Ногу крутило так, что хотелось взять бензопилу, которой он вырезал из сосны заготовку под фигуру зайца, и оттяпать ее. Так бы и сделал, если бы не знал о фантомных болях. Конечности не будет, а она, боль, останется. Значит, нужно терпеть. Нога хоть и плохо разгибалась, часто дрожала, была изуродована шрамами, а все же помогала хотя бы крепко стоять. — Абдула, выключи свою тарахтелку, не слышно ни фига, — раздался сердитый крик из окна дома. — А чего тебе слушать? — проворчал он себе под нос. — Новости? Все равно в них правды не скажут. И все же пилу выключил. Звали его Иваном. Абдула — одна из нескольких кличек. Если сказать точнее, прижившаяся. Сначала Моджахедом прозвали, но от этого Ваня всех быстро отучил. Стоило ему услышать это прозвище, как он лез в драку. Переименовали в Афганца. Кличка сама не прижилась. Хромой — тоже, слишком безликая. И стал Ваня Абдулой. Внешне он походил на главного злодея из фильма «Белое солнце пустыни». Смуглый, бородатый, статный. В чалме. Он в молодости был красив. Но годы не пощадили Ивана. А больше болячки. Он подорвался на разрывной мине, когда служил в Афгане, и его тело пронзило несколько осколков. Пострадала не только нога, еще брюшина. И сильно контузило. До сих пор у него оставались провалы в памяти, случались панические атаки. А с того взрыва прошло чуть ли не сорок лет! Родом Абдула был из Средней Азии. Его призвали в ряды Советской армии, он служил в дивном городке под Рязанью. Полюбил его всей душой, как и русскую природу. В их пыльном степном краю все было уныло: серая земля, деревья, вода в арыке. Попав в среднюю полосу России, не мог налюбоваться на зелень травы, синеву воды, белизну снега. А как прекрасны оказались березки! Они росли и на территории части, и за ее пределами. И в них водились соловьи. Чтобы послушать их трели, Абдула готов был вскакивать по утрам на построение. Еще он открыл для себя тихую охоту. По осени под березками грибы вырастали. Тоже разноцветные: коричневые, желтые, красные. Моховики, лисички, подосиновики. Но особенно ему нравились сопливые маслята, к шляпкам которых липли и листья, и иголки редких елей, и букашки. Когда ребят из их части начали отправлять в Афган, Абдула не испугался. Да, расставаться с полюбившимся краем не хотелось, но он был уверен, что вернется. Их убеждали в том, что в военных действиях первогодки участвовать не будут. Зато сулили быстрое повышение по званию, тройную зарплату. Абдула был влюблен в одну местную девушку, Машеньку. Когда его отпускали в увольнительную, молодые люди гуляли по парку, в кино ходили, мороженое ели в кафе. Все было невинно, они даже не целовались, но Абдула чувствовал, что Машенька тоже к нему неравнодушна. А что? Он красивый, статный, непьющий. Не наглый, добрый, а какой хозяйственный! То грибов ей принесет, то ягод, то солонку, вырезанную из дерева. Абдула планировал посвататься к Маше. Верил, они будут прекрасной парой. Она скромная, красивая и тоже сирота. Только Абдула воспитывался родственниками, а она в детском доме провела половину жизни. Новую начнут вместе. Он с его-то золотыми руками дом построит! Да не в городке, в деревне. Хозяйство заведут, будут ходить вместе по ягоды, грибы. Он станет плотником, Маша будет в школе преподавать, учится в педагогическом. Они нарожают кучу красивых детишек. Метисы обычно невероятно хороши. Как и Абдула с Машей. Они дивно смотрелись вместе, она маленькая, беленькая, розовощекая, он крупный, смуглый, с рублеными чертами лица и черными как ночь глазами. Машенька провожала Абдулу. Обещала писать и ждать. И ему пришло от нее несколько писем, которые парень зачитал до дыр, но связь оборвалась, потому что его перебросили туда, куда не доставляли почту. А те письма, что привезли по прошествии времени в больницу вместе с остальными