— По мне, хоть двадцать! Жалеть не стану. А остальные, те, о которых ни вы, ни я ничего не знаем, — ведь они все равно продадут вас индейцам, и вы, вместо того чтобы улучшить, только ухудшите свое положение. — Гм! Гм!.. — пробурчал дон Маркос. — А как бы вы поступили на моем месте? — Очень просто: я позволил бы этим парням спокойно плести свою измену, ограничившись лишь строгим наблюдением за ними, а затем, перед самой атакой неприятеля, я бы втихомолку схватил их. Таким образом, не мы будем застигнуты врасплох, а индейцы будут обмануты в своих ожиданиях, и обманщики сами станут жертвами обмана. С минуту капитан раздумывал. — Что же, это, может быть, и неплохой совет; пожалуй, я ему последую. Ладно, называйте преступников. — И под диктовку Кидда капитан записал десяток имен. — Забирайте свои унции, — сказал наконец дон Маркос. — Обещаю: каждый раз, когда вы будете доставлять мне подобные же сведения, я буду выдавать вам столько же. Я хорошо плачу, и вам прямой расчет верно служить мне. Но помните: если вздумаете обманывать меня, ничто не спасет вас от наказания. Предупреждаю вас: оно будет ужасным. Словно зверь на долгожданную добычу, накинулся Кидд на золото, с невероятной быстротой исчезнувшее в его карманах. — Сеньор Маркоc, — сказал он на прощанье, — я всегда думал, что в этом мире золото — полновластный господин. Ему одному и повинуется ваш покорный слуга. Произнеся эти слова, Кидд поклонился и удалился, оставив капитана в его кабинете. XV. ПАПАГОСЫ Вернемся теперь к Твердой Руке и к дону Хосе Паредесу, которых мы заставили слишком долго дожидаться нас на вершине холма. Ночь прошла без всяких происшествий. Паредес спал как убитый, тогда как Твердая Рука ни на минуту не смыкал глаз. Солнце давно взошло; было девять часов утра, а Твердая Рука вопреки уговору, казалось, и не помышлял об отъезде. Занялся прекрасный день; небо было чистое, ночной ураган разогнал тучи; солнце сильно припекало, но в воздухе, очищенном грозой, сохранялась приятная свежесть. Вода, жадно всасываемая песками и быстро испарявшаяся под лучами тропического солнца, убывала почти с такой же стремительностью, с какой она затопляла поля во время ночного урагана. Прерия перестала походить на озеро; все говорило о том, что к полудню земля полностью подсохнет. Стремительный паводок и почти столь же внезапный спад воды — одно из самых странных и почти необъяснимых явлений в этих краях; разгадку этого феноменального явления можно найти разве только в рыхлости здешней почвы, обожженной солнечным жаром. Надобность в пироге миновала, и Твердая Рука даже не потрудился снять ее с дерева. Прислонясь спиной к дубу, скрестив на груди руки и опустив голову, охотник размышлял, время от времени заботливо поглядывая на своего спящего товарища. Дон Хосе, наконец, открыл глаза и, протяжно зевнув, сладко потянулся. — Карамба! — воскликнул он, убедившись с первого взгляда, что солнце стояло высоко. — Я, кажется, здорово проспал; должно быть, поздно! — Десять часов. — Десять?! — мгновенно вскочив, воскликнул дон Хосе. — И вы не растолкали этакого лентяя! — Вы так сладко спали, дружище, что у меня не хватило духа. — Гм, — сказал Паредес. — Я, право, не знаю, следует ли мне побранить вас или поблагодарить за такую заботу: ведь мы потеряли уйму драгоценного времени. — Не горюйте! Взгляните: вода ушла, земля подсыхает… Лишь только спадет полуденный зной, мы сядем на коней и в несколько часов наверстаем потерянное время. — Ваша правда, товарищ! — весело произнес дон Хосе, окинув окрестности опытным взглядом старожила прерий. — Ну, раз так, усядемся завтракать, и время пройдет незаметно. Без дальних промедлений приятели принялись за завтрак, ничем не отличавшийся от вчерашнего ужина. Настал час отъезда. С холма им пришлось спускаться, ведя лошадей в поводу. Крутизна, по которой они так лихо взлетали ночью, когда их подстегивала опасность, теперь предстала перед ними во всей своей неприглядности: это был чрезвычайно обрывистый и труднопроходимый спуск. — А теперь, дружище, — сказал Твердая Рука, когда они сели на коней, — мы поедем в один атепетль[54]. Не возражаете? — Я лично — нет, но не пойму, какая от этого может быть польза для моего господина? — Это как раз один из тех вопросов, на которые я пока не стану отвечать; вам достаточно знать, что мы предпринимаем этот шаг в интересах вашего господина. Наша поездка не повредит ему в его делах; напротив, она принесет ему большую пользу. — Так с богом, в путь! Но далеко ли отсюда эти индейцы? — Для других это было бы целым путешествием. Но ведь мы с вами лихие наездники, да к тому же на великолепных конях. Мы доберемся туда завтра же не позже трех или четырех часов пополудни. — Ну, значит, не так уж далеко. А в какой стороне лежит это селение? — Да вы, наверно, слышали о нем, если только вас раньше не заносило туда как-нибудь случайным