Поведение герцога и мистера Виктора являло собою образец стойкости и силы духа – никто бы не догадался, что их жизнь превратилась в сущий кошмар. Беседа за столом была не слишком оживленной, один Саннингдейл все восторгался книгой какого-то немца о математической концепции бесконечности. Суть концепции этого математика ускользнула от меня даже после пространных объяснений лорда. Министр иностранных дел и Левассер уединились, чтобы потолковать с глазу на глаз, правда, к их разговору так и норовил присоединиться Турпин. В целом во время обеда царила бы смертная скука, если б не Медина. У меня появилась отличная возможность оценить его качества светского человека, и, признаться, я был поражен его искусством вести и направлять разговор. Так, словно невзначай задав один-единственный вопрос, он превратил рассуждения Саннингдейла о бесконечности в приятную беседу. Потом мы заговорили о политике, и Медину, который только что вернулся из Палаты общин, тотчас спросили, что там сегодня происходило. – Они только что прикончили свое дежурное блюдо: спровадили в отставку парочку болтунов из числа лейбористов, – сообщил он. Саннингдейл, который считался ярым сторонником партии лейбористов, встрепенулся, и я с восхищением стал следить за тем, как Медина умиротворяет бывшего канцлера. Он мигом втянул его в самый благодушный спор, создав атмосферу всеобщей терпимости и взаимопонимания, но и ни на дюйм не поступаясь своей точкой зрения. У меня сложилось впечатление, что он куда лучше осведомлен о предмете обсуждения, чем старый лорд, и знает так много, что может себе позволить время от времени бросить оппоненту спасательный круг. Больше того – он ни на миг не забывал, что мы сидим за обеденным столом, поэтому общий настрой и тональность беседы были выбраны идеально точно, и ему удалось настроить на такой же лад всех присутствующих. Что ни говори, а он был необыкновенным, поистине выдающимся человеком. Ко мне он отнесся как к давнему другу и буквально заставил принять участие в разговоре. Под его влиянием я и сам завел умные речи, чем ошеломил Турпина, который знал за мной лишь один талант – к драке. Однако я не забывал и о своей главной цели, а если б и забыл, само присутствие Джулиуса Виктора и герцога мигом напомнило бы мне, ради чего я здесь. Я украдкой следил за обоими – и одновременно за Мединой. Рядом с этой парой – один похож на старого седобородого адмирала, другой – пожилой крепыш с румянцем во всю щеку, и оба со следами тайной боли в уголках глаз и в изгибе губ, – Медина казался идеалом учтивого, благодушного и открытого англичанина. Я заметил, что даже в одежде он тщательно избегал каких бы то ни было излишеств: ни тебе особо элегантного жилета, ни слишком мудреного узла на галстуке. И манеры и его внешний вид говорили об уверенной раскованности и превосходном воспитании. Памятуя о том, что мне следует ему подыгрывать, я в меру своих способностей на протяжении всего вечера пытался продемонстрировать ему свою симпатию и преданность. Когда мы выходили из столовой, старый герцог потрепал меня по плечу. – Я рад видеть, что вы с мистером Мединой друзья, сэр Ричард. Слава богу, что среди наших молодых людей, идущих в политику, есть и такие, как он. Ему необходимо как можно скорее обрести свое место, то есть – пристроиться к делу, иначе он найдет себе занятие поинтереснее, чем политика. Не сговариваясь, мы c Мединой вместе вышли из дома. В точности, как три ночи назад, я шагал рядом с ним по тротуару. Но как разительно изменились за это время мои взгляды и оценки! Тогда я был просто слеп и глух. Когда мы вышли на Пэлл-Мэлл, мой спутник взял меня под локоть, и жест этот показался мне скорее хозяйским, чем дружеским. – Вы остановились в клубе? – спросил он. – А почему бы вам не пожить у меня, пока вы в городе? В особняке на Хилл-стрит полно пустых спален. Предложение это повергло меня в смятение. Если я поселюсь у Медины, это разрушит все мои планы; но если он будет настаивать, могу ли я отказаться, если должен делать вид, что всецело нахожусь в его власти? К счастью, он не стал настаивать. Я рассыпался в извинениях – дескать, у меня хлопот полон рот, постоянные поездки в имение, и прочее в том же духе. – Хорошо, – проговорил он. – Но когда-нибудь я снова сделаю это предложение, и уж тогда не приму отказа. Обычные слова, так мог бы отреагировать любой из моих приятелей, но почему-то они вызвали у меня раздражение, с которым я едва справился. – Как вы себя чувствуете? – поинтересовался он после паузы. – Многие из тех, кого я знаю, с трудом переносят английскую весну. Вы сегодня выглядите немного хуже, чем в прошлый раз. – Да. На прошлой неделе я был нездоров: головная боль, провалы в памяти, какая-то рассеянность и тому подобное. Думаю, все это от перемен погоды. Я побывал у врача, и он меня ободрил. – Кто ваш врач? – Мистер Ньюховер с Уимпол-стрит. Он