Впервые за много лет я вновь увидел рядом с собой людей в ритуальной раскраске. И впервые я понял, что по-настоящему одряхлел. Мои руки с трудом проткнули кожу на груди Безумного Медведя возле старых шрамов. Его кожа была сухая и жёсткая. Вонзив заострённые палочки в старческую плоть, я сначала подумал, что кровь никогда не польётся, так долго её не было. Затем я привязал к этим палочкам ремни, свисавшие с верхушки шеста. Я сделал это перед самым восходом солнца, чтобы с первыми лучами Безумный Медведь мог начать церемонию. Он собирался танцевать целый день, как это было принято во времена наших далёких предков. Он должен был медленно переставлять ноги, перемещаясь за солнцем, словно привязав себя к нему взглядом. Я не представлял, как он мог справиться с задуманным. Просто протанцевать весь день в его возрасте сумел бы не всякий, а его ведь терзала невероятная боль. Я проходил однажды через это испытание и прекрасно знаю, какие мучения испытывают люди. Старики – народ невесомый, да и силы у нас не те, поэтому Безумный Медведь не очень сильно натягивал ремни, которые тянулись от его груди к верхушке шеста. Мальчики внимательно следили за нашими действиями. Едва небосвод окрасился в золотые тона, Безумный Медведь заговорил нараспев. – Великая Тайна, ты находишься внутри нас и вокруг нас. Ты поддерживаешь нас, когда мы нуждаемся в помощи, и не протягиваешь к нам своих рук, когда мы не заслуживаем того. Не успеваем мы произнести слово, а ты уже знаешь его. Тебе известны все наши мысли, Отец Небесный! О, Вакан-Танка, узри и услышь нас в эти тяжкие дни. Ты есть Вождь-Порождающий-Всякую-Силу, и сегодня мы, собравшиеся здесь, выказываем тебе наше почтение и приносим в жертву человеческую кровь, пролитую не насильно, но по доброму желанию… Большая Раковина застучал в барабан. Он начинал петь, когда голос Безумного Медведя срывался. Тогда и я пел, помогая Медведю передвигаться по кругу. Он перемещался очень медленно, потому что следовал за солнцем, не спуская с него глаз. Я думаю, что скоро он не видел уже ничего, кроме ярких пятен. Это очень трудное дело – танцевать, глядя на солнце. – Отец наш, наш народ виноват, так как забыл о Твоей Тропе и сбился с пути. Но сегодня мы привели детей, чтобы они внимательнее взглянули на Светило и убедились, что воля Твоя передвигает Небесный Огонь, согревающий всё живое на Матери-Земле. Они обретут силу, разговаривая с Тобой в этот день, и уверенность в том, что Твой Путь нельзя изменить, как бы ни стремился к этому человек. Я следую за Солнцем и не могу отступить ни на шаг, я привязан к нему и к центру мироздания. Я обращаюсь к тебе, Великая Тайна. Охрани наше потомство, ибо ему отныне исполнять Твою волю. Я прошу за всех наших детей, охрани их от ошибок. Ты – Единственная Сила, к которой мы все обращены, Тобою устроен этот мир и заданы нам законы. Мы нарушили их, как неразумные младенцы, подняв руку на другие твои творения. Разве есть у нас право надеяться на лучшую долю, когда мы не заслужили её? Мы будем расплачиваться, покуда не обратим сердца к тебе и не вернёмся на Твою Тропу… Он не позволил отцепить себя от ремней до захода солнца, хотя едва держался на ногах. Он весь дрожал. Я поддерживал его сзади, мальчики тоже. Но едва солнце скрылось, он воскликнул: – Всё! И упал, не дожидаясь, когда я отрежу ремни. Обычно кто-нибудь из помощников прыгал на плечи танцору, если у того не хватало собственных сил разорвать ремни. Но я позволил моему утомлённому другу лечь на землю, не освободившись от ремней. Он был сплошь покрыт застывшей кровью, и воспалённые грудные мышцы очень сильно вспухли, поэтому я не сразу сумел извлечь из них палочки, к которым крепились ремни. Я вспорол плоть ножом и вытащил палочки. Дальше я сделал всё, как полагалось в подобных случаях. Отрезанные кусочки кожи с груди Безумного Медведя я завернул в лоскуты бизоньей шкуры, чтобы оставить их вместе с окровавленными палочками в жертвенном свёртке. Большая Раковина и я спели заключительную песню. Но Безумный Медведь ничего этого не слышал. После церемонии он лежал без памяти всю ночь. Ни я, ни Большая Раковина, ни мальчики не думали, что он вернётся к жизни. Его тело охладело, и сердце едва прослушивалось. Но утром он открыл глаза и с трудом поднялся на ноги. – Нужно ехать к людям, – сказал он. Перед тем как покинуть это место, он велел одному из мальчиков