— Стойте! — вмешался банкир. — Сеньор Хаммер находится здесь, среди нас, только благодаря данному мною ему обещанию, что мы не будем ни слова говорить о том чувстве благодарности, которое все испытываем по отношению к нему. Извините, дорогой доктор, что мне пришлось перебить вас, а теперь можете продолжать, но не касаясь запретной темы. Так что вы хотели нам сказать? — Право, уж теперь и не знаю… — растерянно пробормотал ученый. — Ну тогда расскажите нам, будьте так любезны, о ваших любимых доисторических животных, — предложил находчивый хозяин дома. Это был верный ход. Доктор Моргенштерн моментально воодушевился: — О да, это, безусловно, самая интересная для разговора тема из всех, которые мне известны! Скажите, сеньор Хаммер, а не приходилось ли вам в этой стране когда-нибудь находить скелет мегатерия или, может быть, даже мастодонта? — Приходилось, и не раз. — И где же именно, где? — В пампе. Тому, у кого глаз в этом отношении наметан, совсем нетрудно их там обнаружить. — Замечательно! Но давайте уточним: вот, скажем, У вас именно такие зоркие глаза? — Не мне об этом судить, сеньор. Могу только сказать, что я несколько раз путешествовал через пампу в качестве проводника научных экспедиций. — И вам удавалось находить взаимопонимание с учеными? — Я не могу ни утверждать, ни отрицать этого, поскольку мне неизвестно их мнение на сей счет. — Да, но, чтобы найти и верно классифицировать Доледниковые растения и животных, надо обладать определенными познаниями в палеонтологии. Неужели ученые не заметили, что вы этими познаниями обладаете? Кстати, для всех присутствующих я хотел бы разъяснить, что ископаемые останки древней флоры и фауны в наше время часто пребывают в сильно измененном виде по сравнению с их первоначальным состоянием. — Важное уточнение, — подтвердил с улыбкой Хаммер. — Господин Моргенштерн имеет в виду процессы обугливания, выщелачивания и образования специфических налетов на костях древних животных при формировании нефтеносных пластов земли. Доктор Моргенштерн от удивления аж отступил на шаг назад, словно хотел получше разглядеть гиганта Хаммера, и, пораженный, сказал: — Сеньор, вы выражаетесь, как профессор палеонтологии! А это моя самая любимая наука. Я давно мечтаю написать книгу о животных силурийского периода. — О, я вполне разделяю ваше особое пристрастие к этому периоду, — сказал Хаммер. — Силур дает богатейший материал для научных изысканий. Ведь тогда на земле существовали уже десятки тысяч различных видов животных. — Десятки ты… — у доктора от изумления перехватило дыхание — тысяч видов? Вам это точно известно? Что же за виды вы имеете в виду? — Иглокожих, червей, членистоногих, моллюсков и некоторых других, но уже более высоко развитых, например, акул. Обитатели суши появились здесь только в девоне, насекомые и рептилии встречались уже в карбоне и мезозое, то есть в триасе, юре и меле. — А какие млекопитающие, по вашему мнению, тогда уже обитали на суше? — с нетерпением спросил ученый. — В отложениях позднего триаса можно обнаружить следы хищников, первоптиц — в поздней юре. В третичном периоде они играли ведущую роль в животном мире, такую же, как в свое время появившиеся еще до них рептилии. — А человек? Его следы вы здесь встречали? — Он появился в этих краях в позднетретичный период. Это утверждение привело ученого в полный восторг. Он даже слегка подпрыгнул на месте от избытка чувств и торжественно возвестил, обращаясь ко всем присутствующим: — Этого можно было ожидать! Именно здесь, в Аргентине! Такое предположение высказывал в свое время еще профессор Гибель в своем знаменитом труде о фауне доисторического периода. — Затем доктор опять переключил свое внимание исключительно на Отца-Ягуара. — Сеньор Хаммер, ради Бога, присядьте рядом со мной. Располагайтесь поудобнее… Я должен задать вам несколько принципиально важных вопросов, связанных с зоопалеонтологией. Скажите, пожалуйста, как вы думаете: почему хвосты у всех доюрских рыб раздвоенные, как у нынешних акул и скатов? Почему аммониты, достигшие наивысшего развития в поздней юре и нижнем мелу, в альпийском триасе встречаются лишь эпизодически? Причисляете ли вы наутилуса и лингулу к завершившим свое развитие