня. Дон Рамон присоединился к ранчерос, которые бесстрастно стояли у выходов на улицы и ударами сабель толкали обратно на площадь несчастных, пытавшихся бежать. Вслед за резней начались пожары. Индейцы в пылу неукротимого бешенства метались с факелами в руках, поджигая свои собственные жилища и издавая крики и вопли. Одним из первых был подожжен дом алькальда. Полузадохшиеся испанские офицеры бросались к дверям, чтобы спастись от пламени, но индейцы тут же безжалостно убивали их. Один лишь капитан дон Горацио де Бальбоа, тяжело раненный, прорвался сквозь строй преследовавших его индейцев. Он вскочил на лошадь и, бешено вращая саблей, подскакал к группе офицеров. — А-а! А-а! — злобно смеясь, кричал он. — Я вам это припомню, сеньоры! Если бог поможет мне спастись, я отыграюсь! Я отомщу за эту западню! — Огонь по негодяю! — вскричал Энкарнасион Ортис. — Остановитесь! — закричал дон Педро. — Ему осталось жить, может быть лишь несколько минут, чего стоят его бессильные угрозы! Пусть бежит! — Как вам угодно, сеньор! — насмешливо воскликнул испанец. — Но если кто-нибудь из вас попадется в мои руки, как я сейчас попал в ваши, — пусть не ждет пощады! — Уезжайте, кабальеро! Прекратите это глупое хвастовство! — Да, я еду. Прощайте, дон Педро Морено! Вы виноваты меньше других. Прощайте, дон Рамон Очоа, достойный алькальд! Очень сожалею, что не расстрелял вас. Прощайте и вы, дон Энкарнасион Ортис, честный студент-богослов! Клянусь жизнью, я навсегда запомню ваши имена! Будьте вы прокляты! Он пришпорил лошадь и с поднятой саблей врезался в толпу индейцев, крича диким голосом: — Дорогу! Дорогу! Как метеор, промчался он между ранчерос и индейцами, со страху осенявшими себя крестным знаменем, и исчез за углом площади. — Напрасно вы дали ему ускакать! — с упреком сказал Энкарнасион. — Быть может… Но он — храбрый солдат, — ответил дон Педро Морено. — Мне хотелось дать ему хоть маленький шанс спастись. — Он отомстит! — Во всяком случае, попытается! Ну что же! Люди, которым угрожают, живут долго. Дон Педро Морено попытался остановить избиение испанцев; но, увидев, что это не в его силах, собрал свой отряд, приказав ему не вмешиваться в бойню. Падре Линарес, выйдя из церкви и очутившись на площади, ломал себе руки в отчаянии: во всех этих убийствах он обвинял себя. — Это не люди! — гневно восклицал он. — Это дикие звери! Зачем же их еще подстрекать к мести! Как бы ни были жестоки испанцы, ничто не может оправдать такую низость, как расправа с беззащитным врагом. Эти презренные люди позорят само понятие святой свободы, во имя которой они якобы сражаются! Сеньоры, хотя бы ценой нашей гибели, надо положить конец этой ужасной бойне! — Да, да! Идемте, друзья мои! — вскричал и дон Педро. — Это зрелище мне тоже и страшно и отвратительно! Обнажив сабли и взяв в руки пистолеты, дон Рамон и дон Энкарнасион, в сопровождении падре Линареса, встали во главе отряда. Энкарнасион Ортис хотел уже двинуться вперед, как вдруг послышались громкие восклицания, крики радости, насколько можно было судить в этом шуме. Большая толпа индейцев с силой потока, прорывающего плотину, вторглась на площадь. В центре площади индейцы остановились, опустив на землю паланкины, в которых они несли дона Хосе Морена и донью Линду. Увидев молодую девушку, улыбающуюся, тихую и спокойную в этой рычащей, черной от пороха и красной от крови толпе, Энкарнасион Ортис бросился к ней. — О боже, Линда, зачем вы здесь? — спросил он ее с ужасом. — Неужели дон Рамон не сдержал своего слова? — Дон Рамон Очоа — человек чести! — сказал с волнением дон Хосе Морено. — Это я потребовал, чтобы меня доставили сюда! — В такой момент! Какая неосторожность! — вскрича.1 Энкарнасион. — Мы ничего не боимся, мой друг, — сказала девушка. — Ведь нас окружают старые и верные слуги. — Дорогой Энкарнасион, я уйду из деревни только вместе с вами, — добавил дон Хосе Морено. — В таком случае, ваше желание