достать завёрнутый в тряпку старинный щит. Я помню время, когда Безумный Медведь ходил в военные набеги с тем щитом. Сейчас у нас совсем не осталось настоящих щитов. Иногда юноши делают круглые каркасы, обтягивают их оленьей кожей, разрисовывают их священными символами и пользуются этими поделками во время танцевальных выступлений, но на самом деле это не щиты. Изготовлением щитов всегда занимались особые люди, знающие толк в охранительной силе. Вот такой настоящий щит с изображением чёрного медведя мальчик привязал к шесту, на котором мы оставили висеть отрезанные кусочки мяса с груди танцора. Мы не могли предложить в подарок Великой Тайне больше ничего, так как мы были бедны. Но Безумный Медведь сказал, что так и должно быть – люди ничем не могут владеть. Мы уложили Безумного Медведя на волокуши и перевязали его грудь. Вернувшись в резервацию, мы удивили тех, кто нас заметил, потому что мы не смыли с себя краску, и люди поняли, откуда мы возвращались – время для летних церемоний было самым подходящим. Кому-то наше поведение могло показаться неразумным, так как Танец Солнца был строго запрещён. Но трое наших мальчиков ехали на своих худых лошадках очень гордые, и мы, старики, чувствовали, что поступили правильно. Но нам повстречалось не так много людей, как этого хотелось. В то время в наших резервациях уже началось сумасшествие, которые белые люди назвали Пляской Духов, поэтому в посёлке проживало мало Лакотов. Большинство ушло в лагеря, где Лакоты терпеливо водили хороводы, которые с огромного расстояния были заметны по несметным облакам пыли. Отбросив все дела, они топали ногами, двигаясь по кругу. Они плясали днём и ночью, падая от изнеможения. Дело было в том, что до нас дошли слухи о великом пророке из страны Змей. Он обещал, что вскоре вернутся старые времена, появятся бизоны, воскреснут умершие предки и сгинут ненавистные Васичи! Кто из Лакотов не хотел такого чуда? И пророк сказал, что для этого ничего не нужно было делать. Нужно было только танцевать и исполнять священные песни [45]. Он уверял, что скоро накатит волна свежей земли и сметёт всех Бледнолицых… Минуло уже четырнадцать зим со времени последних сражений. Наша молодёжь слушала наши рассказы о прошлом, затаив дыхание. Юноши горели желанием стать героями, как их отцы и деды. Они изнемогали от бездействия, и единственное, что заставляло биться их юные сердца, – это предания о подвигах ушедших лет. А пророчество далёкого мессии обещало им возвращение прошлого [46]. Я помню, как Безумный Медведь отговаривал людей от участия в Пляске. Он говорил: – Вы думаете, что Вакан-Танка собирается вернуть вам такую жизнь, какая была у ваших отцов? Юноши, вы мечтаете о войне и славе, добытой в бою. Но вы не понимаете, что Небесный Отец отобрал у вас именно такую жизнь, потому что она не была праведной. Для Великого Духа мы все являемся его детьми, даже Бледнолицые. Для чего же Создатель захочет уничтожать огромное племя белых людей, если сам сотворил их и наделил их силой, которая разрушила наш образ жизни? Мы все вышли из Единого Чрева, и все уйдём обратно, поэтому нет среди нас никого, кто был бы важнее или лучше. Я не встречал ни одного Лакота, кто бы оспаривал это. Но об этом помнят лишь во время священных обрядов, когда каждое слово и движение наполняется священным значением. Однако едва церемония заканчивается, как люди возвращаются в привычное состояние и опять готовы броситься в бой, чтобы смертью врага утвердить себя. Но Вакан-Танка смотрит на нас беспрерывно, поэтому каждый наш шаг должен быть наполнен молитвой… Я оглядываюсь назад и понимаю, что Безумный Медведь прав. И мне тяжело соглашаться с тем, что вся моя долгая жизнь и жизнь моего народа полна ошибок. Не я один думал так. Всем было горько и обидно, и редкий человек готов был принять новый взгляд. Я знаю многих зрелых мужчин, решивших, что пророчество о возвращении прошлой жизни было лишь поводом для начала войны. И они взялись за оружие. Особенно горячилась молодёжь. Каждый день кто-нибудь видел вооружённых всадников, скакавших в сторону Плохих Земель. Хвосты их лошадей были завязаны в узлы. Это означало, что Лакоты вышли на военную тропу. Безумный Медведь лишь покачивал головой. Он говорил, что Пляска Духов вела к новой крови. Я тоже так думал. Так считали почти все старики. Мы знали, что боеспособные Лакоты слишком