Инспектор Никонов был мрачен, как ноябрьский вечер. В кабинете он едва взглянул на длинноносого усатого незнакомца, развалившегося в кресле в углу, метким броском отправил на вешалку коричневую кепку и сел верхом на стул. — Если бы это была шляпа, — прокомментировал Верещагин, — то ты бы один в один походил на какого-нибудь Филиппа Марлоу. — Если бы я был Филом Марлоу, сидел бы сейчас в баре и накачивался бурбоном, а я к тебе пришел. — Рассказывай, — Алекс сел в своё любимое кресло, переложил на письменном столе записывающий кристалл и вздохнул. Было ясно, что обсудить сегодня выясненное не удастся. — Кстати, я вас не познакомил. Владимир Суржиков, мой новый помощник. Глеб Никонов, инспектор отдела расследований городской стражи. Помянутый инспектор с некоторым сомнением покосился на Суржикова и спросил: — Новый помощник? — Ага. — А что ты со старым сделал? — Убил! И съел! — начал злиться Алекс. — Наследство он получил и уехал вступать в права. — Понятно. Ладно, — Новиков поморщился и бухнул: — Тебе знакомо имя Елена Мейзенштольм? Брови Верещагина поползли вверх: — Как-как? Вообще-то это имя матери моих сыновей. Моей бывшей жены. Ты хочешь сказать?… — Да, именно. Мы определили имена тех, чьи тела были найдены в доме напротив. Елена и Оскар Мейзенштольм. Поэтому тебе придётся рассказать мне всё об этой женщине, даже то, что ты забыл. — Вот тьма… — Алекс потёр ладонями лицо. — Вот же тьма! Да как же так?… — Ты давно её видел в последний раз? — Видел… Погоди, не помню… — Вспоминай! Тут Суржиков сделал вещь, которой от себя никак не ожидал: раскрыл дверцу шкафа, за которой тускло блестела какая-то бутылка, выплеснул из стакана воду прямо на пол и налил туда на палец золотисто-коричневой жидкости. Поставил стакан перед Алексеем и сказал: — Пей давай. А ты, инспектор, погоди минуту, дай ему переварить твои… новости. — Ну, пусть переваривает, — буркнул Глеб и замолчал. Вязкая тишина повисла в кабинете. Нарушило её громкое бурчание в животе инспектора и последовавший комментарий с подоконника: — Вот я и думаю, может, не кормить тебя, злыдня? — Чего я-то? — обиженно проговорил Глеб. — Ну, и не корми, пойду вон в вареничную, да и поужинаю… — Так, стоп! — очнулся Верещагин. — Никто никуда не идёт, все сидят тихо и слушают мою команду. Аркадий! — Да, хозяин! — домовой вытянулся в струночку. — Через сорок минут подай, пожалуйста, ужин на пятерых. И предупреди Софью. Глеб, некоторые даты мне нужно будет уточнить, но в принципе всё, что я знаю о Елене, в том числе — о её жизни после нашего расставания, я расскажу. Влад, запишешь основные пункты, чтобы инспектор не отвлекался? Отлично. Тогда так… Мы поженились в 2170 году в Москве, а годом позже родились близнецы. — То есть, им сейчас четырнадцать? — уточнил Суржиков. — Почти. Будет в июле. Когда им было по четыре года, Елена от нас ушла. Я был в отъезде, тогда расследование завело меня в Карелию, а когда вернулся, дома нашел только мальчишек и совершенно незнакомую мне женщину, сказавшую, что она временная няня, нанятая для них матерью. Она оставила записку… — Записка сохранилась? — перебил Новиков. — Нет. Я тогда разозлился и сжёг её, даже и не знаю, откуда у меня стихии огня хватило, чтобы спалить листок… и то, на чём он лежал. — Я так понимаю, ты тогда и стол поменял, — усмехнулся инспектор. — И шторы, — вернул ему ухмылку Алекс. — Это называется «Сгорел сарай, гори и хата». — Понятно. И искать сбежавшую мамашу ты, конечно, не стал? А что в записке-то было? — Что-то вроде того, что она теряет способность к самовыражению и лучшие годы жизни. Неважно. Другое существенно: три года назад Елена появилась здесь. Удачно, что близнецы в это время были в Степи, в археологической экспедиции вместе с моим братом. — Они её помнят? — Конечно. Я и не скрывал ничего, ну, только сказал, что мы очень поссорились, а её пригласили сниматься в голографическом фильме. — Понятно, — покивал Суржиков. — Может, и зря не рассказал, как дело было… — Неважно, — отрезал инспектор. — Итак, Елена