Возле форта они обнаружили множество других Лакотов. Огромные табуны паслись по всему берегу реки, поднимая пыль. Воздух был пронизан голосами тысяч собравшихся для переговоров индейцев. Огромный лагерь гудел, встречая новоприбывших. В тот же день появились гонцы с известием о приближении большого отряда Шошонов. Лакоты заволновались и нетерпеливо разъезжали на своих гривастых лошадках перед стенами укрепления из необожжённого кирпича. Увидев возбуждение дикарей, из домов, построенных за пределами крепостных стен, стали выходить торговцы. Женщины подняли душераздирающий вой, оплакивая своих мужей и братьев, погибших в войне с Шошонами. Солдаты, застёгивая на бегу мундиры, поспешили на шум, чтобы полюбопытствовать, как станут разворачиваться события. Шошоны появились из-за гребня холма, вытянувшись длинной вереницей. Они сидели на красивых лошадях и были хорошо вооружены. Впереди ехали мужчины в парадной одежде, держа наготове ружья. Следом двигались женщины с детьми, а позади – ещё воины для охраны. Всего их насчитывалось около двухсот человек. Рядом с головным всадником ехал белый охотник, осматриваясь с той же настороженностью, что и его краснокожие спутники. Это был Джим Бриджер, взваливший на себя бремя проводника и своего рода гаранта безопасности Шошонов на территории враждебных Лакотов. Колонна в полном молчании приближалась к долине, усеянной индейскими жилищами. Глядя на этих ещё далёких всадников, приехавших в самое сердце страны Лакотов, Медведь вспоминал себя в торговом лагере на берегу Зелёной Реки. Он также видел перед собой тьму врагов, провожавших его хищными взглядами. Но он был на земле Змей один. Шошоны же пришли сюда сильным отрядом. Внезапно из плотной толпы Лакотов с криком вырвался молодой индеец и, яростно нахлёстывая коня, ринулся на остановившихся Шошонов. В его левой руке был лук и стрела. Следом за ним пришпорил гнедого жеребца какой-то человек в кожаной куртке (переводчик, как выяснилось позже). Он настиг дикаря метрах в ста от застывшей вереницы всадников, приготовившихся к бою, и, вцепившись разгорячённому юноше в волосы, стащил его за косы с коня. Он что-то кричал сброшенному на землю индейцу, быстро жестикулируя и указывая на застывших Шошонов. То ли его слова, то ли ружейные стволы, направленные на него, убедили дикаря, но он вспрыгнул на коня и поскакал обратно с угрюмым лицом. Огнестрельное оружие среди Лакотов в те дни было ещё явлением редким. На сотню воинов приходилось от силы два-три ружья. К полудню суперинтендант распорядился, чтобы все собравшиеся общины свернули палатки и перебрались на Лошадиный Ручей, так как громадные индейские табуны вытоптали всю траву вокруг форта. То, что предстало чуть позже перед взором стороннего наблюдателя, являло собой одно из самых необычайных шествий за всю историю Дальнего Запада. Грандиозную кавалькаду возглавляли два отряда военных, над которыми лениво колыхался американский флаг. За ними катили повозки, в которых тряслись правительственные чиновники, чихая в мутных клубах пыли. Следом громыхали фургоны с разного рода припасами. Позади почти на две мили растянулась колонна индейцев. Военные лидеры были при полном параде, надев самые яркие наряды, покрыв лица краской и украсив головы пышными уборами. В руках были копья, увешанные волчьими шкурами и перьями, священные жезлы воинских обществ с кожей гремучих змей и птичьими чучелами, магические барабаны… Мужчины двигались в полном молчании и выглядели спокойными, но все сжимали оружие, готовые в любую секунду развернуться веером и броситься на врагов. Женщины кутались в расшитые пёстрые одеяла и шкуры. Они то и дело оглядывали шуршавшие по земле волокуши, где устроились самые маленькие дети. Тут и там виднелись собаки с волчьей наружностью, они выглядели не менее гордыми, чем их хозяева, и некоторые, подобно лошадкам, тоже тащили за собой небольшие волокуши с вещами. На следующий день напряжение спало. Из одного лагеря в другой ходили делегации индейцев, предлагая друг другу выкурить трубку. Чиновники в чёрных одеждах заседали за столом под натянутым тентом, объясняясь с вождями через переводчиков, доказывая что-то, убеждая, настаивая. Индейские ораторы выступали спокойно, выразительно жестикулируя и играя голосом, словно профессиональные актёры на театральных подмостках. Вечером в стойбище Лакотов