малочисленны, чтобы померяться силами с солдатами. Но времена изменились, и к голосам седовласых людей никто не прислушивался. УХОДЯЩИЕ ЗА ГОРИЗОНТ Воздух становился студёнее изо дня в день. Деревья обнажились, придав окрестностям непоправимо унылый вид. Пожухлая трава поникла, припорошенная снежком. Вдоль берега ручья, огибавшего агентство, длинной вереницей выстроились перекошенные телеги, которым Лакоты не находили применения и ломали их на дрова. С десяток дощатых хижин, куда правительственные чиновники пытались заселить дикарей, безмолвствовали около дороги. В последние дни декабря через агентство Сосновый Утёс, бряцая оружием, проскакали солдаты на мощных серых лошадях. Солдаты означали пули и смерть. Никогда ещё появление кавалеристов не приводило к иным последствиям. Уже много дней обстановка в резервации была напряжена до предела. Безумный Медведь, услышав топот и храп лошадей, вышел, покашливая, из типи. Индейская деревушка снялась с места несколько дней назад, и теперь старик увидел в поднявшемся белом ветре, как хозяйки двух единственных стоявших поблизости палаток торопливо разбирали жилища и складывали пожитки на волокуши. Во многих местах жерди так и остались стоять, сложенные конусом и облепленные снегом. Женщины спешили и нервничали. Вокруг них вертелась пара взъерошенных собак. Два унылых старика пытались запрячь чахлую кобылку в громоздкую двуколку. По воздуху, словно ленивые громовые раскаты, колыхались давно забытые тревожные отзвуки едва уловимых орудийных залпов. Кавалеристы быстро скрылись, держась северного направления. Где-то там, на берегу ручья под названием Раненое Колено, стояла лагерем община Большой Ноги, который не так давно увёл своих людей из агентства в Плохие Земли, испугавшись скопления солдат на территории резервации. Вчера Безумный Медведь узнал, что Большая Нога решил вернуться, но встретил кавалеристов близ Раненого Колена и сделал остановку, чтобы переговорить с белыми людьми… Безумный Медведь поднял лицо к низкому клубящемуся небу и широко раскрыл глаза. Так он стоял несколько минут, не обращая внимания на обжигающие снежные колючки, впивавшиеся в его шею. – О, Вакан-Танка… – зашептали его губы. – Нет никого могущественнее тебя… Скажи мне, что происходит… Он увидел, как из облаков вынырнули всадники в тулупах, выкатились пушки, побежали растрёпанные фигурки индейцев. Они то появлялись, то скрывались в мохнатой поверхности туч. Вспыхивали жёлтые полоски выстрелов, рассыпались бусинками красные капли. Ветер налетал и слизывал картины боя, очищая небо для очередной сцены. Безумный Медведь не слышал ни звука вокруг себя, кроме свиста метели, но в сердце его оглушительно звенели человеческие крики. Жгучие слёзы захлестнули старика, и он понял, что это были слёзы тех, кто в ту минуту погибал в ледяном буране от солдатских пуль, потеряв всякую надежду на будущее. Это рыдала душа племени. Едва видение побоища исчезло, старик вернулся в типи и вскоре вышел оттуда, облачённый в старинную военную рубаху, которую не надевал десятки лет. Он отвязал невысокую гнедую лошадку, опустившую голову к самой земле, и тяжело взобрался в седло. – Сегодня, Отец мой, к тебе обратятся многие мои братья… Прости их за то, что они решили, будто ружья в их руках сильнее, чем Твоя воля… Налетевший ветер подхватил его длинные седые волосы и окунул их в вертящиеся снежные хлопья. Слегка погоняя понурого гнедого, Безумный Медведь поскакал вверх по дороге к агентству Сосновый Утёс. Слева от него различался изгиб Ручья Белой Глины, вдоль которого виднелись остовы индейских жилищ на месте стоянки Красной Рубахи. Перебравшись через сугробы, всадник выбрался на прямую дорогу, пересекающую агентство насквозь. Доехав до епископальной церкви, Безумный Медведь широко развёл руки и выпрямился. Длинная бахрома на рукавах плескалась по ветру, громко шурша. Где-то хлопала незапертая дверь, и ей вторила испуганная собака. Из торгового склада позади церкви выбежали две фигуры в шубах и засеменили через дорогу в сторону полицейского управления. Безумный Медведь медленно ехал вдоль улицы и сильным голосом, словно принадлежавшим молодому человеку, возвещал: – Слушайте меня, люди! Расходитесь по домам! Сейчас здесь могут полететь пули! Не вступайте в бой! Сдержите свой гнев! Тот, кто подарил вам жизнь, смотрит на вас! Будьте разумны, не устраивайте кровопролития! Он