Матотаупа понял, что означает вопрос Харки. Можно ли было слышать рычание медведя у выхода. Или Джим, несмотря на то что был ранен, попытался еще раз проникнуть в глубь пещеры?.. Матотаупа был готов исполнить желание Джима и доставить его в блокгауз Бена. Харка хотел последовать за отцом, чтобы помочь ему подготовить все для перевозки раненого, но отец отклонил его предложение. Харке пришлось остаться с Джимом в пещере и ждать. Когда Матотаупа ушел, раненый закрыл глаза. Харка сел выпрямившись напротив него, прижавшись спиной к стене пещеры. Его глаза были почти закрыты. Он тоже казался спящим. Из глубины пещеры доносились шумы, шорохи и звон падающих капель. Снаружи по небу шли разорванные тучи. В кронах деревьев кричали вороны. Белка, перепрыгивая с ветки на ветку, сбивала облачка снега. Джим на мгновение открыл глаза и глянул на Харку. Этого взгляда для юного индейца было достаточно: во взгляде белого была ненависть. Беспощадная. Ненависть, жаждущая крови, убийства! Харка не шелохнулся. Несмотря на смертельную усталость, он старался быть начеку, пока не пришел отец. Матотаупа вернулся с одеялом, запасом пищи, с бобровой курткой, луком и револьвером. Мальчик молча взял куртку и надел ее. Взял свой револьвер. — Мы тронемся в путь, как только настанет ночь, — сказал Джиму Матотаупа. Белый открыл глаза, но взгляд его на этот раз ничего не выражал, он кивнул головой. — Я пойду постеречь коней. В последнюю минуту они не должны разбежаться. — Позволь мне идти к коням, — попросил Харка отца. — Ты слишком устал и заснешь. — Позволь мне идти к коням, отец. Матотаупа был удивлен настойчивостью Харки. Он видел, что мальчик совершенно изможден, и чувствовал, что Харка во время дозора может заснуть. Но видимо, была какая-то причина, отчего Харка не хотел оставаться один на один с Джимом, и Матотаупа не стал упорствовать. Харка сам знал, что он должен хоть немного поспать, вот почему он не хотел остаться с Джимом. Так как отец не возражал, Харка взял легкое кожаное одеяло и еще одно — меховое, отцовское. Затем отец помог ему сбросить вниз лассо, по которому мальчик легко скользнул на поляну, где оба мустанга, как друзья, стояли рядом. Харка нашел укромный уголок, завернулся в одеяло и мгновенно заснул. Это было первый раз в его жизни, что он, приняв дозор, тут же заснул, но он ничего не мог с собой сделать. Когда наступила совершенная темнота и засияли звезды, Матотаупа завернул Джима в одеяло, обвязал его лассо и без особого труда спустился вниз со скалы. Он думал, что найдет мальчика спящим, и уже решил, что только разбудит его и ничего не станет говорить: он знал, насколько обидчив сын, а за время бездомных скитаний чувствительность Харки еще больше обострилась. Когда отец вышел на поляну, Харка не спал. Он сидел на одеяле и присматривал за лошадьми. Возможно, Серый, почуяв Матотаупу, разбудил мальчика и тот успел сесть. Матотаупа взял на руки Джима и помог забраться на своего собственного коня, которого решил вести в поводу. Харку он направил вперед. Незамеченными все трое покинули лес и вышли в открытую прерию. Харка на своем Сером добросовестно вел обзор местности, но в ушах мальчика звучал голос Медведицы. Места, через которые они ехали, были свидетелями его юности. Здесь родился он, здесь вырос, здесь издавна стояли палатки его рода, рода Медведицы, здесь жили люди, о которых он постоянно помнил во время своих скитаний. Теперь снова перед ним были эти горы, долины, леса. Образы Уиноны, товарищей детских игр теснились перед ним. После минувшей ночи, посвященный в тайну пещеры — тайну рода, Харка чувствовал себя не только сыном Матотаупы, но и сыном рода, потомком Большой Медведицы. Да, он индеец, дакота, такой же дакота, как его сверстники из рода Медведицы. Нет, не одинокие скитания его удел! ТОП И ГАРРИ Они везли с