— Федька?! Ты что?.. Какой Федька? Из могилы поднялся? Бог с тобой, Яша… — Говорю вам — Федька. Я сам поначалу растерялся. А как трахнул меня рукояткой (вон какой фонарь под глазом), так вижу — Федька. Перед носом, гадина, выскочил из ямы. — Из какой? — Ай!.. Вовка лучше расскажет. — Ну хорошо, хорошо. Иди, Яша, отдохни, согрейся немного. — Я провожу, Яшенька. — Ольга взяла парня под руку, повела его, мокрого и озябшего, к землянке, что отсвечивала под луной серым глиняным навесом. Уже начинало светать. Когда Ольга вернулась домой и все Трояны легли в холодную постель, возбуждение не покинуло девушку, все происшедшее всплывало в памяти и казалось еще более зловещим. — Ольга, он и тебе сказал — Федька? — шепотом спросила мать. — Всю дорогу одно и то же: полицейская шкура, волчий ублюдок… убийца… — О какой яме говорил? — спросила Трояниха у сына, и Вовка горячо и путано повторил свой рассказ о странном тайнике. «Что это означает?» — все путалось в голове, разум отказывался верить. Кудым… старый Кудым… убитый горем, шел за гробом… а как причитала Василина… И вдруг — Федька… Живой. Чего-чего, а такого еще не было на земле! Единственное окошко, как дно оцинкованного ведра, медленно всплывало из глубокой темноты. Улеглась, рассеялась по углам застоявшаяся мгла. Утренний полумрак. Вовке казалось, будто кто-то царапает в дверь. Скребется так, как мышь, и приглушенно всхлипывает… Заскрипела кушетка, в белой рубашке мелькнула мать. В сенях — суета. Женские причитания: — Не пугайтесь, не прогоняйте нас, люди… Ой!.. — И кто-то повалился, как сноп, на землю. — Василина… это ты? С дочерью? Господи!.. Что с вами? Помоги, Ольга! Вдвоем втащили потерявшую сознание женщину. — Мама, мамочка… — семенила за ней девочка, вцепившись в подол матери. Плечи Василины — на кушетке, тело ее повисло, ноги касаются земли, выстукивают мелкую дрожь. — Сынок, дай воды! Вовка зачерпнул полную гильзу воды, протянул ее матери; она опрыскала лицо Василины, силой впихивая кружку в крепко сжатый рот: — Пей… пей, говорю! Кружка звенела, ударяясь о зубы; вода ручейками бежала за пазуху женщины. Наконец Василина пришла в сознание, открыла мертвенно-синие веки: — Где я? А-а-а, Оксана… Убежала я. Надю за руку и к вам огородами… аж дух перехватило. — Бедное дитя. Ты вся дрожишь… Одни косточки… Оля, накрой одеялом Надю. — Защитите, пожалейте несчастного ребенка, — простонала Василина. — Они задушат ее. — Василина, расскажи, что там у вас? — О-о-о, не спрашивайте. Это страшный ад, страшный. Он, Федька, у нас. Он еще с зимы прячется… — А почему ты молчала? Почему от людей убегала? — Убегала? Вы не знаете их, Оксана… Они, как змеи, обвились вокруг меня. Старый с этим божьим проходимцем шипели: «Цыц, онемей, греховодница, а то бог ребенка заберет…» А девочку закрывали в кладовой, голодом морили. Они такие, они на все способны… Тогда, помните, как приехал Кудым с гробом (Это надо ж придумать!.. В гробу цыплят привез, у кума полсотни выменял). Так вот, схватил за горло меня и говорит: «Плачь, рыдай, чтоб люди слыхали». Душил и коленом — под грудь, под грудь меня и все приговаривал: «Плачь, такая-рассякая! Слез тебе, что ли, жалко?» А Федька выглядывал из-за сарая и хохотал: «Кричи, кричи, женушка! Посмотрю, как ты в самом деле по мне убиваться будешь…» На мне живого места нет, одни синяки… — Что же это делается, что же это на свете творится! — вздрагивала Ольга, и Вовку подбрасывало на стуле. — Мама, не надо… — испуганно бормотала Наденька. — Не надо, мамочка, а то они придут. — Душегубы… Звери… Вы только подумайте! — почернела бригадирша, прикладывая ладонь к горячему лбу. — Значит, не зря Яша говорил, что Федька брата своего убил… — Все может быть, Оксана. В первые дни, как Федька приполз домой, Кудым приставал к нему: где старший? А тот изворачивался лисой, все бормотал, как заведенный: мол, фашисты накрыли… Не верю ему. Ничем не побрезгует. Бывало, как только стемнеет, вылезает Федька из ямы, ухмыляется: «Косточки пойду разомну, попугаю женщин из нагана…» А когда узнал, что Яшка всякие слухи о нем распускает, заскрежетал зубами: «Прибью рыжего!» Старик на коленях упрашивал: «Не зли, не дразни бешеных, а то поймают…» Каждую ночь дрожал Кудым — все боялся, что за сыном придут. А потом послушал этого божьего (вот связались… ворон с вороном!). «Давайте, — подсказал пройдоха, — схороним, чтоб людям глаза отвести…» Незаметно наступило утро. Наденька, согревшись под одеялом, уснула; спала она чутко, беспокойно, время от времени дергала худеньким плечом и желтой