Я несколько растерялся, гадая, как наилучшим образом изобразить это пробуждение, но она сама помогла мне. Ласковый голос внезапно превратился в отрывистое змеиное шипение: – Встань! – услышал я. – Живее! Я вскочил, как на пружинах, и замер, глядя на огонь и соображая, как действовать дальше. – Смотри на господина! – снова раздался голос, повелительный, как команда сержанта-инструктора по строевой подготовке. Это мне помогло. Я знал, где стоит Медина. И, пользуясь словами Библии, мои глаза взглянули на него, как глаза служанки смотрят на руку своей госпожи. Я застыл перед ним, немой, потрясенный и полный готовности повиноваться. – На четвереньки, – приказал он. – Встань на четвереньки! Я исполнил приказание, радуясь тому, что проверка оказалась настолько простой. – Теперь – к двери! Нет, не на ногах… Открой и закрой ее дважды… А теперь принеси в зубах нож с дальнего столика! Я подчинился. Зрелище, полагаю, было удивительное: умственно вполне здоровый человек скакал по комнате на четвереньках, словно законченный безумец. Я принес в зубах нож для разрезания бумаги и остановился, не решаясь подняться на ноги. – Встань, – велел Медина, и я выпрямился. Женский голос произнес окончательный приговор: – Он готов! Медина рассмеялся. – Осталась последняя проверка, – сказал он. – Самое время. Если он ее не пройдет, это означает, что его понадобится еще немного вышколить. Никакого риска – он все равно ничего не вспомнит, потому что его разум сейчас принадлежит мне. Он шагнул ко мне и отвесил хлесткую пощечину. Я принял ее с христианским смирением. Даже не особенно рассердился. Больше того, я бы подставил и другую щеку, если б не счел, что это окажется некоторым излишеством. Потом он плюнул мне в лицо. Это, честно признаюсь, оказалось для меня весьма серьезным испытанием. Только с огромным трудом мне удалось сдержаться и безропотно стерпеть эту грязную варварскую выходку. Но я справился. Я даже не поднял на него глаза, а платок достал из кармана только тогда, когда Медина отвернулся. – Приручен окончательно, – услышал я его голос. – Просто удивительно, до чего легко эти англосаксы подчиняются сильному духу. Вот и полезное орудие, матушка! Больше они не обращали на меня внимания, словно я превратился в предмет обстановки, каким они меня и считали. По их мнению, я спал, точнее – пребывал в каком-то призрачном мире и не мог вернуться к нормальной жизни без приказа. Я ничего не понимал и ничего не запоминал, кроме того, на что указывал мне один из них. Медина сел в мое кресло, женщина возложила руку ему на голову, и они заговорили так, словно были одни среди пустыни. А я все это время безропотно стоял на ковре, не решаясь пошевелиться и едва дыша, чтобы не испортить спектакль. Поглядеть со стороны – симпатичная картинка, что-то вроде «Возвращения блудного сына» кисти какого-нибудь там Симпкинса, что висит в здании Королевской академии. Но нет, черт подери, ничего подобного этой сентиментальной композиции в этих двоих не было. Я созерцал поразительную и трагическую сцену. Пляшущее пламя выхватывало из темноты фигуры, полные античной красоты и достоинства. Царственный профиль женщины, ее величественная поза, жутковатая музыка ее голоса как будто принадлежали иному миру, начисто лишенному вульгарности, и то же можно было сказать и горделивом лице ее сына. Они походили на королеву и наследника престола в изгнании, замышляющих пролить реки крови, которые вознесут их обратно к вершине власти. Именно тогда я впервые понял, что Медина ужасен, но вместе с тем и в каком-то смысле велик. В самом деле, в человеке, который только что плевал мне в лицо, как последний конюх, было что-то от принца. Понял я и еще кое-что. Ладонь женщины разгладила волосы у него надо лбом, которые он зачесывал особым образом, и его голова, четко очерченная на фоне светлой спинки кресла, оказалась круглой, как детский мяч. Я заподозрил это, увидев Медину впервые, а теперь убедился окончательно. О чем может свидетельствовать столь необычная форма головы? Я смутно припомнил, что где-то слышал, будто это является признаком