исполнится очень скоро. Я собираюсь уйти немедленно. — А вы, падре Линарес? Что вы думаете делать? Остаетесь ли вы в деревне или идете с нами? — Ни то, ни другое, сеньоры. После того, что произошло, я не могу оставаться здесь. Мой долг велит мне быть около тех, кто страдает. Завтра я уеду, присоединюсь к армии независимых и надеюсь найти там и вас. — Возможно, — уклончиво ответил Энкарнасион. — Да хранит вас бог, отец мой! — Я надеюсь, что бог даст мне силы выполнить трудную задачу, которую я сам возложил на себя. Во время этого разговора дон Хосе Морено и его дочь сошли с паланкина и сели на поданных им лошадей. Человек двадцать индейцев, вооруженных ружьями и ножами, тотчас же окружили их. — А ваша подагра? — спросил Энкарнасион дона Хосе. — Позволит ли она вам ехать верхом? — Да, друг мой, тем более что перегон будет коротким. — Тогда в путь! Квадрилья построилась в боевом порядке, и по команде «Вперед!» всадники перешли на крупную рысь. В центре отряда ехали дон Хосе, его дочь и их слуги. Второй отряд, примерно в тысячу двести человек, вооруженный хуже, чем первый, — в сопровождении женщин и детей, — выехал почти одновременно с первым, но с другого конца деревни. Этот отряд, под командой самого алькальда, состоял из всего работоспособного населения Пасо-дель-Норте; это была настоящая эмиграция. Оставленная деревня пылала. Оттуда доносились последние вопли испанцев, брошенных без помощи в горящих развалинах. Ранчерос скакали три часа, направляясь в Охо Люсеро. Перед восходом солнца, около четырех часов утра, по приказу Энкарнасиона Ортиса, взявшего на себя командование, отряд остановился на берегу маленькой речушки, впадающей в Рио Гранде-Браво-дель-Норте; всадники получили приказ спешиться и накормить лошадей. Было пройдено шестнадцать или семнадцать лье. Приблизительно на расстоянии двух ружейных выстрелов от отряда, по левую руку, на небольшой возвышенности, сплошь поросшей лесом, показалась асиенда, выстроенная из тесаных камней. Она была окружена зубчатой стеной, что свидетельствовало о богатстве и знатности ее владельца. — Вот именно сюда я хотел вас привести, сеньоры, — сказал дон Хосе. — А! Вот как! Но где же мы? Начиная от Эль Пасо, мы ехали вслепую, — заметил Энкарнасион Ортис. — Вы действительно не узнаете местности? — с легким упреком спросил дон Хосе. — Честное слово, к моему стыду, должен признаться, я не могу вспомнить, бывал ли я в этих краях. — В таком случае, мой друг, у вас короткая память! Вы не узнаете асиенду де ла Вега? — Как! — вскричал обрадованный Энкарнасион. — Мы, значит, находимся в де ла Вега? — Боже мой, конечно! Если сомневаетесь, посмотрите на этих двух всадников, несущихся к нам во весь опор. — Дон Рамон и дон Педро! — Это в самом деле они. — А-ах! — вспомнил Энкарнасион, ударяя себя по лбу. — Я был здесь, правда, но это было так давно! Дон Хосе улыбнулся и, сопровождаемый Энкарнасионом, двинулся вперед навстречу всадникам. Дон Педро и дон Рамон, отправившиеся более коротким путем и прибывшие поэтому на час раньше, предупредили управителя асиенды, чтобы он позаботился о еде и напитках для гостей, которых дон Хосе привезет с собой. Узнав об этом от сына, дон Хосе Морено приветливо обратился к офицерам-инсургентам: — Кабальерос и друзья, я надеюсь, вы не нанесете мне оскорбления, проехав мимо этой асиенды, не отдохнув в ней хотя бы несколько минут. Вы так устали сегодня ночью, что должны с открытой душой принять мое приглашение. В моем скромном доме для вас приготовлены и закуски и вино. — Кузен, — ответил дон Энкарнасион, — от имени всех сердечно вас благодарю за милое гостеприимство, которое вы нам предлагаете. Мы его принимаем тем охотнее, что, говоря откровенно, буквально падаем от голода и усталости. — В таком случае, кабальерос, — улыбаясь, ответил дон Хосе, — следуйте за мной, не задерживаясь, чтобы поскорей утолить ваш голод. Офицеры поклонились в знак признательности.