готовилось пиршество. Каркасы двух самых высоких палаток были поставлены вплотную друг к другу, и с одной стороны поверх жердей были натянуты шкуры, что образовало весьма просторный крытый полукруг, где, как под навесом, собралось почти полторы сотни самых важных воинов. Шошоны и Псалоки сидели бок о бок с Лакотами, Шайенами, Арапахами. С десяток котлов стояло перед расположившимися по кругу индейцами, и из них поднимался ароматный пар. – Братья, – встал один из вождей Лакотов, простирая руки к собравшимся. – Мы сошлись здесь, чтобы проявить нашу добрую волю. Это земля принадлежит нашему народу, но мы хотим, чтобы вы чувствовали себя здесь легко и беззаботно, потому что вы наши гости. Мы хотим, чтобы вы знали, что наши сердца открыты для дружбы и добрых слов. Мы убили сегодня наших лучших собак, которые верно служили нам, убили специально для этой встречи, чтобы вкусно накормить вас. Мы не жалеем ничего, потому что хотим проявить нашу доброту… Вместе с краснокожими перед костром устроились, слушая длинные речи вождей, ухмыляющиеся и скептически настроенные старые трапперы. Они давным-давно изучили нравы индейцев. Опустив на самые глаза меховую шапку с торчащим козырьком из жёсткой кожи, чуть в сторонке устроился Джим Бриджер. Из сумрака сгущавшейся ночи к нему подсела тень в военном мундире с поблёскивающими пуговицами. – Что ты думаешь, Джим? Сумеют они успокоиться и жить мирно? Это бы сняло много ненужных забот с наших плеч… – Краснокожие похожи на двух остервенелых псов, которых можно, конечно, оттащить друг от друга во время драки, но стоит отпустить их, и они снова сцепятся, – проворчал охотник, потягиваясь. МАТО УИТКО его собственные слова Большой совет на Лошадином Ручье был странным делом. Приехало очень много отрядов Лакотов, почти шесть тысяч воинов, а с ними их семьи. С нами были Арапахи и Шайелы. А белые призвали туда наших врагов, Псалоков и Змей. Мы курили трубки и пожимали друг другу руки. Одна из наших женщин отвела в лагерь Змей своего маленького сына и отдала его вождю Змей на воспитание. Тот вождь убил отца этого мальчика в бою, теперь он должен был заменить ему погибшего отца. Мне даже стало казаться, что мы, так долго враждовавшие, сумели договориться и на самом деле примириться – так много добрых слов было произнесено! Там я увидел Ичи-Мавани. Он показался мне сильно постаревшим. Ичи-Мавани был без бороды, и волосы на его голове стали редкими, особенно на макушке, где индейцы срезают скальп. Я не увидел былой силы в его глазах. Он смотрел так, как смотрели наши люди, когда их сваливала с ног страшная оспа. Я помню этот взгляд. Он приехал в наш лагерь и находился возле своей жены почти всё время, пока продолжались переговоры. Очень долго он разговаривал с Лунным Светом, но я не слышал их разговора. Лунному Свету исполнилось тринадцать лет, он был уже взрослым мальчиком и беседовал с отцом, как подобало мужчине. Это был последний раз, когда он видел отца, и он запомнил его именно таким – безбородым, с жиденькими короткими волосами, поседевшими на висках. Когда я спросил Ичи-Мавани о его планах, он ответил, что отправится в Чёрные Холмы, потому что отыскал место, где было золото. Я не стал задавать ему вопроса про его сына, отвезёт ли он его в большие города белых людей, так как знал, что Ичи-Мавани никуда больше не уедет из нашей страны. И я ушёл от него. На сердце моё лёг камень, потому что многое теперь должно было пойти не так, как полагалось. Один из людей окончательно вышел из цепочки, где ему было отведено место. Он не сел в круг, куда ему предназначалось сесть, и кольцо разорвалось. Назревала беда. Переселенцев становилось больше с каждым днём, и наши люди считали, что пришельцы разоряли страну, поэтому удержать их от военных действий оказалось невозможно. Все с лёгкостью позабыли о выкуренной трубке. Старики не особенно отговаривали молодёжь, и юноши начали открыто выказывать свою враждебность по отношению к Васичам. Через три года после совета на Лошадином Ручье наше племя почти в полной силе вновь стояло неподалёку от форта Ларами. Все южные группы Титонов собрались в долине: Оглалы, Сичанги, Миниконжи. И вот однажды кто-то из молодых людей застрелил корову, которая шла позади обоза переселенцев. Солдаты решили наказать виновного и пришли из форта в наш лагерь. Глупый поступок. Они прихватили с