кричал, поворачиваясь во все стороны и постоянно переходя с родной речи на английский язык. Его гривастая лошадка иногда останавливалась, кружа на месте, и продолжала свой медленный шаг. На вершине ближайшего холма с северной оконечности посёлка хорошо различались всадники. Головы многих из них были украшены перьями. Долгое время дикари гарцевали на месте, и перепуганные жители агентства чувствовали, как ужас всё больше и больше сковывал их сердца. Несколько раз донеслись хлопки выстрелов, но отряд не двинулся с плоского холма никуда, будто выжидая. Вскоре снегопад скрыл индейцев, и ожидание сделалось ещё томительнее. Мутные тени метались под облаками, то делаясь похожими на птиц, то становясь подобными людям, то вовсе исчезая. Иногда они падали к самой земле и скользили над её поверхностью, взметая белые смерчи. Но охваченные страхом люди не различали их. Лишь одинокий всадник, весь усыпанный снегом, видел их хоровод вокруг себя. Он чувствовал, как они поддерживали его распростёртые уставшие старые руки. Он слышал, как они усиливали его немощный голос, даря ему юношескую твёрдость и звонкость. – Люди! Люди! Не стреляйте! Вакан-Танка взирает на вас… Июль 1995 – февраль 1996, март 2000 ВОЕННЫЕ ИГРЫ Народ, известный в литературе как Сю (Sioux) называл себя Очети Шакоуин, то есть Семь Костров Племенных Советов. Этот союз семи братских племён хорошо знаком любому читателю под именем Дакота. Семь Костров – Титонван, Янктон, Янктонай, Вахпекуте, Вахпетонван, Сиситонван, Мдевакантон. Титоны – люди, жившие на Великих Равнинах, в свою очередь делились на семь племён: Оглала, Сичангу, Итажипчо, Сихасапа, Миниконжу, Охенонпа, Хункпапа. Титонван означает селение в прерии (тинта - прерия, ван - селение). Язык Дакотов делится на четыре диалекта: Санти, Янктон, Титон, Ассинибойн. Диалект Титонов, являющихся западной ветвью Дакотов, отличается более смягчённым звучанием, чем речь восточных Дакотов. Так, например, вместо «д» произносится «л», поэтому говорят Лакота, а не Дакота, что обозначает содружество и происходит от слова кода – друг (у Титонов – кола). Оглалы (Рассеянные или Разгоняющие-Сами-Себя) жили на юго-западе и были наиболее многочисленными. Сичанги (Опалённые Бёдра) обитали к юго-востоку от Оглалов; сегодня они часто встречаются под именем Брюль (от французского Brules). Миниконжи (Сеющие Возле Воды) и Охенонпы (Два Кипячения или Два Котла) жили к северу от племени Сичангов. Хункпапы (Стоящие-При-Въезде-В-Деревню), Сихасапы (Чёрные Ноги) и Итажипчо (Не Имеющие Луков) – это наименьшие племена нации; они кочевали по северным районам территории Лакотов. Каждое из племён Лакотов представляло собой автономную систему, способную действовать совершенно независимо от всей нации. Политическое устройство имело незначительные отличия в разных группах и в основном было представлено властью четырёх избранных вождей, так называемых Носителей Рубах. Основой социальной структуры Лакотов были семейные охотничьи угодья. С 1700-х годов Лакоты, перебравшись из лесной области на равнины, охотились на мелкую дичь и бизонов. Проживая на одном месте, индейцы должны были обеспечить себе постоянное наличие живности на своей территории. Для этой цели земли были распределены между небольшими семейными охотничьими группами. Возглавлял их обычно патриарх, отец рода, который считался родовым вождём и передавал это звание по наследству. Он учил сынов и зятьёв охотничьим и боевым приёмам. Такая клановая группа, ядро общества Лакотов, называлась тийоспе. Организованная семейная группа под руководством патриарха направляла свои усилия на обеспечение себя большей человеческой силой, столь нужной в охотничьем и военном деле. Отдельная пара – мужчина и женщина – не могла бы устоять перед преимуществами клана, когда речь шла о добывании мяса или собирании ягод и корнеплодов. Маленький День, представительница Опалённых Бёдер, вспоминала деревню своего детства 1870-х годов, которая представляла типичную схему тийоспе. Например, в летнем лагере на окраине Чёрных Холмов каждое типи стояло на строго отведённом ему месте в лагерном круге, то есть согласно достигнутому семьёй положению. Порядок поддерживался четырьмя Носителями Рубах (Уакичунша). Они, как указывала Маленький День, были хранителями трубок, людьми очень уважаемыми. В их обязанности входило управление движением лагеря. В большом