ладошкой прикрывала дрожащие губы: — Я молчу… Я ни слова… Василина с болью в сердце посмотрела на скорчившуюся девочку и, словно прощаясь, отвела от нее глаза: — Оксана, прошу… Была и у тебя дочка такая же. Присмотри за ней. А я пойду… пускай растерзают. — Ты что, Василина? Что ты говоришь? Не уходи никуда, слышишь! Всем миром встанем за тебя. И на старого Кудыма, и на его дружка управу найдем. Садись! — Трояниха обняла за плечи Василину, полой пиджака укрыла ее, как больное дитя, и сказала с материнской грустью: — Извини меня, Василина. Все за работой да за работой, головы некогда поднять. А мне давно бы следовало присмотреться, что там у вас творится. Да прийти с людьми, да за грудь старого пса, да в спину этого набожного, чтоб не мутил здесь воду. И ты бы не мучилась, не билась одна, как рыба об лед. Извини, Василина… Знаешь что: оставайся у нас. Места всем хватит. Вы с дочерью здесь, мы с Ольгой на полу. А там хату построим, угол свой будет — с людьми не пропадешь. А еще мысль одна: может, Кудыма сейчас не будем трогать? Федька побегает бурьянами, побегает, как пес, проголодается и снова приползет к отцу. А мы ребят попросим: пускай подследят. Таким прощать — грех. Грех перед детьми нашими. — Как хотите, — вдруг выпалил Вовка, — а я Кудымовых коз не стану пасти. И все! 15 Приходилось ли вам слыхать этот клич: на толоку![4] Из конца в конец села бежит крикливая детвора. — Эгей, на толоку, на толоку собирайтесь! — Выходите из хаты, берите лопаты! — У кого силы, хватайте вилы! — Ведра за ребра, мешки за вершки! Шаровку, трамбовку, бочку для воды давайте сюда! Когда крестьянин услышит эти радостные возгласы, то, что бы у него ни было — срочная ли работа, хлопот полная сумка, — все бросает и торопится на помощь соседу, который ставит новую хату. Так уж повелось с незапамятных времен. И вот через столько лет после пожара и разорения — первая толока в селе. И еще какая знаменитая — строят колхозники школу! Вовка рано выгнал коз на Бобринецкую дорогу, но здесь на бугре, было уже много народу. Пришла мать с Ольгой, Василина с Надей, Яценки всей семьей, и даже дед Аврам приплелся. Яшка Деркач еще вчера вечером привез несколько подвод глины, песка, камня. Приступили к закладке фундамента. Сначала Денис Яценко начертил лопатой котлован. Делал он это как мастер — вдумчиво, неторопливо. Осмотрев местность хозяйским глазом, прикинул, как лучше поставить школу, чтобы окна выходили к солнцу. Потом отмерил шагами боковую стену дома. И забил колышки. Кажется, ну что эти колышки? А выглянули из травы белые головки, и в Вовкином воображении возникла школа с высоким крыльцом, светлым коридором, с торжественной тишиной классов. — Красивая будет! — причмокнул парень. Женщины принялись копать ров. Яценко приказал девушкам: — Подносите камни, — и начал их укладывать. Ему помогал белобровый молчаливый Илья. Исправно постукивая молотком, он подгонял камень к камню; если встречались неровности — стесывал их, а щели забивал мелкими клиньями. Отец обушком подравнивал выступы, заливал раствор. И вот уже наметился первый каменный изгиб. Старик Яценко отошел в сторону, не без удовольствия осмотрел работу, потом подозвал к себе Алешку с Вовкой: — А ну, подставляйте лбы, — и выдернул из их чубов по волоску. — Кладите волосок под камень. Та-а-ак, в раствор. Теперь заделаем кирпичом. Это чтоб ваша школа была сухая, как порох, — объяснял ребятам старик Яценко, и в уголках его глаз заиграли веселые морщинки. — Скажите, сыны, что есть в мире самое мудрое? Ребята растерялись. — Самое мудрое, чтоб вы знали, лоботрясы, — это святая земля, которая всех нас кормит, поит, одевает. Запомните это. И возьмите по щепотке жирного чернозема. Взяли? Сыпьте в эту щель. Набирайтесь ума-разума в школе, как все живое набирает силы из щедрой земли… Женщины с теплой улыбкой следили за этой церемонией. Затем приступили к замесу. Подобрали юбки, и одна за другой, плавно покачиваясь, пошли по кругу, будто начали медленный танец. Под их ногами чавкало и расползалось липкое рыжее тесто. Одни месили глину с половой, другие подсыпали то земли, то песку, третьи взбрызгивали водой эту гущу. Дед Аврам подвернул штаны и тоже пустился за женщинами: — Эх, раздайся, море, жаба лезет! И дед, окруженный женщинами, собрался было пройтись гоголем-молодцом, но замес был крутой, и Дыня еле вытаскивал облепленные глиной ноги. Женщины вытолкнули его из своего круга, чтоб не мешал работать. Дед сел на бревно, критически ощупал набухшие, мягкие, как перезревшие тыквы, ноги и горестно вздохнул: