И вот теперь я вдруг среди ночи спустилась вниз, чтобы взять «Тринадцать сказок» из заветного шкафчика. Так что удивление отца по этому поводу было вполне законным. — Мне вчера пришло письмо, — начала я. Он кивнул. — Оно было от Виды Винтер. Отец поднял брови, но ничего не сказал, ожидая продолжения. — Она приглашает меня к себе. Хочет, чтобы я написала ее биографию. Отцовские брови приподнялись еще на несколько миллиметров. — Я никак не могла заснуть и решила просмотреть эту книгу. Я ждала ответной реплики, но ее не последовало. Отец глубоко задумался, о чем свидетельствовала рассекшая его лоб морщина. Так и не дождавшись окончания этой паузы, я перешла к вопросам: — Почему она хранится в шкафчике? Что в ней такого ценного? Отец отвлекся от своих мыслей и наконец-то подал голос: — Отчасти потому, что это первое издание самой первой книги самого знаменитого из ныне живущих англоязычных авторов. Но главным образом потому, что это книга с типографским дефектом. Каждое последующее издание выходило под названием «Сказки о переменах и потерях». Без упоминания об их числе. Ты заметила, что сказок на самом деле не тринадцать, а двенадцать? Я кивнула. — По всей вероятности, сначала их действительно было тринадцать, однако в последний момент одна сказка была исключена из сборника, а с оформлением обложки вышла путаница. В результате книга была издана под первоначальным названием, но только с двенадцатью сказками. Пришлось изымать из продажи весь тираж. — Но твой экземпляр… — Нашел прореху в неводе. Одна пачка книг была по ошибке отправлена в магазин в Дорсете, и некий посетитель купил эту книжку еще до того, как недоразумение обнаружилось и до магазина дошло письмо с требованием завернуть всю партию. Тридцать лет спустя этот человек узнал, что книга представляет немалую ценность, и продал ее одному букинисту. А в сентябре имущество этого букиниста было выставлено на аукцион, где я ее и приобрел. На доходы от авиньонской сделки. — От авиньонской сделки?! Переговоры по авиньонской сделке он вел на протяжении двух лет. Это была одна из самых выгодных коммерческих операций моего отца. — Ты не забыла надеть перчатки? — спросил он с некоторой тревогой. — За кого ты меня принимаешь? Он улыбнулся, прежде чем продолжить: — Все эти усилия были напрасными. — Ты о чем? — Об изъятии тиража из-за неверного названия книги. Люди до сих пор именуют ее «Тринадцать сказок», хотя она уже полвека переиздается как «Сказки о переменах и потерях». — Но почему? — Результат сочетания громкой славы с таинственностью. Поскольку достоверные сведения о Виде Винтер крайне скудны, любые мелкие детали, вроде случая с изъятием первого издания, становятся частью ее мифологии. Загадка тринадцатой сказки. Это дает пищу для всяческих домыслов. Он сделал небольшую паузу, а затем, устремив взгляд в пространство между стеллажами, прошептал так тихо, что я могла по своему выбору либо счесть эти слова произнесенными, либо позволить им кануть в пустоту: — И вдруг эта биография… Как странно… Я вспомнила письмо и свои опасения, стоит ли доверять его автору. Я вспомнила настоятельную просьбу юного репортера: «Скажите мне правду». Я вспомнила «Тринадцать сказок» — книгу, завладевшую мною с первых же слов и продержавшую меня в плену всю прошедшую ночь. Мне захотелось снова попасть в этот плен. — Я не знаю, как поступить, — сказала я отцу. — Это не то, что ты делала до сих пор. Вида Винтер — живой объект исследования. Тебе придется брать интервью, а не рыться в архивах. Я кивнула. — Но ты бы хотела познакомиться с автором «Тринадцати сказок»? Я ответила новым кивком. Отец положил руки на колени и вздохнул. Он знал, какую власть над человеком могут приобрести книги. — Когда она просила тебя приехать? — В понедельник. — Я отвезу тебя на вокзал, ты не против? — Спасибо. И еще… — Что? — Можно мне сделать перерыв в работе? Мне надо будет еще кое-что почитать, прежде чем оправляться на эту встречу. — Да, — сказал он с улыбкой, которая не могла скрыть его обеспокоенность. — Да, разумеется. За этим разговором последовал один из самых чудесных периодов в моей жизни. Впервые за все время на тумбочке у моей постели возвышалась стопа бестселлеров в глянцевых мягких обложках, приобретенных по обычной цене в самом обычном книжном магазине. «Ни то ни се» Виды Винтер, «Повторно и навеки» Виды Винтер, «Призраки» Виды Винтер, «Из-под