— Полноте!.. А я как раз собирался писать вам, дон Руфино. — Но, дорогой мой сеньор… — начал было, поклонившись, сенатор. — Разве вы не ждали моего ответа? — Да, но я не смел надеяться… Маркиз не дал ему договорить: — Начнем с самого спешного дела. Случилось такое чудо, — ибо ничему другому я не могу приписать счастливую перемену в моих делах, — которое дает мне возможность рассчитаться с вами. Но будьте уверены, что это обстоятельство не заставит меня позабыть о том, что вы вели себя как настоящий друг. Я никогда не забуду, как много сделали вы для меня! Сенатор, застигнутый врасплох, заметно побледнел. Словно моля о помощи, он искоса взглянул на полковника. — Он сделал для вас гораздо больше, чем вы думаете, кузен! — с жаром воскликнул полковник. — Что вы хотите этим сказать? — удивился маркиз. — А вот что! Дон Руфино, не будучи осведомлен о счастливой перемене в ваших делах и желая вывести вас из тупика, в котором вы очутились, скупил все ваши векселя и вручил их мне, умоляя при этом уничтожить их. Вот смотрите! — добавил полковник, вытащив из кармана связку бумаг. — Тут они все. Слова эти были по-разному восприняты присутствующими. Брат и сестра обменялись взглядами, полными отчаяния, ибо им стало ясно, что маркиз не сможет теперь отказать сенатору в руке своей дочери. — О, — вскричал маркиз, — я не могу принять такого великодушного дара! — От постороннего, конечно, маркиз, но я питал надежды, что я не совсем чужой для вас человек, — сказал сенатор. Наступило молчание. — Все это так странно и так неожиданно, — заговорил наконец маркиз, — что никак не может уложиться в моей голове. И я прошу вас, дон Руфино, отложить этот разговор до завтра. За это время я успею прийти в себя и сумею ответить вам согласно велению моего долга. — Я вполне понимаю, дорогой сеньор, благородство ваших побуждений. Конечно, я буду ждать, сколько вам будет угодно, — отвечал дон Руфино, окинув при этом сладострастным взглядом бледную и трепещущую донью Марианну. — Разумеется, серьезные дела надо отложить до завтра; мы испытали чересчур крепкую встряску, чтобы быть в состоянии обсуждать их сегодня, — вмешался полковник де Ниса. — Да, что с вами случилось? Так это правда, что индейцы овладели Квитоваком? — Увы, истинная правда. Индейцы взяли его штурмом, город сгорел и больше не существует. Нам удалось ценой большой крови пробиться сквозь ряды врагов. Да, немало трудов и невероятных страданий пришлось претерпеть нам, прежде чем мы добрались до асиенды! — Благодарение богу, что вы все же вырвались из их рук. Особенно радует меня ваше спасение, дон Руфино; вы ведь не солдат. — Нет, он убийца, — раздался вдруг гневный возглас, и чья-то рука тяжело опустилась на плечо сенатора. Присутствующие обернулись. Спутник Твердой Руки сбросил с себя плащ и шляпу и стоял теперь мрачный и грозный перед сенатором. — О боже! — с невыразимым ужасом воскликнул сенатор. — Родольфо! Дон Родольфо! — Неужели это ты, брат мой! После стольких лет! — радостно воскликнул маркиз. — Огненный Глаз! — невольно вырвалось у доньи Марианны. Сашем с неподражаемым презрением оттолкнул сенатора, а сам вошел в круг своих родственников. — Да, брат, это я. Я вышел из этого дома изгнанником, а возвращаюсь его спасителем. — Ах, брат мой, брат мой! — горестно воскликнул маркиз. — Успокойся, Фернандо. Я не питаю к тебе никакой злобы и далек от мысли о возмездии. Напротив, я не переставал чувствовать к тебе братскую привязанность и, живя вдали, никогда не терял тебя из виду. Приди в мои объятия, брат, забудем прошлое и будем наслаждаться радостью встречи! Маркиз со слезами бросился в объятия брата; дон Руис и донья Марианна последовали его примеру. Несколько минут продолжался обмен приветствиями и поцелуями между вновь воссоединенными родственниками. — Я не переставал расстраивать козни одного злодея, — продолжал дон Родольфо. — Это благодаря моим стараниям Паредес благополучно вернулся с деньгами, которые ты должен был получить в Эрмосильо. Я же навел твою дочь на этот спасительный для тебя рудник. Но я прибыл сюда не только для того, чтобы обнять тебя и твоих близких, брат мой. Я пришел сюда, чтобы свершить правосудие над одним преступником. Этот человек, — продолжал дон Родольфо, указывая пальцем на сенатора, которого от бешенства и страха бросало в жар и в холод, — этот человек был моим слугой; он пытался подло убить меня, предательски выстрелив мне в спину. И такому человеку, успевшему опутать тебя своими темными плутнями, ты собирался отдать свою дочь!.. — О! — застонал от бешенства сенатор. — Негодяй! — воскликнул маркиз. — Люди! Сюда скорей! Схватите этого злодея! Несколько слуг стремительно вбежали в гостиную. Но прежде чем они успели схватить сенатора, он с ловкостью тигра одним прыжком подскочил к дону Родольфо и вонзил кинжал ему в грудь. Сашем с глухим стоном