вещами, он сжег. Не хотел вскрывать конверты, потому что знал, им с Машей не быть. Абдула понимал язык дари, на котором разговаривали талибы (на нем и пушту, реже на арабском). В его краях он тоже ходил. Был похож на местного жителя. Исповедовал ислам, то есть читал Коран, знал молитвы. Кроме всего, отличник боевой подготовки, башковитый парень в прекрасной физической форме. Абдулу перевели в разведку. После месяца учебки он, уже с бородой, в местных одеждах, с мешком за плечами отправился бродить по окрестностям. Много полезной информации добыл, пока в плен не попал. Но смог оттуда сбежать. Увы, до части своей не добрался. Подорвался на мине. Его нашли солдаты Советской армии, хотели добить, но услышали русскую речь. Абдула в бреду разговаривал с Машенькой. Тогда его доставили в госпиталь, начали лечить. Придя в себя, солдатик не помнил ни имени своего, ни откуда родом. О Машеньке тоже забыл. Но это и хорошо. От ноги до брюшины все пострадало, включая половые органы. Остался парень недееспособным. И если ходить он научился, пусть и с костылями, то о восстановлении детородных функций можно было не мечтать. А память, как говорил доктор, вернется, пусть и частично. Оказался прав. Когда Абдуле привезли в госпиталь его вещи, он начал рассматривать их и напрягать мозг. Ему велели не торопиться, но что еще делать лежачему евнуху, если не воскрешать приятные воспоминания? Первое, что нарисовалось перед мысленным взором, так это березняк. Влажный, осенний. Грибы во мху. Потом соловьиные трели. Их воинская часть под Рязанью. Всплыла и Машенька, маленькая, беленькая. Неотправленное письмо ей было в вещах Абдулы… Впрочем, его звали иначе: Бахтияр. Что означало — Счастливый. Среди моджахедов было несколько его тезок. Поэтому раненый солдатик не хотел оставлять свое имя. Он попросил называть себя Иваном. Именно так обращались к нему духи, к которым он попал в плен, избивая, плюя ему в лицо. И стал он Иваном и по документам, но уже по возвращении в СССР. Пошел и сменил паспорт. А воспоминания о Машеньке и своих планах на будущее с ней похоронил. Или сжег вместе с ее письмами? Зачем ей, красавице, инвалид? Иван и домой, в Среднюю Азию, не вернулся. Не хотел быть обузой родственникам. Как и видеть пустынно-унылый пейзаж. Боялся, что погрязнет в жалости к себе и пустит пулю в лоб. Остался в средней полосе России. Его сослуживец жил под Калугой, позвал к себе. Обещал крышу над головой, трудоустройство. Иван приехал к нему. Поселился в бане, устроился плотником в колхоз. Через пару месяцев получил свою комнатушку в общежитии. Скромно жил, по совести работал. И все было нормально до тех пор, пока Советский Союз не развалился. А вместе с ним колхоз, армия. Перестали платить зарплаты, пенсии задерживали, льготы отменили. Плотник Иван перебивался случайными заработками, да как отбирать последнее у бедных? Не могли заплатить, брал едой, дровами, вещами. Спасало то, что семьи нет. А у сослуживца имелась. Поэтому, когда начались военные действия на Кавказе, он в контрактники подался. Иван же не мог. Да и не хотел. Осознал, что нет в войне победителей. Как правых и виноватых. В бой идут солдаты и офицеры по приказу, гибнут, калечатся, а те, кто их отправил сражаться, — пухнут от важности и денег. Он помнил всех, кого убил. Да, врагов. Но у них были матери, жены, у кого-то дети. И так горько становилось Ивану, что раны его болели сильнее обычного. Поэтому запил. До этого не употреблял алкоголь вообще. Но попробовал, оказалось, он притупляет боль. Любую! И стал Иван брать за свою работу пузырями. Его друг, отслужив, начал пить вместе с ним. Вроде целехоньким вернулся, а психика пошатнулась. Ни с того ни с сего впадал в буйство. После этого жена от него ушла, естественно, забрав сына, мать перестала пускать на