собой тяжелораненого, и путь до блокгауза Беззубого Бена занял четыре ночи. Днем они отдыхали. Джим был близок к смерти, и Харке такой исход казался справедливым. Но белый держался за жизнь, как раненый бизон. Однажды утром молодой индеец увидел Найобрэру и стоящий на другом берегу блокгауз. Солнце висело в зимнем туманном небе как красный шар. От реки поднимался пар. Вода стояла низко, и выступали песчаные отмели. Харка остановил коня, наблюдал открывшуюся картину и думал. Он знал блокгауз, знал он и Бена. Бен внушал еще меньше доверия, чем старый Абрахам. Ведь это он со своей компанией сбросил мальчика в колодец, и ему едва удалось спастись… Да, нужно быть осторожным с Беном. Но несмотря на все пережитое, у Харки не было страха перед этим человеком. Если говорить о страхе, то он испытывал его только перед Джимом, но надеялся, что когда повзрослеет, то преодолеет и этот страх. Харка направил коня в воду и переправился на другой берег. Бена не было видно, но из двери блокгауза вышли две женщины. Они были очень похожи, но одна из них, повыше ростом, держалась ровно, спокойно. Выражение ее морщинистого лица было мрачным. В руках она сжимала ружье. Вторая была молодая и какая-то вертлявая. Она поглядела на Харку через плечо высокой старухи и улыбнулась. Юный индеец направил коня к дому, но, естественно, не на галопе и не сделал обычной мгновенной остановки. Он подумал, что подобное обычное приветствие индейцев этим женщинам ни к чему. Он подъехал шагом и, предоставив мустангу остановиться как он хочет, обратился к старой женщине. — Где Бен? Едет Джим. — Лучше бы ты не говорил мне об этом негодяе! — крикнула в ответ женщина, и в ее словах прозвучала давно сдерживаемая злоба. — Откуда тебя несет, краснокожее насекомое? Хватит с нас подонков и бандитов, которые жрут, крадут и ничего не платят! — И она втолкнула девушку назад в дом, сама влетела за ней, с грохотом захлопнула тяжелую дверь. Харка заметил, как тотчас же в одну из бойниц высунулся ствол ружья. Он усмехнулся, повернул коня, медленно переехал реку и только тогда пустил Серого в галоп. Топ и Джим отдыхали в прерии. Джим жевал снег, чтобы освежить пересохшее горло. Харка остановил коня. — В блокгаузе Беззубого, — сообщил он безразличным тоном отцу, — появилась женщина, и она не хочет принимать «ни краснокожих насекомых, ни бандитов». — Откуда ты это знаешь? — Я повторяю ее слова. На лице Матотаупы отразилось разочарование и озабоченность. Харка достаточно хорошо знал своего отца. Это разочарование было связано не только с появлением новой хозяйки. Чувствовалось, что отец и не совсем доверяет сыну. — Останься с Джимом, — сказал он Харке. — Я поеду к блокгаузу, и меня женщина так легко не приведет в бегство. Джим не может долго оставаться без крыши. Пока в заснеженной прерии происходил этот разговор, в темном блокгаузе на Найобрэре был в разгаре скандал. В доме было темно: через бойницы проникало мало света, а огонь в очаге был прикрыт. Едва тлели уголья под дымящимся котлом. За столом, стоящим рядом с очагом, сидел Бен, около сидела дочь, тут же стояла жена. В руке у нее была кочерга. — Я сказала — нет! Не будет здесь этой воровской шайки! Или в этом доме в конце концов будет порядочная фактория, или я ухожу! — Жена, послушай… Успокойся. Дай мне тебе рассказать… — Нечего зря тратить слова. Джим — бандит! Это настоящий подонок, а ты, как койот, дрожишь перед ним. Этот мерзавец придет, нажрется, напьется со всей своей компанией и ни черта не заплатит! Это ж твои собственные слова, Бен! — Правильно, все правильно. Ну, а если он найдет золото?.. — Пока он ничего не нашел! — А может быть, что-нибудь? Ведь он же пропадал все лето. Я хочу разузнать. Этот молодой индеец — это, наверное, Гарри… Плохо, жена, если от нас уходит индеец, не сказав ни слова. — Что же, хочешь пойти