дегенерации, а возможно, и врожденного безумия. Они говорили быстро, вполголоса, ни на миг не умолкая, а я стоял в трех ярдах от них и не посмел бы приблизиться ни на дюйм. Поэтому я мог расслышать разве что половину сказанного, обрывки фраз, к тому же, разговор шел преимущественно на том самом незнакомом языке с вкраплениями английских фраз. Это мог быть язык индейцев чокто, а мог быть и гэльский. О, если б только я знал его! Уже тогда я мог бы выяснить все, что меня интересовало. Однако разум мой оставался ясным и напряженно трудился. Теперь у меня почти не было сомнений, что эта женщина – та самая незрячая пряха-провидица, упомянутая в стихотворении. Я легко мог представить ее прядущей «под священным древом» и нашептывающей забытые строки. Священное древо! К дьяволу какой-то там Иггдрасиль, – внезапно осенило меня. – Это же Госпел Оук – Дуб Евангелия!.. Господи праведный, как же я раньше-то не догадался? Поняв, что одна из трех загадок разгадана, я едва не завопил от радости. Эти двое действительно были ключом ко всей тайне, и теперь от меня требовалось только одно – продолжать играть свою роль, чтобы вплотную приблизиться к разгадке. Они убеждены, что имеют дело с загипнотизированным простаком, но на самом деле все обстоит иначе. Ох, чего бы я только не дал, чтобы узнать, о чем они там говорят!.. Наконец Медина нетерпеливо повысил голос, и я уловил слово «опасность». Он как будто пытался в чем-то убедить мать. Потом какое-то время я ничего не мог разобрать. Наконец он рассмеялся и произнес на латыни: «secundus»[35]. Я искал троих похищенных, и если имелся какой-то secundus, то, возможно, существуют и primus, и tertius[36]. – Управлять им проще всего, – продолжал Медина. – И Джейсон непременно должен вернуться домой. Я принял решение: доктор обязан продолжать. Это ненадолго – максимум до середины лета. Эта дата меня чрезвычайно заинтересовала. А то, что последовало за ней, заинтересовало вдвойне. – К концу июня они самоликвидируются и исчезнут. Это наверняка, можно не сомневаться. Не забывайте: перевес сил на нашей стороне. Уверяю вас, все пройдет гладко, и мы наконец-то заживем новой жизнью… Пожилая дама, как мне показалось, вздохнула, и впервые за всю беседу перешла на английский: – Иногда я начинаю опасаться, что ты забываешь свою родину, Доминик. – Нет, матушка! Наша сила в том и заключается, что мы как будто забываем, но на самом деле помним все! Стоять на каминном коврике в полной неподвижности было крайне сложно. Медина то и дело посматривал в мою сторону, а у пожилой дамы, как я догадывался, слух был, как у охотничьей собаки. Но у меня уже дрожали колени от напряжения, а голова кружилась, и я боялся, что, как часовой у королевского катафалка, могу не выдержать и свалиться в обморок. Я изо всех сил боролся с нарастающей слабостью и пытался сосредоточиться на обрывках разговора. – У меня новость для вас, – снова раздался голос Медины. – Харама уже в Европе и готов приехать в Англию. – Ты с ним встретишься? – В ее голосе послышались тревожные нотки. – Разумеется. – Доминик, будь крайне осторожен! Уж лучше б ты держался наших прежних методов. Я очень боюсь всех этих восточных новшеств. Он рассмеялся. – Они такие же древние, как и наши. И даже еще древнее. Все тайное знание – это одно целое. Я уже прикоснулся к его учению, а теперь пора осушить чашу до дна… Эти слова были последними, что я услышал. В следующую секунду я нашел такой выход из своего затруднительного положения, лучше которого не найти. Мои ноги подкосились, комната поплыла перед глазами, и я рухнул на пол без чувств. Падение, судя по тому, что один из низких столиков утратил ножку, было тяжелым. Когда я пришел в себя – а случилось это, вероятно, через пару минут, – дворецкий Оделл брызгал водой мне в лицо, а Медина с сосредоточенным видом стоял поодаль, держа в руке графин с бренди. – Ну и напугали же вы меня, дружище, – тоном заботливого друга произнес он. – Вам, должно быть, нездоровится? – Сегодня я весь день чувствовал себя неважно… В библиотеке жарко, вот я и не выдержал. Мне ужасно неловко. Кажется, я даже