порог. Иван вразумлял товарища. К бабкам его возил. И вроде одна мозги вправила. Перестал друг пить, дебоширить, решил помириться со всеми. Мать простила, конечно. А жена нет. Не желала воссоединяться. Тогда друг еще один контракт подписал и снова вернулся на войну, чтобы больше заработать и все деньги к ногам супруги бросить. А то в прошлый раз всего лишь японскую видеодвойку купил, которую в буйстве расколотил, сыну «Денди», а жене шубу из собаки. Пьяным брал, сказали — лиса. Но когда та намокала, воняла псиной. На второй войне он погиб. Останки привез офицер, которого Иван знал еще солдатом. Одновременно в Афган попали, а вернулись с интервалом в полтора года. Оба с ранениями, но Хомяк с легкими и вскоре. У него была фамилия Хомяков. Звали Ильей. Как былинного богатыря Муромца. Паренек хотел стать генералом. Поступал в военное училище, но не прошел. Он был хил и не особо умен. Но в армию его все же призвали. На срочную службу. И Хомяк сам попросился в Афган. Там чуть ли не в первый день попал под град пуль. Все прошли навылет. На родину Хомяк вернулся уже в статусе боевого солдата, раненного в сражении. Его повысили в звании сразу до старшего сержанта. А по окончании срочной службы дали направление в военное училище. Хомяк закончил его. Поступил в академию. Но когда начались военные конфликты на Кавказе, снова ринулся в бой. И там он, бедолага, получил ранение, опять сквозное, но был переведен в штаб. Хомяк проникся судьбой Ивана и стал ему помогать. Выбил приличную пенсию, а не грошовую, медаль за заслуги перед Отечеством, санаторное лечение. Главное же — квартиру в Калуге. В городе и работу найти легче, и медицинскую помощь получить. Еще мечеть в нем имелась. Татарская диаспора построила. Начал Иван туда похаживать. Просил у всевышнего (единого для всех) сил. Тот помог. Иван пить бросил, терзаться, работу по душе нашел и даже женщину. Ей не нужны были плотские утехи, только помощь и поддержка. Изнасиловали ее, бедняжку, в молодости. Да не просто, а извращенно — затолкали в нее бутылку из-под шампанского, потом разбили. Таким образом передали послание отцу, не пожелавшему платить крыше. Он как раз винно-водочные точки держал. Несколько лет длились платонические отношения двух инвалидов. Так бы и продолжались, но женщина решила уйти в монастырь. Иван и в этом ее поддержал. А вскоре переехал в Сочи. К Хомяку. Тот, избежав смерти и тяжелых ранений на войне, умудрился покалечиться в мирной жизни. Катался на лыжах на Красной Поляне, неудачно упал, повредил позвоночник. Врачи были уверены, пациент пойдет. Травма не самая серьезная. Но тот так и не встал на ноги. Жена ушла, потому что никогда не любила, жила из выгоды, а если точнее, осталась в квартире, купленной на «чеченские» деньги, а Хомяка к матери отправила. Та ухаживала за сыном, пока силы были. Потом и она слегла. Иван, что вел с другом переписку, узнав об этом, выехал в Сочи. Стал Хомяковым помогать. Когда старушка преставилась, продал квартиру в Калуге и переехал в Краснодарский край насовсем. Купил развалюшку на окраине, отремонтировал, канализацию провел. Хомяка навещал почти каждый день, но не жил с ним, поскольку соцработники ветерану войн помогали. И все бы ничего, но неугомонный и неудачливый подполковник в отставке полез чинить электричество. Проводка в доме ни к черту, то лампы мигали, то телевизор вырубался. И Хомяк вместо того, чтобы специалиста пригласить, решил сам разобраться. Его шарахнуло током так, что на один глаз мужчина ослеп, а у второго осталось тридцать процентов зрения. Тогда-то Иван и понял, что должен быть с Хомяком постоянно. Он хотел бы перевезти его в свой уже прекрасный дом (и не на окраине — город разросся), но тот заупрямился. Не соглашался уезжать из отчего. В нем он вырос. И местоположение обожал, рядом