свода» Виды Винтер, «Печальные правила» Виды Винтер, «Именинная девочка» Виды Винтер, «Кукольный спектакль» Виды Винтер. Рисунки на обложках, выполненные одним и тем же художником, излучали тепло и мощь: преобладали янтарные, алые, золотые и пурпурные тона. Заодно я купила «Сказки о переменах и потерях»; заглавие теперь казалось мне незавершенным без слова «тринадцать», которое делало столь ценным отцовский экземпляр этой книги. Его я возвратила на законное место в «сокровищнице». Берясь за произведение нового для тебя автора, всегда ожидаешь чего-то особенного, и книги мисс Винтер подарили мне то же радостное возбуждение, какое я испытала, к примеру, обнаружив в архивах дневники братьев Ландье. Но на сей раз это было нечто большее. Я с юных лет читала запоем; сколько я себя помню, чтение всегда было для меня величайшим удовольствием. И все же следует признать, что книги, которые я прочла, уже будучи взрослой, не могли сравниться по силе воздействия на мое сознание с теми, что я читала в детстве. Я до сих пор верю в сказки. Я по-прежнему забываю обо всем на свете, когда погружаюсь в хорошую книгу. Но это уже не то, что было раньше. Для меня нет ничего важнее книг; однако я помню время, когда книги были для меня чем-то более обыденным и в то же время более существенным, чем они являются сейчас. В детстве они были для меня всем. Отсюда моя тоска по утраченному счастью живого и непосредственного общения с книгами. Увы, подобные утраты невосполнимы, и я это прекрасно сознавала. Но неожиданно те счастливые времена, когда я дни и ночи проводила с книгами, разбросанными по моей постели, когда темные, лишенные сновидений периоды сна пролетали в одно мгновенье, и я вновь пробуждалась для того, чтобы продолжить чтение, — те времена с их, казалось бы, навсегда потерянными радостями, неожиданно вернулись. Мисс Винтер вновь подарила мне ощущение новичка, впервые открывающего для себя мир книг, и я была зачарована ее историями. Время от времени отец стучал в дверь моей комнаты под самой крышей дома, а затем, приоткрыв ее, заставал меня самозабвенно поглощающей очередной бестселлер. «Не пора ли тебе подкрепиться?» — говорил он и оставлял мне пакет с сандвичами или пинту молока. Я была бы счастлива навсегда остаться в этой комнате в обществе этих книг. Но поскольку мне предстояли поездка в Йоркшир и встреча с мисс Винтер, я сочла нужным сделать еще одно дело. Прервав на день чтение, я отправилась в библиотеку, чтобы изучить разделы «Литературные новинки» в номерах центральных газет, совпадавших по времени с публикацией последних романов Виды Винтер. Сразу после выхода в свет новой книги она обычно устраивала в одном из харрогейтских отелей встречу с несколькими журналистами и, принимая их в номере поочередно, излагала каждому оригинальный вариант своей биографии. За ее жизнь подобных историй должно было накопиться много десятков, если не сотен. С полдюжины их попалось мне на глаза даже при беглом просмотре газет. После публикации «Ни то ни се» она предстала как незаконнорожденная дочь священника и школьной учительницы; год спустя на страницах той же газеты при анонсировании «Призраков» она была уже беглой дочерью парижской куртизанки. На момент выхода «Кукольного спектакля» газетчикам были предложены очередные версии ее происхождения: сирота, выросшая в приюте при женском монастыре в Швейцарии; беспризорница из трущоб Ист-Энда; несчастная забитая девочка — единственная дочь в семье, где у нее было десять буйных неуправляемых братьев. Мне особенно понравилась история о том, как она, стечением обстоятельств разлученная со своими родителями, шотландскими миссионерами в Индии, зарабатывала на пропитание рассказами о далекой и прекрасной Шотландии. Она рассказывала индийцам на улицах Бомбея о сосновых лесах, где воздух пропитан эфиром, напоминающим по запаху молодые побеги кориандра; о белоснежных вершинах гор, красотой не уступающих Тадж-Махалу; об изысканнейшей еде под названием хаггис,[3] с которой не идет ни в какое сравнение даже самая лучшая пакора;[4] и о волынках. Ах, этот сладостный звук волынок, всю прелесть которого бессильны описать слова! Когда много лет спустя она наконец-то вернулась в родную Шотландию, покинутую ею еще во младенческом возрасте, разочарование было ужасным. Местные сосны пахли чем угодно, только не кориандром. Снег оказался холодным. Хаггис