– Вроде как Кнопка из стали? – понимающе хмыкнул Акела, припомнив отцовское прозвище, но глаз его, взгляд которого я поймала в зеркале заднего вида, улыбался. – Заржаветь боюсь! – парировала я. Он не стал больше препираться, замолчал, а я впервые захотела заплакать. Папа был в сознании, лежал в теплой палате под присмотром медсестры. Меня впустили всего на пару минут, и то только потому, что Акела сунул в карман доктору зеленую бумажку. Я чувствовала себя страшно виноватой – ведь мне и в голову не пришло набрать номер, предупредить, что не приеду, останусь у Семки. Ничего бы не произошло… – Явилась? – проговорил папа с трудом и попытался сесть, но медсестра мигом подскочила и защебетала: – Осторожно, Ефим Иосифович, не нужно так резко… – и повернулась ко мне, бросив неприязненно: – Ближе подойди, что встала в дверях? Я моментально вскипела – никто не позволял себе разговаривать со мной в подобном тоне. – Где захотела – там и встала! И вообще – будьте добры покинуть палату, мне нужно с отцом наедине поговорить! Тетка растерянно обернулась к папе, ожидая помощи или хотя бы того, что он осадит зарвавшееся чадо, но не тут-то было. Папа предпочитал, чтобы свои проблемы и какие-то мелкие неприятности я разруливала сама, а потому не вмешивался. Медсестре ничего не осталось, как выйти, кинув в мою сторону неприязненный взгляд. Только после того, как за ней закрылась дверь, я подошла к кровати и наклонилась, чтобы поцеловать отца. – Пап, ну что ты так неаккуратно-то? – Неаккуратно? А ты как – толково? Почему не позвонила, как от охраны улизнула? Что еще за новости? Мне не хотелось посвящать отца во вчерашние события – разволнуется, ему станет хуже, зачем? Проще все признать, повиниться, скроить виноватую и смиренную физиономию – и папа простит. Собственно, так и произошло – стоило мне опустить голову, как отец взял мою руку и сжал: – Ну-ну, Кнопка, что ты? Я жив, все в порядке. Скоро поправлюсь. – Папа, прости меня, а? Действительно, не подумала, заболтались с Семкой, а потом поздно было уже ехать… – Я понял. Но скажи… – Он пристально посмотрел мне в глаза, и душа моя устремилась в пятки – сейчас начнет задавать очень неудобные и опасные вопросы о морге и моем там присутствии… И моя основная задача – не проговориться. – Что ты делала у морга? – Вот! Началось! – Я… там сквер хороший, хотела Семену показать финт один, а там скины эти… Про скинов тоже следовало выложить сразу – потому что охранники их видели, а, значит, видели и то, как я махала цепью. Не буду усложнять свое и так весьма непростое положение. – Скины, значит… А с чего вдруг они на тебя накинулись? – Ну, пап! Ты еще чего спроси! – я изобразила праведный гнев. – Тому, кто поймет, что в головах у этих идиотов, дадут Нобелевку! – Нобелевку, значит… – протянул папа, глядя куда-то за мою спину, и я резко повернулась. В дверях стоял Акела. Белая накидка поверх кожаной куртки смотрелась неприлично, неуместно и здорово портила его такой брутальный вид. – Все в порядке, я просто хотел сказать, что врач просил закругляться, – произнес он, и папа кивнул: – Да, сейчас. Отвези ее домой, ладно? – А мотоцикл?! – завопила я, сообразив, что меня сейчас под домашний арест посадят, а байк так и останется на приколе в Семкином гараже. – Не кричи, – поморщился папа. – Мотоцикл твой никуда не денется, а у тебя и так дел полно. Готовься к экзаменам. – Папа! – Все, я сказал. Езжайте, я спать хочу, устал. С этими словами он отвернулся и закрыл глаза, и мне ничего не осталось, как выйти из палаты и последовать за Акелой в больничный двор к его машине. От злости я готова была сойти с ума, разнести в щепки что угодно – да хоть вот этот заборчик, отделяющий мусорные баки. Сказано – сделано. Я со всей силы ударила ногой в доску, и та сломалась ровно посредине, хотя и осталась «в строю», придерживаемая поперечным брусом сзади. Акела фыркнул: – Нужно контролировать ярость. Взорвешься. – Вам-то