Мейзенштольм появилась здесь летом 2182 года? — В июне, — кивнул Алекс. — Только тогда она ещё не была Мейзенштольм, носила девичью фамилию, Прокудина. Она пришла вечером… Верещагин прикрыл глаза, и перед ним, словно наяву, встала картинка: стучит дверной молоток, он отворяет дверь, и на пороге стоит Елена. Алёна. Леночка… Чуть похудевшая, с шальным блеском голубых глаз, под которыми появились еле заметные морщинки; белокурые волосы коротко подстрижены, только справа длинная прядь свисает почти до подбородка. Она спрашивает: «Пустишь? Я ненадолго, не бойся», и от её чуть хрипловатого голоса внутри поднимается такая жаркая волна, что даже больно становится глазам. Тряхнув головой, он договорил: — Лена попросила подписать документы на развод. Она ни на что не претендовала, я подписал, и она снова пропала на два года. Появилась почти год назад, в июле… — Детей дома снова не было? — Были! К счастью, здесь тогда гостила Катя, племянница, они играли вместе и не заинтересовались, кто пришёл. Впрочем, у нас договорённость: ко мне могут прийти клиенты, поэтому Стас и Сергей не выходят, если я их не зову. — Понятно. И зачем она пришла? — Просила деньги в долг, на год. — Много? — Немало. Двести тысяч дукатов. Никонов непочтительно присвистнул. — И что? — Я взял время подумать, и через пару дней отдал ей эту сумму, наличными. Говоря честно, я был готов к тому, что денег этих больше никогда не увижу, но совсем недавно, в марте, они вернулись на мой счет — все двести тысяч. Без какого-либо сообщения. — Лихо, — оценил Суржиков. — Повезло тебе с бывшей женой, шеф… Пожав плечами, Алекс повернулся к инспектору: — Скажи мне, ты считаешь меня в числе подозреваемых? — Полагалось бы… Согласись, ты очень удобная для этого фигура: живёшь рядом с местом преступления, тела тебе, можно сказать, на порог выложили. Само собой, ты имеешь право не любить бывшую жену, а уж её нового мужа так и вовсе люто ненавидеть. — В этом нет логики, — заметил Суржиков. — В жизни её вообще немного, — парировал Глеб. — Хотя, может быть, у тебя есть алиби? Если верить экспертам, то Оскара Мейзенштольма убили между полуночью и пятью утра двадцать третьего апреля, а его жену — между шестью и десятью часами вечера двадцать седьмого. — Двадцать третье и двадцать седьмое… — Верещагин почесал затылок и полез в ящик стола, чтобы вытащить оттуда наполовину исписанный блокнот. — Сейчас проверим. У меня, видишь ли, на каждое дело заведена отдельная тетрадка, вот эта как раз по расследованию истории о мошенничестве с банковскими облигациями. И занимался я этим расследованием ровно неделю, между двадцатым и двадцать седьмым. Вчера как раз и отчёт клиенту отправил… — Тут он оторвался от блокнота, с некоторым удивлением воззрившись на Никонова. — Это что же, вчера только всё и началось? Тот только пожал плечами. — Ладно… Так вот, насчет алиби: у меня их куча. Я просто ими битком набит. — А поподробнее? — С двадцать второго по двадцать четвёртое апреля я был в Вятке по делам расследования. Жил в гостинице «Центральная» в одноместном номере. Вернулся двадцать пятого утром на поезде. Конечно, ты можешь сказать, что никто не отменял междугородние порталы, но там-то регистрируется каждый проходящий. — Как и в поездах, тут ты прав. А двадцать седьмого вечером? Тут Алекс широко улыбнулся: — А двадцать седьмого вечером я был в ресторане «Прага» на праздновании дня рождения секунд-майора Ухтомского из Мещанского отделения городской стражи. — Вот и славно, — невозмутимый Новиков пометил что-то в блокноте. — Значит, я могу обсудить дело с тобой в роли консультанта. — С полной взаимностью! Поскольку у нас тоже новое дело, может, ты что присоветуешь. Только поедим сперва… Аркадий! — А? — отозвался с подоконника домовой. — Ужин будет сегодня? — Так ведь Софьи Григорьевны нету ещё, не пришла. Волнуюсь я, хозяин! — усеянная веснушками физиономия домового и в самом деле выражала беспокойство. — Вы б её встретили, что ли? Темно уже, мало ли, кто лихой набежит?