что-то сломал… Надеюсь, я не испугал леди? – Какую леди? – Вашу матушку. Он посмотрел на меня с недоумением, и я понял, что совершил ошибку. – Прошу прощения… До сих пор в голове мутится. Наверно, мне что-то привиделось… Мне подали стакан воды, заставили глотнуть бренди, а затем усадили в такси. Задолго до того, как машина остановилась у подъезда клуба, я уже был в форме, но в моих мыслях царил полнейший хаос. Я наконец-то наткнулся на ключ, да не на один, а сразу на несколько, и хоть все было предельно запутанно, я надеялся, что при некотором везении мне удастся распутать этот клубок. Вечером у меня не было аппетита, а мозг мой был слишком перевозбужден для того, чтобы хладнокровно размышлять. Поэтому я взял такси и отправился в Госпел Оук. Там я велел шоферу ждать, а сам еще раз осмотрел Пальмира-сквер. Место это в темноте выглядело так, будто веками приходило в упадок. Ночь была ветреной и безлунной, а дом номер четыре казался заброшенной гробницей. Все окна были закрыты ставнями. Я бесшумно отворил калитку, ведущую во двор, и, убедившись, что вокруг ни души, прокрался к двери черного хода, через которую в дом входили молочник и зеленщик. Невдалеке чернели какие-то полуразвалившиеся сараи, а бывший сад, поросший сорной травой, из которой торчали голые столбы, где когда-то сушили белье, напоминал кладбище. Именно здесь обитала жуткая слепая Мойра, прядущая нить жизни. Я прислушался и уловил доносящиеся откуда-то горестные всхлипывания. Неужели это плач той странного вида девочки-подростка? Глава 9 Я знакомлюсь с магией Проснувшись на следующее утро, я первым делом наведался к Харлоу – в мастерскую по изготовлению рыболовных снастей и приманок. Меня там хорошо знали: я покупал у них мушки и удилища, а один из младших компаньонов даже приезжал в Фоссе, чтобы научить Мэри по всем правилам пользоваться нахлыстовой удочкой. С ним-то я завел разговор о норвежских реках и их особенностях. Вскоре я выяснил его мнение насчет лучших весенних приманок, а заодно узнал, в какие из норвежских рек лосось заходит в самом начале сезона. Он ответил, что это, насколько ему известно, реки Нирдаль и Скарсо. Тогда я сменил тему и спросил, знаком ли он с моим приятелем доктором Ньюховером. – Да ведь он не далее как вчера днем побывал у нас, – последовал ответ. – В этом году он собирается на Скарсо и надеется замочить сапоги в последнюю неделю апреля. Рановато, как по мне, но я знаю, что там, случалось, ловили приличную семгу даже во второй декаде апреля. Но уже к концу первой недели мая клев точно будет. Я еще порасспросил его о Скарсо и выяснил, что лучшие места для рыбалки на ней находятся близ Мюрдаля – там, где она впадает в Мюрдальфьорд. Все три мили реки выше по течению годятся для ловли, и ни один ярд не разочарует настоящего рыболова. Я сказал, что в июне собирался попытать счастья на Лердале, но вынужден в этом году отказаться от своих планов и отправиться в Шотландию. Затем я купил новую катушку, солидный запас мушек и небольшую книжицу о рыбалке в Норвегии. После этого я отправился к Магиллври, с которым заранее договорился о встрече по телефону. – Мне снова нужна помощь, – сказал я ему. – Я начал продвигаться, но дело настолько щепетильное, что требуется полная секретность. Во-первых, я хочу, чтобы ты выяснил передвижения некоего доктора Ньюховера, чей кабинет находится на Уимпол-стрит. В ближайшие две недели он, скорее всего, отправится в Норвегию, чтобы порыбачить на реке Скарсо, а остановится, скорее всего, в Ставангере. Узнай, на каком судне он отплывает, и закажи на нем каюту для меня. На имя Корнелиуса Бранда. – Ты собираешься покинуть Англию в такое время? – с упреком спросил он. – Не знаю. Может, да, а может, и нет. В любом случае это ненадолго. Но мне нужно все, что только возможно, о докторе Ньюховере. А теперь о серьезных делах. Когда ты намерен взять свою шайку? – По причинам, которые я тебе назвал, это должно произойти до середины лета. Работа адски сложная, мои люди просто сбиваются с ног. Ориентировочная дата – двадцатое июня. – Думаю, необходимо сделать это раньше.