— Но скажите, какими судьбами попало в ваши руки письмо, адресованное дону Фернандо? — А очень просто, — развязно отвечал бандит. — Представьте себе такое совпадение: человек, с которым капитан отправил свое письмо, оказался моим приятелем. Ну, я и предложил ему сопровождать его: душа болела от мысли, что этот парень пустится один, да еще ночью, в дорогу, пользующуюся такой дурной славой; к тому же ведь я и сам собрался в Ариспу. Приятель принял, конечно, мое предложение. По дороге мы вдруг повздорили… Сам не понимаю, как и почему это случилось! Короче говоря, в разгаре спора я — клянусь, без всякого злого умысла! — так рубанул его по голове своим мачете, что ему не оставалось ничего другого, как умереть. Поверьте, я был весьма огорчен, но не в моих силах было уже помочь ему. Я опасался, как бы письмо не затерялось или не попало в руки плохого человека, и решил поэтому захватить его с собой. — Действительно, очень просто, — сказал, усмехнувшись, сенатор и взломал печать. Кидд скромно отошел в сторону и опустился в кресло, предоставляя сенатору полную свободу прочесть столь интересовавшее его письмо. А дон Руфино, пробежав с величайшим вниманием письмо два раза кряду, ушел в свои мысли. — Ну как? — прервал наконец молчание бродяга. — Плохие вести? — Очень важные, сеньор. Но я вот все спрашиваю себя: с какой целью вы завладели этим письмом? — С целью доставить вам удовольствие — так мне кажется, сеньор. — Со стороны это выглядит очень мило, но при наших отношениях непонятно. Бандит рассмеялся. — Разве я не сказал, что собираюсь предложить вам одно дельце. — Сказали, и я жду ваших предложений. — Это не так просто, сеньор. — Ладно, я помогу вам, подскажу, на каких условиях мы могли бы договориться. — Отлично! Я вижу, вы начинаете понимать меня, и мы, пожалуй, сумеем успешно закончить все сегодня же. — Вы человек небогатый, — прямо приступил к делу сенатор. — Признаюсь, что не купаюсь в золоте, — сказал бродяга, окинув взглядом свой обветшалый костюм. — Так вот, я могу озолотить вас. — Что вы называете «озолотить»? — недоверчиво произнес бандит. — Я мог бы предоставить в ваше распоряжение такую сумму денег, которая не только избавила бы вас навсегда от нужды, но и позволила бы вам жить в роскоши, не сходя при этом с колеи честной жизни. — Честность — это добродетель, доступная лишь тем, кто может тратить деньги не считая их, — назидательно произнес бандит. — Пусть так; я дам вам возможность стать честным человеком в вашем понимании этого слова. — Ко это будет вам дорого стоить! — вызывающе продолжал Кидд. — У меня ведь большие запросы. — Я так и полагал, но это неважно. Послушайте, в Калифорнии у меня имеется асиенда. Я готов подарить ее вам. — Гм… — промычал Кидд, презрительно выпятив нижнюю губу. — Какая-нибудь захудалая асиенда, а? — Напротив, огромная, с большими стадами рогатого скота, с отарами овец, с табунами диких лошадей; к тому же она расположена вблизи моря. — Это уже кое-что, не спорю; но это все же еще не богатство. — Подождите! — Жду. — В придачу к асиенде я отсчитаю вам кругленькую сумму в сто тысяч пиастров золотом. У бандита закружилась голова. — Как! — вскричал он и, побледнев от радости, вскочил, словно кукла на пружине. — Как вы сказали — «сто тысяч пиастров»? — Да, повторяю, сто тысяч пиастров, — подтвердил сенатор, внутренне удовлетворенный произведенным эффектом. — Как думаете, вам достаточно будет этих денег, чтобы стать порядочным человеком? — Я думаю! Vivo Cristo! — От вас зависит, чтобы все это претворилось в жизнь в ближайшие восемь дней. — А, понимаю! Есть одно условие? Карай! Я откажусь от него лишь в том случае, если оно окажется невыполнимым. — Вот это условие. Слушайте меня внимательно. — Карай! Как не слушать! Асиенда и сто тысяч пиастров! Я еще не сошел ума, чтобы отказаться от такой милости судьбы. — Прежде всего не мешать осуществлению моих планов, дать мне жениться на донье Марианне и в день свадьбы вручить мне записку, которую нашли на том несчастном… убитым своим слугой. — Прекрасно. И это все? — Нет. Я требую, чтобы вместе с запиской вы дали мне неопровержимое доказательство, что на этот раз этого человека нет уже в живых. — Карай! Это не так просто. — А уж это меня не касается. Выкручивайтесь как знаете. — Справедливое замечание. А срок какой? — Восемь дней. — Боже праведный! Восьми дней, пожалуй, будет маловато. Нелегко убить такого человека! — Да, но, когда он станет мертвецом, вы станете богачом. — Я знаю и принимаю в расчет это соображение; а все же это слишком трудное дело. Я рискую своей шкурой. — Соглашайтесь или отказывайтесь; третьего выхода нет. — Соглашаюсь, соглашаюсь! Никогда в жизни мне не представится больше такого случая стать честным человеком! — Значит, решено? — Решено! — Отлично! Теперь о другом. Вы ведь можете еще пере думать и попытаться предать меня… — Как вам не стыдно, сеньор!.. — Как знать, всякое бывает… Ну так вот, для пресечения возможной измены вы подпишете мне сейчас же документ, в котором будет подробно изложен весь наш уговор. — Карай! Это очень опасно. — Верно, но не только для вас, а и для меня; ведь там будут изложены и мои требования. — Но если существование такого документа будет одинаковой уликой против нас обоих, зачем вообще его писать? — А вот для чего. Если вам взбредет вдруг в голову мысль предать меня, вы не сможете этого сделать, не погубив и себя вместе со мной. Я надеюсь, что это обстоятельство несколько обуздает вас и заставит одуматься, если такая шальная мысль зародится в вашей голове. — Вы не доверяете мне? — А вы мне? — Это другое дело, я ведь бедняк. — Пора кончать: либо вы принимаете мои условия, либо отвергаете их, и тогда исключается всякая возможность сделки между нами. — Напрасно вы разговариваете со мной в таком тоне, ведь я могу еще пустить в ход известную вам записку! — Не посмеете! — Я не посмею?! А почему же? — Если бы вы могли воспользоваться этой запиской, вы бы сделали это давно. Не знаю что, но что-то вам мешает. Я слишком хорошо вас знаю, слишком высокого мнения о вашей сметливости, чтобы сомневаться в этом. Послушайте меня, Кидд: не пытайтесь больше пугать меня этой запиской, словно пистолетом, приставленным к горлу, — все равно из этого ничего не выйдет. Поторопитесь лучше принять те блестящие предложения, которые я сделал вам. Так будет лучше. — А, будь по-вашему! Придется мне уступить, раз уж вы так настаиваете. Но вы должны согласиться, что ставите меня в тяжелое положение. — Нисколько! Вы ошибаетесь, сеньор, просто я принимаю свои меры предосторожности, только и всего. Бродяга думал об этом иначе, но сто тысяч пиастров сделали свое дело. Соблазн был велик, и Кидд, подавив вздох, не стал больше препираться и согласился на все.