— Сильного не снаружи — сильного изнутри. Собственными принципами, характером, стержнем. И он поможет. Кадры «качалок» благополучно растворились. Я плыла на волнах облегчения. Значит, есть шанс. Значит. Есть. Шанс. — Я устала. Веда вдруг стала привычной старушкой, которой давно пора вздремнуть — знак: «Уходи». Вежливый, очень аккуратный. Я поклонилась ей душой, поднялась с подушек. И только после спохватилась: — Но как я найду самого сильного? Мне не ответили: Идра, кажется, спала. Мирно трещал огонь в камине; пламя свечей стояло смирно, будто отдавало честь. И только у самой двери меня нагнал ответ: — Ищи на изнанке самого немощного и слабого человека. Не ошибешься. Дверь за мной закрылась, хотя ее никто не толкал. Лестница вниз, бархатный ковер. Я столько раз спускалась по ней в прошлом, что она снилась мне по ночам. Вечерний ветер щипал за щеки и ноздри на вдохе. И бодрил. «Ищи самого слабого на изнанке» — конечно. Гениально. Я снова стояла у входа, запечатанного охранным знаком. Морось сменилась мелким снегом, но на неделе обещали потепление. Какое-то время я вдыхала тишину улицы, мрачность каменных стен, сырость асфальта. После в проход завернул мужик — хорошо одетый, но пьяный. И шедший относительно ровно, пока не достиг меня. После качнулся, наступил в лужу, обрызгал мои светлые штаны. И прошипел: — Че стоишь… на дороге… Сама, дура, виновата… Я даже порадовалась его гнилости. И метнула вслед темную стрелу, несущую картину о том, как ему с лучшим другом изменяет жена, во всех красках. Дождалась похожего на скулеж тихого потока словесной брани, а после — волны чужой слабости, на середине пути сменившейся моей силой. Как же хорошо, когда тебя обволакивает и наполняет могуществом, когда тебе бодростью дает в мозг. Черное небо надо мной вдруг показалось мне ясным и голубым, мир — податливым и услужливым. Казалось, над моей макушкой закружился символ подковы. Удача-удача-удача — как над теми, кто срывает джекпоты в казино. Черт, почему я просто не смещусь на темную сторону, выбрав себе «место жительства»? Наверное, потому что мое нутро подсказывает мне, что прибои кайфа недолговечны и что могущество это так же иллюзорно, как потолок в комнате Идры. Или, может, потому что я до сих пор желаю понять, как ощущается сила светлых ветров? От моих мыслей начали замерзать пальцы в кроссовках. Крыльцо бетонное, кроссовки летние. Наконец-то я знаю, куда двигаться. Двинувшись на выход из переулка, я впервые ощутила октябрьский вечер другим — умиротворенным, удивительным, несмотря на лужи и холод, почти идеальным. Глава 2 Некоторые девушки любят сильных мужчин. Некоторые — умных. Кто-то предпочитает эрудированных, веселых, смелых, непредсказуемых… Меня всегда привлекали стильные и загадочные. Такой вот парадокс. Примитивные меня раздражали, предсказуемые утомляли, скучные напрягали, слишком веселые повергали в желание «заткнуть». Томас Мэйсон поначалу покорил внешним видом: сшитой на заказ одеждой, умением с достоинством ее носить. После — манерами, поведением. Он был сдержан, элегантен, он был по-своему красив. Но более всего он был мистически глубок, совершенно для меня нечитаем — амулеты, камни, камни, амулеты, как я потом выяснила. Но тогда, когда он впервые вошел в кофейню, Кьяра толкнула меня в бок, потому что я зависла — мне до сих пор помнился шлейф обожания в её взгляде: «Какая же ты милая дурочка». Он был в ней столько, сколько я себя помнила. Мне всегда казалось, она мной восхищается. Или же миром, каждой деталью в нем, и я стремилась постичь её умение видеть красивое там, где все было напрочь плоским и обычным. Мэйсон заказал двойной эспрессо, попросил подать взбитые сливки отдельно. Он был прихотлив, да. Забирая чашку, он взглянул на меня долгим изучающим взглядом. А после изрек: — Девушка с такими глазами не может быть обычной. Мне было все равно, что именно он отметил: в тот момент мне было важно, что он отметил что-то. Глаза, не глаза… Да, мои глаза умели быть необычными. Иногда прохладный карий начинал отливать серым, иногда — лилово-фиолетовым, но мало кто умел подмечать детали. Томас смог сразу. «Он, конечно же, готовился…» Оставленная на чай крупная купюра под блюдцем, пустая чашка, мое сожаление по поводу его ухода. А после под купюрой нашлась записка: «Я тебе позвоню». И да, он позвонил. До сих пор не знаю, почему меня ничего в стремительном развитии отношений не смутило. Первый звонок, первое свидание, правильные фразы на нем, вторая встреча, третья, пятая. Я полагала, что встретила «того самого», потому сама желала этого. И, конечно же, все шло идеально, а как иначе? Ни единой мысли о подвохе, ни тени сомнения. Я просто отдавалась чувствам, он тоже. И он меня по-своему любил, ведь нелюбовь я бы ощутила кожей. Но любил как бомбу, которая вскоре должна рвануть и принести Мэйсону победу. Он гладил меня осторожно, с нежностью, с заботой, как гладят бок ядерной боеголовки. Он наслаждался каждой проведенной со мной минутой, потому что я являлась ключевым звеном цепи его счастливых событий. Хорош в постели, хорош в ухаживаниях, заботлив. Безупречен — я парила. Нет, наверное, что-то интуитивно напрягало меня тогда, скребло в затылке, но я отбрасывала шепот интуиции, полагала, что тревожусь так же, как тревожится любая будущая невеста, отыскав идеального жениха. Я желала нравиться. Моя