за ним? Отправляйся! Бен поднялся. Жена продолжала ругаться и даже замахнулась кочергой. Он вдруг повернулся и вырвал кочергу. — Ну, теперь спокойно, моя милая гадюка. Дочь подала отцу ружье. Он вышел, резко хлопнув за собой дверью. Бену не пришлось долго ехать по следам Харки, потому что навстречу попался Матотаупа. — Топ! — Бен махнул ему шляпой. Оба остановились друг перед другом. — Где Джим? — спросил Бен. — Джим тяжело ранен. Я привез его к тебе. — Ну, вы нашли золото? Матотаупа побледнел. Сдержав себя, он ответил: — Мы искали Тачунку Витко. — Э-э, Тачунка! Пустое занятие. А чем вы будете мне платить, если я вас приму? У меня здесь жена и дочка. Они не дадут даром ни куска хлеба, ни глотка водки. — А чем расплачиваются белые? — Долларами, если они у них есть. — У нас есть. — Хорошо. Это настоящие слова. Гарри мог бы сразу об этом сказать, тогда моя жена не стала бы бесноваться и свою кочергу она бы сунула в печку, вместо того чтобы испытывать ее прочность на спине мужа. Матотаупа с удивлением выслушал последние слова. — Мы придем, — сказал он и повернул коня, чтобы ехать за Джимом и Харкой. Скоро они подъехали к блокгаузу. Джим был так слаб, что сам идти не мог и позволил внести себя. Ему ничего не надо было, кроме воды, тепла и покоя. Он не припоминал другого случая, когда был бы в столь плачевном состоянии. Матотаупа занялся расчетами с хозяйкой. Он дал ей несколько серебряных долларов, и она смотрела на них круглыми глазами, ведь Джим едва ли был способен много съесть или выпить, а индейцы вообще не пьют вина. Джим получил удобное место вблизи очага. Матотаупа ухаживал за ним с заботливостью брата и умением врача. Раны гноились и заживали медленно. Целую неделю Харка был предоставлен самому себе. Он не ел ничего, что готовила женщина. Он не обращал никакого внимания на Джима и очень мало говорил с отцом. День за днем он обследовал окрестности, иногда верхом, иногда пешком. Он ловил рыбу, подстрелил несколько мелких животных, а однажды даже антилопу и добывал себе все, что нужно для поддержания жизни. Он собирал хворост, разжигал костер и приготавливал на угольях обед. На ночлег он возвращался в блокгауз. Только когда разразилась непогода, несколько дней бушевала метель и сыпался град, он отсутствовал целых три дня, а потом появился, но вовсе не для того, чтобы прибегнуть к спасительному крову, а лишь показать, что он жив. После бури он и ночи стал проводить вне дома. На другой стороне реки он выстроил себе снежную хижину, покрыл пол в ней бизоньей шкурой и ночевал там. Он притащил с реки кусок льда и, прорезав дырку в стене хижины, вставил его. Лед слегка пропускал свет. Харка иногда разжигал здесь небольшой костер и, завернувшись в бизонью шкуру, мог спать, не опасаясь замерзнуть. Приходя в блокгауз, он держался в стороне от Бена и его жены и только иногда разговаривал с их дочкой Дженни. Она была ему противна, во-первых, потому, что блондинка, во-вторых, потому, что болтлива, но через нее он мог узнать все, что его интересовало. Он слышал о всех разговорах ее отца и матери, узнал, что родители ее не любят. Иногда он встречался с Дженни в загоне для коней, устроенном с южной стороны дома. Она каждый раз замечала, когда он заходил туда, и тут же прибегала к нему и заводила разговор. Харке было четырнадцать лет, девушке — лет семнадцать или восемнадцать, и все же Харка был гораздо смышленее ее. Однажды утром, когда Харка поил коней, она сидела на заборе и смотрела на него, хотя юноша и не обращал на нее внимания. — Летом, Гарри, здесь будет весело. Может быть, ты заедешь посмотреть? Индеец не отвечал. — Джим скоро поправится. Он уже может говорить и хочет взять у моего отца под проценты деньги. Индеец не отвечал. — Сколько лет Джиму? — Спроси его. — Он сказал, что он сам не знает. — А откуда должен знать я?