ветром. Селение это находится всего в двенадцати лье от асиенды дель Торо. — Подождите, подождите! — воскликнул управитель, напряженно роясь в своей памяти. — Ну конечно, знаю! Я, правда, никогда не бывал в этой деревне, но много слышал о ней. Не там ли живет этот бледнолицый — один из главных вождей индейцев? — Говорят, — уклончиво ответил охотник, едва заметно покраснев. — Не странно ли: белый человек отказывается от общества себе подобных ради того, чтобы жить среди дикарей! — Почему же «дикарей»? — Боже мой! Всем известно, что индейцы неразумны, как дети. При этих словах охотник, окинув Паредеса загадочным взглядом, чуть заметно пожал плечами, но промолчал; может быть, потому, что он мог бы слишком много сказать в ответ, а может быть, потому, что сомневался, может ли такой тяжелодум, как управитель, с его ограниченным умственным кругозором, понять его. Перекидываясь отрывочными фразами, они тронулись в путь. День прошел без происшествий. До самой ночи они двигались с необычайной быстротой, лишь изредка останавливаясь, чтобы подстрелить себе дичь на ужин. Покуривая и беседуя, друзья неслись галопом к месту своей ночевки. Они мчались напрямик по прерии — по полету птиц, как говорят индейцы; взбирались на горные кряжи, спускались с них, а реки переплывали, не теряя времени на поиски брода. Такая езда совершенно немыслима в европейских странах, где путник, взявший напрямик, на каждом шагу натыкался бы на села или города, которые ему пришлось бы объезжать. Но в Мексике, где поселения крайне редки, подобный способ путешествия значительно сокращает путь. Так и случилось, что приятели в двадцать четыре часа оставили за собой то самое пространство, на преодоление которого Паредесу потребовалось сорок восемь часов. Дело в том, что управитель, выехав из асиенды дель Торо, ехал проезжей дорогой почти до самого холма, на котором его застигло наводнение, в то время как два друга, избегая проторенных путей, мчались по тропам, протоптанным дикими зверями. Уже стемнело, когда путники расположились на ночлег в лесу по ту сторону асиенды дель Торо. Они миновали ее перед вечером, но и теперь еще виднелся вдалеке мрачный и горделивый силуэт замка. Пейзаж принимал все более суровый и дикий характер; все тучнее росла трава, все непроходимее были чащи невиданных до своим размерам и возрасту деревьев, все говорило о близости границы так называемого цивилизованного мира; еще один шаг — и очутишься на индейской территории; так, по крайней мере, называют ее здесь, хотя на всех географических картах эта территория фигурирует как мексиканская. Приятели развели огонь, с аппетитом поужинали, после чего завернулись в свои плащи, протянули ноги к огню и тотчас же уснули, полагаясь на инстинкт своих коней, которые, конечно, не дадут застигнуть себя врасплох и своим ржанием предупредят о приближении двуногого или четвероногого врага. Ночь прошла, однако, спокойно. С восходом солнца наши путники возобновили свое прерванное путешествие. — А знаете, я ведь ошибся, — заговорил вдруг охотник, обращаясь к Паредесу. — Я сказал вам вчера, что мы будем на месте во второй половине дня, а мы приедем в одиннадцать утра. — Карамба! Чудесная новость! — Видите там впереди пригорок? Оттуда открывается вид на селение, живописно раскинувшееся на склоне другого холма. Последние хижины поселка спускаются в долину, прямо к речке, прозрачные и быстротекущие воды которой образуют естественную преграду на подходе к атепетлю. — Все это хорошо, но еще вопрос, как нас встретят там, — заметил дон Хосе. — Папагосы — гостеприимный народ. — Не сомневаюсь; к несчастью, у меня нет никаких оснований рассчитывать на их доброжелательство. Я слышал к тому же, что они весьма недоверчивый народ и без особого удовольствия встречают бледнолицых, заглядывающих в их поселки. — Смотря по тому, с какой целью проникают туда белые. — Вот это-то и заставляет меня задуматься. — Почему? — Говорят… я, конечно, не смею утверждать, но так говорят… — Что именно? — Что папагосы сильно волнуются и готовы восстать, если только уже не восстали. — Они восстали уже много дней назад, — преспокойно ответил Твердая Рука. — Что?! — с ужасом воскликнул дон Хосе. — И вы тащите меня к ним? — А почему бы и нет? — То есть как это — «почему»?! Да потому, что они попросту перебьют нас. — Вы с ума сошли! — бросил ему в ответ охотник. — С ума сошел, с ума сошел! — ворчал Паредес, недоверчиво покачивая головой. — Вам легко говорить! Ну, мне мало улыбается перспектива ни за что ни про что лезть в петлю. — Повторяю, ничего плохого с вами не случится. Боже праведный! Да неужели вы считаете меня способным завлечь вас в западню? — О нет, клянусь честью! Но мало ли что!.. Вы можете ошибаться, приписывая добрые чувства этим дикарям. — Я знаю, что говорю. Вам нет надобности опасаться их Более того, вам будет оказан почетный прием.