видам и что вообще вы хотите доказать, ссылаясь на примеры дифференциации животного мира, если вам хорошо известно, что… — Стоп, стоп, стоп! Бог меня простит, я думаю, если я прерву ваш ученый диспут! — воскликнул сеньор Салидо, с комическим выражением лица зажав свои уши ладонями. — С вашего позволения, я напоминаю вам, сеньоры, что вы сейчас находитесь отнюдь не в меловом периоде развития Земли, а в начале двадцатого века от Рождества Христова, и конкретно — в моем доме. К сожалению, многое из того, о чем вы с таким увлечением и, я бы даже сказал, с упоением беседуете, нам, всем остальным, совершенно неведомо и непонятно. Не лучше ли вам отложить разговор на эту животрепещущую для вас тему на другое время? Я понимаю, насколько она волнует вас, но все же примите, пожалуйста, во внимание тот неоспоримый с научной точки зрения факт, что далеко не все люди сведущи в зоопалеонтологии в такой же степени, как вы. Отец-Ягуар в ответ на этот протест лишь добродушно рассмеялся, но доктору Моргенштерну было не до смеха. Он очень не любил, когда его прерывали, а что касается чувства юмора, то тут я должен прямо сказать: это замечательное свойство человеческой натуры, увы, не входило в число достоинств приват-доцента Берлинского университета. Несмотря на то, что после просьбы хозяина дома Карлос Хаммер уже не поддерживал беседу о доисторических животных, доктор не мог остановиться еще минут пятнадцать и говорил, говорил… Все на ту же тему, разумеется, пока его не остановил уже Хаммер, сославшись на то, что должен спешить, поскольку на улице его ожидают трое его товарищей. Банкир счел необходимым опять вмешаться и заявил совершенно категорически, что ни за что не отпустит так рано столь дорогого гостя, и сам отправился на улицу, чтобы лично пригласить спутников Отца-Ягуара в свой дом. Те охотно согласились зайти на квинту. Как только они вместе с хозяином вошли в гостиную, слуги принесли еще вина, и атмосфера в доме банкира окончательно лишилась первоначального налета некоторой чинности — шутки и остроты стали сыпаться, как из рога изобилия. Отец-Ягуар приветствовал своих товарищей с дружеской непринужденностью, однако те держались с ним почему-то подчеркнуто сдержанно и почтительно, как ученики-отличники с авторитетным и уважаемым учителем. Поскольку, напоминаю, благодарить и хвалить Отца-Ягуара за его подвиги во время корриды в тот вечер было, условно говоря, неприлично, но совсем забыть об этом никак невозможно, то беседа в гостиной постепенно перетекла в культурно-исторический аспект зрелищ, подобных корриде, и уж тут-то доктор Моргенштерн сумел еще раз блеснуть своей эрудицией. Он стал рассказывать дамам о гладиаторах Древнего Рима, потрясая их воображение разными историями из жизни «самнитов»[21] и «фракийцев»[22], «ретиариев»[23] и «мурмиллонов». И вдруг неожиданно, словно вспомнив что-то гораздо более существенное и важное, замолчал на полуслове и, повернувшись снова к Отцу-Ягуару, воскликнул: — Как жаль, что вы не жили в то время! — Но почему же жаль? — удивился тот. — Потому что тогда ваши подвиги были бы непременно отражены в «Описаниях римских обычаев» Фридлендера и в «Государственном устройстве Древнего Рима» Маркквардта [24]. — Сеньор, вы чрезвычайно любезны, но должен вас огорчить, я предпочитаю жить сегодня. Несмотря даже на то, что интерес к моей персоне со стороны таких знаменитых ученых, которых вы назвали, был бы лестным для меня. — Возможно, вы и правы, но все же ваше имя, несомненно, попадет на скрижали истории, — заявил на это ученый с самым серьезным видом. — Ваше выступление в качестве тореадора на корриде в Буэнос-Айресе есть настоящий подвиг, и настолько уникальный, что просто не может избежать самого подробного научного толкования. Мне же как первому ученому, ставшему по воле случая его свидетелем, очень бы хотелось узнать для начала: в чем именно заключается специфика смертельного удара ножом, с помощью которого вы повалили этого дикого американского бизона? — Это просто результат тренировки. Я не раз убивал бизонов этим способом. Но, конечно, как вы, наверное, уже догадались, не в Аргентине, а в Соединенных Штатах. — В Соединенных Штатах! В таком случае, я должен задать