повалился на руки брата и сына. А убийца, свершив свое страшное дело, отшвырнул от себя кинжал и, обведя сраженных горем присутствующих исполненным ненависти и торжества взглядом, произнес: — Я отомщен! Делайте теперь со мной что хотите! ХL. ПОХОРОНЫ САШЕМА Прошло два дня с тех пор, как сенатор нанес свой предательский удар дону Родольфо. Воспользовавшись смятением, охватившим всех мексиканцев после покушения на жизнь старшего отпрыска семейства де Могюер, папагосы без единого выстрела захватили асиенду дель Торо. Справедливость требует, однако, отметить, что индейцы — то ли потому, что получили заранее соответствующие инструкции, то ли потому, что были слишком ошеломлены и удручены тяжелым ранением великого сашема, — не чинили в асиенде суда и расправы. Донья Марианна и донья Эсперанса, прибывшая в асиенду вместе с индейским войском, не отходили от изголовья больного. Дон Фернандо не находил места от горя, а полковник не мог себе простить, что даже на один миг принял сенатора за порядочного человека. Вся асиенда была охвачена глубокой скорбью. Один только дон Родольфо спокойно ждал приближения смертного часа. Фрай Серапио, прибывший вместе с индейцами, наложил первую повязку на рану. Раненый провел довольно спокойную ночь. Когда поутру монах снова вошел в комнату больного, дон Родольфо знаком попросил удалиться жену и племянницу. — Ну, теперь, падре, говорите правду! — сказал он, помогая монаху снять повязку. Лицо монаха невольно помрачнело, когда он взглянул на рану. — Я обречен? Правда? — произнес дон Родольфо, внимательно следивший за выражением лица монаха. — Все во власти божьей, — нетвердым голосом произнес отец Серапио. — Понимаю, — кротко улыбаясь, отозвался сашем. — Так сколько же еще часов осталось мне жить? Только прошу вас, падре, говорите правду и без утайки. — К чему это, мой добрый сеньор… — начал было монах, но сашем не дал ему договорить. — Послушайте, падре, я должен это знать. Мне надо успеть закончить свои земные дела, прежде чем начнутся небесные. — Если не произойдет какого-нибудь чуда, — задыхаясь от волнения, отвечал монах, — с закатом солнца вы отдадите свою душу нашему Создателю. — Благодарю вас, друг мой, — сказал сашем, на суровом лице которого не дрогнул ни один мускул. — Попросите сюда моего брата, мне надо поговорить с ним. А жену и племянницу постарайтесь задержать там до тех пор, пока я не позову их сам. Ступайте же, друг мой, мы еще увидимся до моей кончины. Монах удалился, едва сдерживая рыдания. Беседа братьев тянулась долго. Дон Фернандо каялся во всех своих интригах против брата, место которого он занял в семействе де Могюер. Но дон Родольфо, далекий от мысли упрекнуть в чем-нибудь брата, напротив, горячо благодарил дона Фернандо за то, что тот взвалил на свои плечи тяжелую ношу главы знатного рода, предоставив ему полную свободу жить согласно своим вкусам и взглядам. Умирающий старался утешить брата, вспоминая разные эпизоды их счастливого детства. Еще многое другое было сказано в этой беседе, после которой маркиз вышел из комнаты, побледнев от горя и обливаясь слезами. Только теперь открылась ему во всем своем величии душа не понятого им дона Родольфо. На смену маркизу в комнату вошли донья Эсперанса с доньей Марианной и фрай Серапио. А через несколько минут снова появился маркиз, на этот раз в сопровождении Твердой Руки. Охотник, воспитанный в духе индейского мужества и стойкости, не в силах был сдержать свое горе и зарыдал, опустившись на колени у изголовья умирающего отца. Несколько минут отец и сын шепотом разговаривали друг с другом. О чем беседовали эти две сильные натуры? Неизвестно; это так и осталось тайной для всех. — Подойди ко мне, племянница, — обратился наконец дон Родольфо к донье Марианне. Девушка опустилась на колени рядом с Твердой Рукой; в глазах ее стояли слезы. Несколько мгновений старик с умилением смотрел на побледневшие лица молодых людей, почтительно склонившихся перед ним. Затем, приподнявшись с помощью брата и доньи Эсперансы на постели, он произнес голосом, дрожащим от волнения: — Дитя мое, отвечай мне по совести, как перед богом: любишь ли ты моего сына? — Да, дядя, — отвечала сквозь слезы девушка. — Да, я люблю его. — А ты, сын мой, Диего, любишь ли ты Марианну? — Да, отец, я люблю ее. Дон Родольфо взглянул на брата; а тот, поняв его без слов, сказал: — Благослови, брат, наших детей! Отец Серапио согласно твоему желанию тут же повенчает их. Раненый простер над головами молодых людей свои дрожащие руки и произнес твердым голосом, исполненным невыразимой нежности: — Благословляю вас, дети, будьте счастливы! — И в изнеможении упал на подушку, лишившись чувств. Когда стараниями обеих женщин дон Родольфо пришел в себя, он увидел алтарь, водруженный против его кровати. Отец Серапио, которому помогал служить Паредес, совершил обряд венчания.