был так же противен на вкус, как и на вид. Ну а что касается волынок… Такие разные истории — сентиментальные или сухо-информативные, проникнутые трагическим пафосом или мрачноватой иронией, забавные или язвительные, — но каждая из них являлась маленьким шедевром. Для иного писателя они могли бы стать вершиной его творчества; для Виды Винтер это были отходы литературного производства. При всем том вряд ли кто-нибудь рассчитывал найти в ее рассказах хоть крупицу правды. В воскресенье — день накануне моего отъезда — я навестила родительский дом. С годами он ничуть не меняется; одного дуновения серого волка по-прежнему достаточно, чтобы смести его с лица земли. Мама вымучивала улыбку и оживленно болтала за чаем, перепрыгивая с темы на тему: соседский сад, дорожные работы в городе, ее новые духи и так далее. Легкая пустая болтовня как средство спасения от тишины — той тишины, в которой таились мучившие ее демоны. Она хорошо справлялась со своей ролью: ни единого намека на то, что она терпеть не может выходить за пределы дома, что даже самое незначительное изменение в установившемся порядке вещей вызывает у нее мигрень, что она никогда не читает книги из боязни найти в них слишком сильные проявления чувств. Лишь когда мама отправилась на кухню заваривать новую порцию чая, мы с отцом смогли поговорить о мисс Винтер. — Это не настоящее имя, — сказала я. — Будь оно настоящим, ее биографию можно было бы проследить по каким-нибудь официальным документам. Но до сих пор никому не удалось это сделать. Никто не знает о ней ни единого достоверного факта. — Это очень странно. — Выглядит так, будто она появилась ниоткуда. Как будто она вообще не существовала в природе до того, как стать писательницей. Как будто она выдумала сама себя одновременно с сочинением своей первой книги. — Кое-какие предположения мы можем сделать хотя бы по выбранному ею псевдониму, — сказал отец. — Vida. От латинского vita, что значит «жизнь», — предположила я. — Но если взять за основу французский… Vide по-французски значит «пустота». Пустое место. Ничто. Поскольку мы избегаем употреблять такие слова в родительском доме, я ограничилась намеком, предоставляя отцу домысливать остальное. — Подходяще, — кивнул он. — А как насчет Винтер? Winter.[5] В поисках вдохновения я обернулась к окну. Там, за лицом моего призрачного двойника, тянулись к темнеющему небу голые ветви деревьев и чернели пустые цветочные клумбы. Стекло не спасало от ощущения пронзительного холода, как не могло пламя газового обогревателя рассеять заполнявшую комнату атмосферу унылой безысходности. Что для меня означала зима? Только одно: смерть. Мы молчали, пока я не почувствовала необходимость хоть что-нибудь сказать, дабы избавиться от тяжкого и опасно нарастающего груза мыслей, порожденных последним сравнением. — У нее острое и колючее имя, — сказала я. — Буквы «V» и «W» напоминают вилы или частокол. Вида Винтер. Звучит зло и резко. С кухни возвратилась мама. Разливая чай по чашкам, она возобновила свою болтовню, и звуки ее голоса блуждали в пределах тщательно контролируемого ею жизненного пространства так легко и свободно, словно это пространство не ограничивалось стенами дома, а простиралось как минимум на семь акров окрест. Я рассеянно оглядела знакомую комнату. На каминной полке находился едва ли не единственный предмет здешней обстановки, который можно было назвать украшением. Старая фотография. Время от времени мама порывается убрать ее в шкаф, чтобы, мол, не пылилась, но отцу нравится этот снимок, а поскольку он крайне редко ей противоречит, мама в данном вопросе идет на уступку. На фотографии изображены юные жених и невеста. Отец выглядит как всегда: неброско красивый, со спокойным, задумчивым выражением темных глаз; прошедшие годы, казалось, мало его изменили. Зато женщину рядом с ним не узнать. Непринужденная улыбка, веселые искорки в глазах, которые с любовью смотрят на моего отца. Она выглядит совершенно счастливой. Трагедия все изменила. Практически одновременно с моим появлением на свет женщина, изображенная на свадебном фото, исчезла. Я перевела взгляд на мертвый сад за окном. Оттуда, на фоне угасающего дня, моя сестра-призрак заглядывала в эту мертвую комнату. Интересно, какими мы ей представляемся? Что она думает о наших попытках убедить самих себя в том, что это и есть жизнь и что мы по-настоящему живы?