кивнул. – Я слышал о нем. Мне говорили, он хорош. – Он прописал мне массаж, – добавил я. – Это, по крайней мере, снимает головную боль. – Рад слышать. Он неожиданно отпустил мою руку. – Говорят, мистер Арбутнот уехал за границу? В его голосе зазвучал холод, и я поспешил отреагировать. – Да, читал в газете, – якобы беззаботно обронил я. – Безнадежный парень. Жаль, что он никак не желает заняться настоящим делом, потому все его таланты и дарования пропадают зря. – Вы с ним дружны? – Были когда-то, – бессовестно солгал я. – Я не видел его много лет и только на днях снова встретил на улице. Должен сказать, что он показался мне довольно странным. Вам не показалось, что в «Четверге» с ним творилось что-то неладное? Медина пожал плечами. – Я не обратил внимания. Мистер Арбутнот какой-то слишком… неанглийский. Не знаю, как он этого добился, но в нем есть что-то вопиюще левантинское. Сравните его хотя бы с гостями на сегодняшнем обеде. Даже французы ближе нам по образу мыслей. Мы были уже у подъезда клуба. Когда я остановился, Медина посмотрел мне прямо в глаза. – На вашем месте я бы не имел дела с Арбутнотом, – произнес он, и слова его прозвучали как приказ. Я изобразил слегка растерянную улыбку, но кулаки у меня так и зачесались. Я улегся в постель, бурля от негодования. Этот новый хозяйский тон, эти намеки на отношения типа «хозяин – слуга» неожиданно вызвали у меня острую неприязнь к Медине. Я отчетливо ощутил: он уверен, что обрел надо мной какую-то тайную власть. И вдобавок эти оскорбительные высказывания в адрес Сэнди, с которыми я был вынужден соглашаться! Размышляя об этом, я долго не мог заснуть. У меня не было фактов и улик, но теперь я почти не сомневался, что Медина способен на любую низость, и что он несомненно имеет отношение к тайне трех заложников. Вместе с тем я понимал, что если поделюсь этими мыслями с кем-либо, кроме Сэнди, меня сочтут сумасшедшим. Репутация Медины в обществе была непоколебимой, как британская конституция… Утром я отправился к Магиллври. Первым делом я растолковал ему, что не бездельничал, а занимался собственной версией, которую считаю более продуктивной, чем попытки прощупать некоего шропширского сквайра. В ответ на его расспросы я сказал, что по делу пока ничего не могу ему сообщить, а о подробностях версии умолчу, пока не получу хоть какие-то результаты. Однако я нуждался в помощи. Мне требовались лучшие профессионалы из тех, что работали на Магиллври. – Рад, что у тебя хоть что-то продвигается, Дик, – кивнул он. – Что именно тебе нужно? – Необходимо установить круглосуточное наблюдение за домом номер четыре на Пальмира-сквер в Северном Лондоне. В нем, насколько мне известно, проживает некая мадам Бреда – шведка по происхождению, занимающаяся медицинским массажем, две женщины-служанки и странноватая девочка-подросток. Я хочу выяснить, кто регулярно посещает этот дом и чем заняты его постоянные обитатели. Действовать следует с величайшей осторожностью, чтобы эти дамы не обнаружили слежку. Магиллври записал адрес. – А еще я хочу выяснить, чем занимался в прошлом дворецкий мистера Медины. Он присвистнул. – Ты имеешь в виду Доминика Медину? – Именно. Лично его я, разумеется, ни в чем не подозреваю… – Мы оба рассмеялись, словно над забавной шуткой. – Но я хочу знать всю подноготную его дворецкого. Зачем – объясню позже. Звать этого малого Оделл, с виду он похож на боксера-средневеса. Разузнай все, что сможешь, и не помешало бы приставить к нему «хвост». Дом Медины на Хилл-стрит ты наверняка знаешь, но ради всего святого – осторожность и еще раз осторожность! – Шум мне ни к чему. Представляешь заголовки в вечерних газетах: «Полицейский скандал: за членом парламента установлена слежка». – И еще: не мог бы ты собрать воедино и передать мне все материалы, касающиеся самого Медины? Это во многом поможет разобраться с Оделлом. – Дик! – Магиллври подозрительно взглянул на меня. – У тебя не слишком разыгралось воображение? – Ничего подобного. Я не настолько глуп. А с Мединой мы и вовсе подружились – он во всех отношениях отличный парень. Все вокруг буквально молятся на него. Но у меня есть очень серьезные сомнения по поводу мистера Оделла, и я хочу знать, как и где Медина его отыскал и нанял. Он совершенно не похож на настоящего дворецкого. Для себя я решил никого, кроме Сэнди, пока не посвящать в гипнотические забавы Медины. Это крайне важно: наш единственный шанс на успех заключался в том, что для всех окружающих он совершенно безупречен. – Ладно, – кивнул Магиллври. – Все это будет сделано. Поступай, как сочтешь нужным, Дик, не стану тебе ничего навязывать. Но помни – время идет. Сейчас апрель, и если до середины лета мы не справимся, на нашей совести будет три человеческих жизни. Из его кабинета я вышел с тяжелым сердцем, потому что вдруг осознал масштабы работы, за которую я еще толком и не брался. Каким