собой пушку, но их было лишь тридцать человек. Лакоты убили их всех. Эти двое стали разжигателями огня войны. Молодые воины очень гордились тем, что они совершили. Они просто раздувались от важности и смеялись над теми, кто говорил о силе солдат и о мощи их оружия. Юноши, горевшие желанием завоевать себе славу в бою, не слушали ни меня, ни других, кто выступал за мир, и постоянно совершали налёты на проходившие обозы. Они не подозревали, что очень скоро многие из их вожаков сами зароют боевые топоры в землю. А на следующий год Длинные Ножи атаковали деревню Маленького Грома, которая стояла на Синей Воде. В лагере находилось почти триста человек, и около ста из них погибло. Никогда прежде наш народ не терпел такого поражения. Все вещи, все запасы мяса, все жилища были потеряны при бегстве, все лошади попали в руки солдат, почти сто женщин и детей оказались в плену. Белые люди не способны понять, что означало то сражение для Лакотов, у которых за всю их историю ни разу ни один большой лагерь не был захвачен врагами! Попробуй представить себе, мой друг, что должны были чувствовать наши люди, которые потерю нескольких лошадей считали огромным горем, потерю двух-трёх воинов в бою – величайшей трагедией! Теперь же большая деревня была разрушена, люди разбежались в разные стороны, прячась от преследователей, не имея ни оружия для защиты, ни крова над головой. А уже стояла осень. Я не был в стойбище Маленького Грома, когда случилась эта беда. Но я не мог не рассказать тебе об этом. Будь мои слова только историей моей жизни, я бы не стал говорить ничего. Ведь сколько бы ни осталось за моей спиной прожитых зим, о них не стоило бы даже упоминать, когда бы я жил только для себя. Но мне и сейчас, когда всё уже далеко позади, больно вспоминать о бедах моего народа… Мы были подавлены. Мы впервые ощутили на себе сокрушающий удар армии. Больше никто не мог стучать себя в грудь и похваляться ловкостью. Белые солдаты воевали не из-за лошадей, как привыкли делать Лакоты. Они воевали, чтобы убивать. Но некоторые группы Лакотов, жившие гораздо севернее, не испытали на себе ничего подобного. До них дошли только рассказы, но слова нельзя сравнить с жизнью. Я встречал людей, которые умели хорошо говорить и считались весьма разумными. Когда же касалось дела, ими управлял не разум, но чувства. А чувства нередко ослепляют человека. Прошло ещё две зимы и Лакоты собрались в Чёрных Холмах у подножия Медвежьей Горы для большого совета. Тут были и северные племена, и южные. Все Титоны пришли, чтобы решить, что нам делать. Большинство склонялось к войне. Но как бы ни хотели наши воинственные юноши остановить вторжение Бледнолицых, они больше времени уделяли жарким спорам, распаляя себя громкими фразами. Они хотели быть героями и забывали о том, что им было суждено исчезнуть, в бою ли, от старости ли. А вот земля, по которой ступали они, останется и не изменится. Горячие головы думали о собственной славе, о важном положении в родном племени. У каждого из них были свои заботы. У каждого человека, у каждого отряда, у каждой родовой группы. Наш народ не сумел собраться и стать единой силой. Все общины существовали порознь. У каждой были свои интересы. У нас есть сказание о том, как к нам попала священная трубка, которую белые называют Трубкой Мира. Это случилось так давно, что никто не может сказать когда. Однажды двое Лакотов отправились выслеживать бизонов и взобрались на высокую гору. Оттуда они увидели, как между холмов шла одинокая женщина. Они направились встретить её и, приблизившись, поняли, что она принадлежала неизвестному им племени. Женщина была очень красива, так красива, что от вида её кружилась голова и захватывало дух. Даже с большого расстояния доносилось удивительное благоухание женщины. Один из Лакотов почувствовал к ней сильное влечение и вздумал завладеть ею. Но второй остановил его и сказал: – Взгляни на неё внимательнее. Это Вакан-Уинна, священная женщина. Не поступай дурно. Подумай о Великой Тайне… Она остановилась перед мужчинами и сказала: – Я вижу, что один из вас очень хочет совокупиться со мной. Но знайте, что этого нельзя сделать, ибо я не плоть, но дух плоти. Я пришла с важным делом, и сейчас не время для удовольствий. Учитесь сдерживать свои порывы. Тот, кто притронется ко мне, немедленно погибнет. Но похотливый Лакот всё же направился