селении (где насчитывалось более тридцати палаток) её отец, важный человек, жил на северо-восточной оконечности стойбища. Типи, стоявшие ближе других к въезду в деревню с восточной стороны, назывались «рогами». В них жили наиболее заслуженные семьи. Маленький День не помнила имена всех семей, но она смогла перечислить тех, кто жил в юго-восточной стороне лагеря, и порядок, в котором стояли типи: Красный Лист (брат её отца), Падающий (дед по линии отца), Отморозивший Ноги (её дядя), Хозяин-Большой-Белой-Лошади (другой дядя). Затем стояла палатка отцовского кузена Как-Оно-Получается, за ним следовало жилище ещё одного родственника по имени Белая Корова. Единственным родственником, жившим на противоположном “роге”, была бабка по материнской линии. Пример этой семьи наглядно показывает стремление Лакотов к единению родственных связей. Лакоты считали, что семья бесконечна. Человеку предоставлялся свободный выбор, жить ли ему в семье матери или семье отца, считалось, что он принадлежал к обоим семействам. Чаще всего мальчики относили себя к отцовской линии, а девочки – к материнской. Тийоспе была наиболее мелкой единицей лакотского общества, способной существовать самостоятельно. И всё же, даже если у мужчины имелось несколько жён и много детей, такая социальная группа была мала, чтобы полностью прокормиться и эффективно защититься от врагов. Когда молодые люди сходились в семью, они некоторое время жили с кем-то из родителей, но это причиняло множество неудобств в быту, связанных с различными табу. Так, например, жене не позволялось разговаривать со свёкром и даже смотреть на него, а мужу не разрешалось общаться с тёщей. По этой причине молодые обычно старались поскорее поселиться в отдельном типи, которое ставилось поблизости от родительского. Идеальным был брак, когда молодой человек приводил в дом невесту из другой родовой группы. Вождь группы Режущих Мясо сказал: «Как Миниконжу, мой отец Красный Орёл мог выбрать себе жену из Миниконжей, но лучше было бы, чтобы он женился на ком-нибудь из Сичангов или Оглалов. Моя мать, его жена по имени Сидящий Орёл, была из Сичангов». Мужчина мог взять в жёны любое число женщин. Всё зависело лишь от его способности прокормить их. Бывало, что жена сама предлагала мужу взять ещё одну жену, помоложе, чтобы ей было легче управляться с хозяйством. Разумеется, потенциальными жёнами мужчины являлись все сёстры его жены. Отношения между мужчиной и женщиной были особыми, и это касалось не только супружеской пары. Высочайшее уважение и любовь какого-то необъяснимого свойства существовала между братьями и сёстрами и поддерживалось всю жизнь. Например, женщина шила мокасины не для своего мужа, а для своего брата. Не для своих детей женщина мастерила люльки, а для детей сестры или брата. Мужчина, возвращаясь из похода, приносил трофеи и вручал их сестре. Именно сёстры принимали из руки воинов шесты с привязанными скальпами. Если у мужчины не было родной сестры, он вручал этот шест двоюродной сестре, а уж если и таковой не имелось, тогда – матери. Жена стояла на четвёртом месте после этих женщин. В случае развода жена уходила в свою семью, муж – в свою. Женщина ставила палатку возле своих родителей или же возле типи своей сестры. Мужская половина родственников должна была заботиться о ней. Дети в таких семьях, достигнув пяти лет, сами решали, в какую семью уйти. Родственники всегда подбирали детей, даже если те лишились обоих родителей в результате какого-то несчастья. Беспризорных не встречалось. Нередко среди Лакотов можно было встретить выходцев из других племён. Чаще всего это были люди, попавшие в плен в раннем детстве. Такие дети обычно усыновлялись. С женщинами поступали так же, вводя их в круг семьи, если женщина готова была сделаться женой своего пленителя. Но если они категорически отказывались от такой участи, её старались вернуть родному племени. Мужчины очень редко принуждали женщину стать женой насильно, разумно полагая, что жена должна испытывать добрые чувства к мужу. Иначе было опасно вводить её в родовой круг. Семья Лакотов не имела ни начала, ни конца. Членство постоянно менялось через рождение, смерть и разводы. Руководство переходило от древних патриархов к более молодым людям, но семья (как род) держалась и реально существовала. Человек мог потерять своих родителей и своих детей, но при этом не терял семьи.