дендрарий. Пусть Хомяк уже не видел его красоты, но помнил каждую аллейку и мог воссоздать картинку в воображении, а еще обонять, осязать, слушать журчание водопадов, пение птичек, треск цикад. Прогулка по дендрарию была обязательной. Хомяка ни дождь не останавливал, ни морозец, только град или ураган. Даже без сопровождения мог на нее отправляться. Илья Хомяков занимал половину дома. Во второй жили две пожилые сестры, старые девы. Они с удовольствием согласились на обмен. После того как сосед вырубил свет во всем строении, они стали опасаться за свою жизнь. Не знали, чего от него ждать. Вдруг газ не перекроет, а потом возле плиты закурит? Сигарету рядом с баллоном бросит? Сослепу! Или просто с ней уснет… В общем, Ивану даже уговаривать женщин не пришлось. Сделка состоялась, и он переехал. Дом нуждался в ремонте. Обе его половины были в плачевном состоянии. Приобретенная Иваном разве что чистой оказалась. Несколько лет он приводил строение в порядок. Основную работу сам делал, но здоровье не позволяло на полную катушку вкалывать. Пришлось помощников нанимать. Ладно, Хомяк мог договариваться с людьми. Именно он находил работяг, которые по-божески брали. Иначе не хватило бы их двух пенсий ни на что. Приведя дом в порядок, Иван наконец занялся тем, что любил: плотничеством, но не бытовым, а творческим. Резал из дерева садовую мебель, фигурки разные, мог изготовить наличники в старорусском стиле, крышу на беседку в восточном, быка для аттракциона в ковбойском. Сейчас Абдула ваял зайчика-попрыгайчика для детского сада. Брал по минимуму, потому что это для деток. Хомяк был этим недоволен. Говорил, что так он сделает лучше не им, а мелкому чиновнику или заведующему садиком, который положит в карман больше обычного. — Это будет на их совести, — отвечал ему Иван. — Нет ее у них, понимаешь? — Ау меня есть… — Дураки мы с тобой, Абдула. Что ты, что я. Мог бы столько денег наворовать, когда в штабе служил. А мне совесть не позволяла. И что в итоге? — Спишь спокойно. — Если бы! Помню каждого солдата, которого доставил в цинковом гробу на родину. Они являются ко мне, поэтому кричу… — Это было правдой. Хомяк просыпался от кошмаров, Абдула вслед за ним, и они перестукивались через стену, успокаивая друг друга. Оба знали азбуку Морзе. Этой ночью Хомяк спал особенно тревожно. И весь день капризничал. А вообще они дружно жили. — Абдула! — снова послышался крик товарища. — Что? — Я поставил говядину разогреваться, салат нарезал. Поедим? — С удовольствием. Только сполоснусь. С весны по осень они мылись в летнем душе. Это было удобно. Бочка, нагревающаяся от солнца, вода, уходящая в огород, шторка, а не стены, между которыми нужно втискивать кресло. А шланг отсоедини — вот тебе и кран для омовений перед молитвой. Абдула совершал намаз, как и положено, пять раз в день. Приняв прохладный душ, Иван, покряхтывая, поковылял к дому. Нога болела уже нестерпимо, придется делать укол. Боясь впасть в зависимость от обезболивающих, он тянул с инъекциями до последнего. Бывало, принимал обычные таблетки. Но они больше как плацебо действовали. Вколов ампулу диклофенака, Иван-Абдула полежал на кушетке пару минут. Боль сразу не ушла, но притупилась. Когда это произошло, он услышал голос. Хомяк с кем-то разговаривал, находясь у себя в кухне. Абдула сразу поднялся на ноги. Взял костыль, которым все чаще стал пользоваться, и направился к выходу из собственной половины дома. Когда он зашел на территорию друга, то увидел молодого мужчину с густыми белокурыми волосами. Челка закрывала брови, ресницы тоже были светлыми. Но глаза не выглядели поросячьими. Серо-зеленые, очень выразительные и умные. Ими он посмотрел на Ивана, затем улыбнулся. — Здравствуйте, а я по вашу душу, товарищи афганцы, меня зовут Дмитрий Правдин, я