квартира на втором этаже, балкон выходит на тихую, почти непроездную дорогу. На освещенной мягким светом торшера кухне я заваривала чай. Меня ждали плед, удобное кресло, минуты тишины, воспоминаний. В заварке — лепестки лугового цветка, хвойные спиральки, можжевеловые семечки. Вдыхая такой, ощущаешь себя на таежной поляне. Кресло приняло мой зад со всей любовью; за окном качались деревья. Томас… Я планировала наше с ним будущее, он планировал свое без меня. Когда случилось то, что бахнуло, как гром среди ясного неба, когда вдруг пропала Кьяра, я почему-то побежала сразу нему, к Тому. Привыкла полагаться на «сильное плечо», забыв, что являюсь им сама, попросила помочь разыскать подругу. «У тебя ведь деньги, связи, возможности…» Томас с готовностью хмурил брови, кивал: конечно, он бросит все силы, сейчас же позвонит начальнику безопасности. Все развивалось так, как ему тогда было нужно. Почти неделя бесполезных поисков — в те дни я плохо спала по ночам, меня терзали плохие предчувствия, мутные видения. Я сделалась крайне нестабильной в настроении, моя обшивка трещала по швам. И до сих пор помнилось утро в его офисе, когда он вызвал меня телефонным звонком. Когда взял за плечи и непривычно напряженный произнес: — Я знаю, кто ее похитил. Кто пытал… Меня схлопнуло уже на этих словах. — Я его нашел… Прозвучало имя. Незнакомое мне, мужское. А после палец указал на офисное здание, видимое из окна кабинета на верхнем этаже. — Он работает тут. Он держал её в подвале… Я даже не пыталась разобраться — правда или ложь. Как радиация сносит стальные двери, так мой гнев впервые выбил внутренние заклепки стремительно. Не успела сработать даже сигнализация. То, что вырвалось из меня на свободу, напоминало расходящийся в сторону невидимый напалм — очень прицельный, мегамощный. Задрожали стекла, задрожал даже пол, затрясся стаканчик с канцелярскими принадлежностями на столе. И вышел за пределы стен. Так срабатывает взрыв. С той лишь разницей, что воронка уничтожает все по диаметру — моя же сила сотрясла фундамент указанного здания, где, как я полагала, пытали Кьяру… Я пыталась удержать ненависть, я пыталась вернуть дверь на место. Но офис по ту сторону улицы начал оседать, как картонный. Трещины по стене, поломанные балки, ставшая вдруг трухлявой арматура. Хорошо, что я не задела соседние, хорошо, что прицельно. Если теперь я вообще могла использовать слово «хорошо». Я держалась за виски, чтобы не завизжать от ужаса, страха и ярости. То, что случилось, было плохо, я сделала многократно хуже и не могла обернуть процесс вспять. Там внутри на моих глазах гибли люди, а я, белая лицом, пыталась содрать с собственных щек кожу. Шок, ужас, онемение… Лишь Томас смотрел на происходящее со странным затаенным восторгом — так малыш впервые наблюдает взлет ракеты в космос. Или слушает рвущий перепонки фейерверк. Восемнадцать человек. Погибло всего восемнадцать, потому что был выходной. Случись рабочий день — и жертвы исчислялись бы сотнями. Я помню, как бежала прочь из его офиса, неспособная даже понять, что делаю, зачем, куда… Минуты, часы и дни после слились для меня в сплошное дерьмо из отчаянного стыда, ужаса, вины и желания сдохнуть. Я отыскала его через три дня, когда сумела начать ходить, не шатаясь. Мэйсона. Вечером, в клубе. Окруженный незнакомыми девицами, он был весел, он был пьян, он был счастлив. Недобро счастлив, зло счастлив, если существует такое понятие. — Что ты… празднуешь? «Как ты смеешь?» — Ну как же… — Он даже не стеснялся собственных чувств. — Мой враг погиб в том здании. Я два года не мог к нему подобраться: охрана и все такое. Теперь у меня нет конкурентов, Мариза, представляешь? Наверное, в тот момент я сдержалась лишь потому, что скользнула мысль о том, что заключенный в стенах рухнувшего здания конкурент мог оказаться случайностью, совпадением. Ощущая, что меня начинает рвать на части так же, как в офисе, я бросилась прочь, чтобы не сделать еще раз то же самое: не снести напрочь стены клуба, не разорвать на куски незнакомых баб, диджея, Мэйсона… Мэйсона, который более ни разу мне не позвонил. Все мои попытки оправдать его рухнули вместе с этим фактом. Думаю, старая Веда не стала бы прерывать мой суицид, если бы я тогда не сдержалась и утопила в обломках клуб. Я поставила бы на себе крест перед вечностью, я бы перестала быть тринадцатой, я бы стала Кровавой Марой. Собственно, именно поэтому я не шла на встречу к Мэйсону и теперь. Зная, насколько непрочны мои заклепки вокруг ядерного центра, я не могла рисковать. Единственный смешок мне в лицо обеспечит взрыв его головы. В прямом смысле. Его башка разлетится, как гнилой арбуз, и ошметки мозгов окажутся на стенах. Его, охранников, работников здания. И под этими балками я уже намеренно похороню себя. Все эти недели, обучая себя жить заново среди мрака в собственном разуме, я думала о том, что должен быть другой план, другой выход. Мэйсон никуда не денется. Однажды я доберусь до него, научившись себя контролировать и бить прицельно. Не хочу быть тупой марой, марой-нервной-идиоткой, почившей в собственные двадцать два. Ошибки случаются. И единственная правильная вещь после совершенной одной — не сделать вторую. Мне снилось, что я вновь сижу на подушках перед Идрой. Опять шелестят под потолком дубовые кроны, а меж ними заплетаются облака.