к ней. Он понимал, что женщина была беззащитна перед его мускулистыми руками. Однако едва он приблизился к ней, с неба спустилось густое белое облако и накрыло его. А через мгновение оно опять вознеслось, и от нетерпеливого мужчины остался только скелет, кишевший червями. Эти черви – наши желания и жадность. Они живут в нас и подтачивают наш дух. – Теперь мы пойдём к твоему народу, и я буду разговаривать с вождём, – обратилась женщина к оставшемуся Лакоту, и они отправились в его деревню. Там она протянула вождю какой-то свёрток и объяснила: – Здесь лежит очень важная для вас вещь, священный предмет, через который ваши слова будут доходить до ушей Великого Духа. – Она развернула мягкую кожу и показала людям курительную трубку. – Это священная Трубка. Выкуривая её с врагом, вы обещаете ему никогда не поднимать на него руки. Дав какую-либо клятву с Трубкой в руках, вы не можете отступиться от своих слов ни при каких обстоятельствах, иначе вас ждёт погибель… Так Лакоты получили Трубку. Когда мы выкурили её во время больших переговоров на Лошадином Ручье, мы обязались не воевать, но сразу же позабыли об этом. А ведь от Создателя ничего нельзя скрыть. РЭНДАЛ СКОТТ из дневника Сегодня 20 августа 1861 года Мне исполнилось ровно шестьдесят четыре года. Всё подсказывает мне, что пора собираться в мир иной, а я продолжаю намывать золото, которое, как мне кажется, уже никогда мне не понадобится. Странный я человек. Я многие годы стремился к тому, что мне теперь не нужно. Я состарился, во мне не осталось ни капли радости. Для чего мне это золото? Я складываю его в мешочки и храню под изголовьем моей лежанки. Вот уже несколько лет подряд я с опаской слежу за всеми моими компаньонами: как бы не отобрали то, что принадлежит мне, как бы не обсчитали меня, как бы не решились вдруг просто стукнуть меня по моему плешивому затылку. Мне шестьдесят четыре года. Двадцать восемь лет я бродил по этому краю, дрался, иногда едва не умирал от ран и голода. Я убивал животных и людей. Я рубил лес, строил крепости, возводил запруды на реках. И вот уже добрых десять лет я, подобно кроту, роюсь в земле, выковыривая из неё золотые камешки, которые когда-то считал залогом счастья. Было время, когда я отказался от карт, но не отрёкся от игры. Если говорить о золоте, то нынче я в крупном выигрыше. Золота у меня в достатке, чтобы купить большой дом и обзавестись слугами, но мне не нужен такой дом. Мне нет дела до персидских ковров, шикарной мебели, красивых женщин. Я хочу жить в лесу и дышать дымом костра, как это было во времена Джека-Собаки. Получается, что в действительности я проиграл. Когда-то Мато сказал мне, что я не смогу владеть золотом, что у меня его никогда не будет. Оно лежит себе под моей головой. Оно принадлежит мне. Но на самом деле у меня его нет, так как мне от него нет никакой пользы. У меня вообще ничего нет, кроме прожитых лет. Я холоден в сердце моём. Холоден и пуст. И это означает, что Мато оказался прав. На душе тошно. 1 сентября 1861 года Сегодня поблизости проехала очередная военная партия Лакотов. Они всё чаще нападают на отдельно стоящие дома. Думаю, что вскоре доберутся и до нашей берлоги. 2 сентября В двух милях от нашего лагеря я наткнулся на труп белого человека. Он раздет догола и сильно изрезан ножом. Похоже, его прикончил какой-то воин-одиночка. Будь это отряд, дикари не упустили бы случая напасть на нас или хотя бы угнать наших коней. Мне стало жаль этого незнакомого парня с окровавленным затылком. Ему не хватило нескольких минут, чтобы доехать до укрытия. Впрочем, он вряд ли знал, что совсем близко от него была наша хижина… Я вспомнил себя. Вспомнил те дни, когда я брёл пешком по прерии после гибели Кейта Мэлбрэда, ничего не зная в этих краях, без лошади, усталый, испуганный. Возможно, этот убитый человек послан свыше, чтобы напомнить мне о чём-то? 3 сентября Мне приснилось сегодня, что я пришёл в деревню Оглалов и повстречал там мою Мэгги. Она такая же свежая, как много лет назад. Она взяла моё лицо в ладони и поцеловала. После этого мне стало необыкновенно легко в теле, словно оно исчезло. Мэгги произнесла слова, которые я не запомнил, но это было лучшее, что мне довелось слышать в жизни из человеческих уст. Её голос проникал глубоко в меня и пробуждал забытые нежные чувства, если во мне они вообще когда-либо говорили.