что?! – огрызнулась я. – Мне-то? Ничего. Хочешь, научу, как можно себя быстро в руки взять и не наломать дров? Я промолчала. Разумеется, больше всего на свете мне хотелось, чтобы он уделил мне хотя бы пять минут времени, но признаться в этом вот так сразу – ни за что! Поэтому я стиснула зубы, села на заднее сиденье и опять забилась в угол. Дорога длинная, ночь выдалась бессонная, да еще и нервное напряжение – в общем, я уснула. Пробуждение оказалось волнующим – меня несли на руках вверх по лестнице, я прижималась лицом к кожаной куртке и чувствовала потрясающий запах туалетной воды. Настоящий мужской запах без единой сладкой ноты. В духах и туалетной воде я разбиралась – папа регулярно дарил мне что-нибудь остро модное, да и возможность читать зарубежные журналы тоже помогала. Коллекция разных флакончиков занимала у меня в комнате специально сделанный шкафчик, и я очень любила иногда открыть его и наугад брать духи, нюхать и решать, к какому платью или костюму они подойдут, к какому настроению, к какому случаю. Сейчас мне меньше всего хотелось просыпаться – пусть бы он носил меня вот так… А я бы слушала стук его сердца и чувствовала себя самой счастливой на свете. Но все кончается, как кончилась эта чертова лестница… Акела внес меня в мою комнату и осторожно опустил на кровать, сел рядом и начал расшнуровывать ботинки. Я замерла, стараясь не выдать, что уже не сплю – хотелось продлить ощущение. Вот он крепко взялся за лодыжку и потянул ботинок, снял, поставил на пол и принялся за другую ногу. Расстегнул куртку, расслабил ремень на брюках, и я замерла в испуге, смешанном в то же время с острым любопытством – что же дальше? Ничего не произошло… Акела встал и вышел, прикрыв дверь. Подождав, пока его шаги стихнут, я рывком села и взвыла от досады. Но, собственно, а чего я ждала? Он взрослый мужчина, разве ему интересна малолетняя соплюха? Наверняка найдется множество женщин, готовых ради его внимания на все – ведь даже единственный глаз и ожог во всю щеку не делают его отталкивающим. Даже я это понимаю, я – у которой еще никогда не было никаких отношений. Как же обидно, черт… Назавтра я улучила момент, когда Акела уехал в город, и потихоньку прокралась в его комнату. Сердце замирало от ужаса – а ну как он забудет что-то и вернется? Как я объясню свое появление? Но любопытство пересилило, и я начала осматриваться. Весьма аскетично, ничего лишнего – только то, что было в гостевой до появления Акелы. Разве что два меча на подставке – длинный и более короткий, да несколько толстых книг на тумбочке у кровати. Я села и взяла одну из них. «История самурайского оружия». Издание очень старое, листы желтые, местами надорванные, да и название с ятями – до революции издана. Полистав книгу, я отложила ее и прошла в ванную. На полке рядом с бритвенным станком и тюбиком геля стоял флакон туалетной воды. «Фаренгейт», – прочитала я английскую надпись, и ниже – «Кристиан Диор». – Однако… – Я откупорила крышку и понюхала. Запах оказался тем самым, его. Я не сумела удержаться и сунула флакон в карман – там оставалось не так уж много жидкости, а мне так хотелось иметь что-то, к чему прикасались его руки. Напоследок я не смогла отказать себе в удовольствии и прижалась лицом к висевшему на крючке еще чуть влажному полотенцу. Голова закружилась, ноги стали ватными… Я скоренько скрылась со своей добычей в комнате и до самого выхода из дома перед поездкой к репетитору просидела на кровати, вертя в руках флакон, рассматривая его, наглаживая темную поверхность и периодически открывая крышечку, чтобы снова вдохнуть запах. В голове моей возникали самые разнообразные картины. Вот я прихожу к Акеле ночью в своем французском кружевном пеньюаре, который папа подарил мне по случаю отличного окончания девятого класса, сажусь на край постели, Акела протягивает ко мне руки, переворачивает и… изо всех сил лупит по заду. Как нашкодившую малолетку. Или еще… Он занимается