должен быть следующий шаг? Допустим, через несколько дней я снова наведаюсь к доктору Ньюховеру, но это вряд ли что-нибудь даст. Он, скорее всего, снова отправит меня на Пальмира-сквер, но ничего нового я там не узнаю. Судя по всему, и доктор, и массажистка нужны были Медине исключительно для того, чтобы выяснить, насколько я поддаюсь внушению, поэтому и работать нужно с ним. Придется сидеть и терпеливо ждать, пока он сам не обратится ко мне. Больше всего в ту минуту мне хотелось посоветоваться с Сэнди. Но такой возможности у меня не было, и я решил съездить в Фоссе – повидаться с Мэри и Питером Джоном. Но какое же облегчение я испытал, когда в конце недели мне позвонил Медина с предложением позавтракать вместе! Завтракали мы у него дома. В тот яркий апрельский денек особняк Медины выглядел настоящей сокровищницей, полной удивительных и прекрасных вещей. Жить в таком доме я бы, конечно, не хотел – уж слишком он походил на музей, полный уникальных экспонатов, и даже вся мебель строго соответствовала тем или иным историческим периодам. Столовая сияла белоснежными панелями, над камином висело полотно Ван Дейка, стены украшала великолепная живопись восемнадцатого века. За завтраком – он, кстати, оказался совершенно восхитительным, – Медина, по обыкновению, пил только воду, а я исправно отведывал то редкостный рейнвейн, то выдержанный портер, то какое-то и вовсе доисторическое бренди. За столом нам прислуживал Оделл, и я получил возможность как следует рассмотреть его и запомнить все приметы: необычной формы голова, плоское желтоватое лицо, лохматые черные брови и блестящие глаза-бусинки. В библиотеку, расположенную на втором этаже, мы не стали подниматься, а расположились в небольшой курительной в конце гостиной. Там, в застекленных шкафах, хранились рыболовные снасти и охотничьи ружья хозяина, а на стенах висела пара отлично выделанных голов оленей и горных козлов. Еще по пути сюда я принял решение раз и навсегда убедить Медину в моей полной лояльности. Он должен получить веские доказательства того, что я – мягкая глина в его руках; только тогда он рискнет полностью раскрыться. Поэтому во время завтрака я не спускал с него глаз, словно преданный пес. Пару раз мне приходило в голову, что я рискую перестараться, но он принимал мое поведение как должное. Когда я впервые его увидел, мне показалось, что этот человек напрочь лишен тщеславия. Но теперь обнаружилось, что у мистера Медины этого добра хоть отбавляй, а его скромность и сдержанность – всего лишь маска для публики, под которой прячется безграничное самодовольство. Он расслабился, сбросил с себя маску, и за внешним лоском я увидел бесконечно холодную и надменную душу. Не более того, но и этого мне вполне хватило. Он был слишком горд, чтобы впасть в банальную похвальбу, но держался важно и напыщенно. Ко всему на свете он относился с едким цинизмом, за исключением разве что себя самого. Это выглядело бы чудовищно и вульгарно, если б за этим не стояло совершенное актерское мастерство. Я был глубоко впечатлен. Мне даже не приходилось напрягаться, чтобы это показать. При этом Медина беспрестанно говорил обо мне. Казалось, он задался целью обнажить все условности и нормы, все вопросы чести и правила поведения, которых мог придерживаться такой человек, как я, – и только для того, чтобы уничтожить их своими меткими и ядовитыми замечаниями. Иными словами, я наблюдал за попыткой проделать то, чем обычно занимается сам сатана: выдать черное за белое, а зло за добро. Разумеется, я охотно пошел у него на поводу и вел себя, как преданный ученик. Заодно он высмеял мои скромные житейские притязания – мирную жизнь на лоне природы в окружении семьи. Он заявил, что все это слишком банально, чтобы всерьез помышлять о такой чепухе. Я, по его мнению, был создан для куда более важных вещей, и он намерен указать мне путь к ним. Медина явно подводил меня к какому-то делу, к которому я еще не был готов. Ох, хотел бы я, чтобы Сэнди увидел меня в эту минуту: сидящим в кресле в курительной Медины, наслаждающимся его отменной сигарой и повторяющим вслед за ним каждое слово, как прилежная школьница, которая хочет понравиться учительнице. Это было не сложно – рассуждал он здраво и убедительно, и хоть мой мозг противился буквально всему, что он говорил, язык мой легко вторил ему. Медина пребывал в отличном настроении и был ласков со мной, как хозяин с неразумным псом. Уже собираясь уходить, я задержался на пороге и косноязычно пролепетал: – У меня не хватает слов, чтобы выразить, что для меня значит знакомство с вами. Это… это, я полагаю, важнейшая вещь в моей жизни… То есть, я хочу сказать, что… В ответ я поймал пристальный взгляд его поразительных глаз. В нем не было ни грана доброты – одна покровительственная снисходительность. Думаю, он был доволен тем, что нашел человека, готового служить ему телом и душой.