журналист, — сказал он и протянул руку, чтобы обменяться рукопожатиями. Глава 4 Город Димона не восхитил. Да, Сочи стал краше, что неудивительно, столько денег в него вбухали, когда готовили к Олимпиаде, но особого лоска не появилось, а от былого уюта почти не осталось следов. В детстве он ездил сюда с родителями. Они отдыхали только в частном секторе, порой в плохо приспособленных для комфортной жизни времянках, но в этом была своя прелесть. Димке нравилось бегать по саду в уборную, подбирая с тропинки опавшую алычу и абрикосы. Нравилось греть чай в банке, сунув в нее кипятильник. Нравилось даже то, что продукты, хранимые под тазом на веранде, воровали то ли кошки, то ли крысы. Они просыпались ночью от грохота, выбегали и хохотали, видя зверьков, что несутся с добычей прочь. Больше они, конечно, маленького Димона веселили, маме наверняка было жаль продуктов. Но где их еще хранить, если холодильник один на всех отдыхающих и места в нем хватает только для скоропортящегося? Когда мальчику исполнилось восемь, они семьей переехали в Португалию. Отец-архитектор был нанят крупной фирмой, строящей мосты. Жили они в Лиссабоне. И жили хорошо. Глава семьи достойно зарабатывал. Фирма снимала им дом. Мама занималась хозяйством и три раза в неделю преподавала в посольской школе изобразительное искусство (с отцом они познакомились в универе). Димон учился. Он быстро освоил португальский. А еще английский и африкаанс. В столице Португалии было много эмигрантов с Черного континента. Местные держались от них подальше, а любопытный русский мальчишка вечно крутился рядом. Он подружился со своими ровесниками. Они вместе гоняли в футбол. Димон знал, что отцы некоторых парней торгуют наркотиками или продают контрабандные товары, и догадывался, что тем же займутся их сыновья. Но его это не пугало. Более того, привлекало. Дружить с прилизанными посольскими детками он не хотел. Был у него лишь один белый приятель, но и тот из неблагополучной португальской семьи. Его мама уборщицей работала, в том числе у них, а батя отбывал срок за разбой. — Нашего сына тянет к отбросам общества, — сокрушался отец Димона. — У моих коллег из фирмы есть дети, почему наш мальчик не дружит с кем-то из них? Я столько раз его знакомил с ними на семейных праздниках… — Чем тебе не нравится Хосе? — так звали сына уборщицы. — Он еще более или менее. Только курит в девять лет, а так парень вроде нормальный. Но эта его черно… — Бровая? — заканчивала за него слово мама, ее коробил расизм супруга. Пусть не воинствующий — бытовой. — Да, брови у этой компании тоже черные. Но я не пойму, почему Димка с ней якшается? — Играет в футбол, учит новый язык… — И попадает под дурное влияние. — Ты не доверяешь собственному сыну? — Он ребенок. Его можно научить чему угодно сейчас, в том числе плохому. — Нет, наш сын правильно воспитан. Он умен. Добр. Рассудителен. И он открыт. Димка — дитя будущего. Он истинный космополит. Свободный от местечковых влияний, предрассудков, амбиций человек. — Не много ли ты возложила надежд на десятилетнего? — Он личность! Подслушавший этот разговор Димон не все понял, но сделал главный вывод — мама на его стороне. Кто бы мог подумать, что именно она забудет о том, что он космополит, личность, человек будущего, когда сын приведет в дом свою любимую девушку Латифу. Черную как ночь. Сестру лучшего друга Манди, мелкого дилера, и дочь депортированного в Африку преступника. — Она тебе не пара! — заявила мама и вытолкала Латифу за дверь. Димон последовал за подругой. В пятнадцать он сбежал из дома. Невеста была старше его всего на пару лет, но значительно опытнее. Она показала ему, что такое настоящая страсть. Димка попал к ней в рабство. Сексуальное! Но смог из него вырваться. И помог ему в этом Манди. — Брат, беги от нее, — сказал он ему.