утром на улице, выполняет свои странные упражнения с шестом, я спускаюсь к нему с крыльца, и в руках у меня полотенце. Я приближаюсь, встаю на цыпочки и начинаю вытирать его вспотевший лоб. Я прижимаюсь к разгоряченному телу и шепчу: «Возьми же меня»… Акела наклоняется и… лупит меня рукой по заднице. Черт возьми, все мои истории заканчивались одинаково – унизительными шлепками, потому что он взрослый, годящийся мне в отцы человек. Вряд ли он когда-то оценит мои чувства. Боже, как же, наверное, он веселится, глядя на мои нелепые детские попытки обратить на себя внимание… От обиды на глаза навернулись слезы, однако я не позволила себе слабости. Считает меня ребенком? Хорошо, я докажу, что давно взрослая! Это оказалось плохой идеей… После занятий я не поехала домой, а завернула в кафе, где за небольшую дополнительную сумму мне принесли два бокала джина с тоником. Джина – побольше, тоника – поменьше… Через полчаса я с трудом держала голову прямо и никак не могла сфокусировать взгляд на каком-то предмете. Спиртное вкупе с сигаретами быстро примирило меня с обидой на Акелу. Вместо нее пришла злость – как он смел отвергнуть меня?! Меня – дочь такого уважаемого человека! Меня – умную и не по годам серьезную?! Меня – выбивающую в тире сто из ста?! Я не стану плакать – только этого не хватало! Я окинула мутным взглядом кафе и нашла то, что искала, – за столом в углу сидела компания парней в спортивных костюмах и с толстыми золотыми цепями на шеях и запястьях. Наши люди, блин… Выбрав самого, на мой пьяный взгляд, симпатичного, я нетвердой походкой приблизилась к нему и без обиняков предложила: – Хочешь быть моим парнем? Тот, понятное дело, ошалел. Да и вставшие из-за углового стола Башка и Гамаюн не добавили желания со мной знакомиться. Я поняла причину, повернулась к охране и рявкнула: – Что надо?! Какого хрена вы за мной таскаетесь все время?! А ну, пошли вон отсюда! Разумеется, никто никуда не пошел – с них явно хватило одного косяка с тем, что я напилась у них на глазах, а потому допускать второй они не были настроены. – Саша, может, хватит? – примирительно предложил полный рыжеволосый Гамаюн, незаметно оттирая меня от столика. – Поехали домой, а? Поспишь, отдохнешь – завтра пройдет. – Пошшшел ты! – процедила я. – Всю жизнь мне отравили! – Клещ нам не спустит, ты же знаешь… ну, в смысле – папа твой, – поправился Башка, удивительно похожий на гигантский чупа-чупс. При упоминании клички моего отца одетые в спортивные костюмы парни как-то сразу сникли, хотя уже были настроены размяться и устроить драку с моей охраной. А мой несостоявшийся кавалер поднял вверх руки и примирительно заговорил: – Слышь, пацаны… это… я не по этой части, она малолетка же. Я и не хотел ничего, она сама, вы ж видели. Да и рамсы с Клещом не по теме. – А вы чьи будете? – перекатывая во рту жвачку, поинтересовался Башка. – Мы-то Вити Меченого. Давай мирно разбежимся – мы девчонку пальцем не трогали. – Не вопрос, – кивнул Башка. Гамаюн безо всякого уже почтения сгреб меня на плечо и потащил к машине, а Башка пошел следом, не забыв вытрясти у официанта те деньги, что я заплатила ему за выпивку. – Урок тебе, мальчик, – нельзя малолеткам наливать! – назидательно произнес он, похлопав побледневшего парнишку по щеке. Я уснула прямо в машине: легла на заднее сиденье и отключилась. Проснулась уже во дворе от противных спазмов в желудке. Едва успела открыть дверку и свеситься на улицу, как меня начало выворачивать наизнанку. – Вот черт… – с досадой проговорил Гамаюн, слушая мои стоны. – Хорошо еще, что Клещ в больнице, а то досталось бы нам. – Погоди, еще достанется, – буркнул в ответ Башка, выходя из машины. – Вон идет… Я тоже кое-как повернула голову и увидела приближающегося к машине Акелу. Он подошел, критическим взглядом окинул меня, висящую почти до земли, потом Башку и Гамаюна. – И кто из вас позволил девчонке так надраться? – спокойно полюбопытствовал он.