вам еще один вопрос: приходилось ли вам бывать в знаменитой Мамонтовой пещере в штате Кентукки, где, как считают многие исследователи тайн природы, до сих пор обитает какое-то загадочное доисторическое животное, так называемый «огайский зверь»? — Дорогой доктор, давайте поговорим об этом все же в другой раз, как просил нас хозяин дома. — Значит, — стал искренне недоумевать доктор, — высказывать вам благодарность нельзя, на беседы о доисторических животных тоже наложено табу. Я не понимаю, о чем тогда вообще можно разговаривать? Будучи немцем… — Так вы — немец? — прервал его на этот раз уже Отец-Ягуар. — Да. Немец. И, как всякий немец, человек серьезный. Прошу иметь это в виду. Я изучаю доисторических животных, — не преминул добавить этот педант. — А я, хотя и ваш земляк (я родился в Майнце), наверное, нетипичный немец, то есть несерьезный человек, дилетант. Главное, что я с удовольствием готов изучать, — жизнь в ее современном варианте, как я это понимаю. Я люблю приключения, путешествия. — Бог мой, вы родились в Майнце, то есть в Могонтиаке, как его называли в древности, в городе, основанном Друзом! [25] Как это замечательно! — возликовал ученый, не обратив никакого внимания на иронию, заключенную в словах своего земляка. — Но что привело вас в Северную Америку? — Страсть к приключениям. — А в Южную? Хаммер секунду помедлил с ответом. Отсвет какого-то тяжелого воспоминания промелькнул в его глазах, и он сказал со сдержанной грустью: — Меня привело в эту страну одно обстоятельство, о котором мне сейчас не хотелось бы распространяться. Сеньор Салидо понял, что опять возникла необходимость вмешаться в разговор двух немцев. Он знал, что доктор Моргенштерн сейчас может произнести что-нибудь, причиняющее боль его собеседнику, потому что уже давно заметил, что любознательность доктора Моргенштерна, к сожалению, довольно часто заставляла его изменять некоторым правилам вежливости и деликатности, обязательным для всякого воспитанного человека. — Дорогой сеньор Хаммер, а вы знаете, мы довольно долго разыскивали вас, — переменил он своим вмешательством тему разговора, — но безуспешно, из чего я сделал вывод, что вы остановились не в отеле. Я угадал? — Я и мои товарищи остановились у своих друзей, — ответил ему Отец-Ягуар. — И сколько еще времени вы пробудете в Буэнос-Айресе? — Недолго. Я планирую в скором времени отправиться в Анды. — Входит ли в ваши намерения добраться до Лимы? — Возможно, мы и заглянем туда, но я еще не принял окончательного решения. — Вы знаете, сеньор Хаммер, я спрашиваю об этом отнюдь не из праздного любопытства. У меня гостит племянник из Лимы. Пришло время ему возвращаться домой. Я знаю, что вы — человек прямой, и хочу услышать от вас откровенный ответ на мою просьбу: вы можете взять с собой моего племянника? — А сколько ему лет? — Шестнадцать недавно исполнилось. — Тогда ему лучше остаться при вас, он пока еще не дорос до такого путешествия. — О, уверяю вас, сеньор Хаммер, он уже далеко не ребенок и, кстати, что касается чисто физических параметров, довольно рослый и атлетичный парень. — Это, безусловно, хорошо его характеризует, но скажите мне, сеньор, отдаете ли вы себе отчет в том, с чем может столкнуться неопытный юноша в тех местах, где и не всякий-то взрослый мужчина не оплошает в случае чего? — Вполне. Кстати, не поймите меня так, что я вас хочу расположить к себе с помощью своих денег, но я заявляю, что готов финансировать вашу экспедицию полностью. — Нет-нет, никаких дополнительных субсидий нам больше не требуется. Я привык жить на собственные средства. Работал иербатеро в Гран-Чако, был гамбусино [26] в Перу, чинчильеро [27] в Андах, каскарильеро [28] в Бразилии. Мои спутники тоже люди бывалые. Поймите меня тоже: никто из нас не испугается взять на себя ответственность за юношу, но все мы привыкли рисковать не раздумывая, а присутствие в экспедиции вашего племянника, само собой разумеется, потребует от нас соблюдения осторожности. — Благодарю вас за такой ответ! Вы говорите как человек дальновидный и честный. Я, может быть, и повторяюсь, однако скажу еще раз: мой племянник Антон — отнюдь не маменькин сынок, как вы, наверное, предполагаете. Он отлично стреляет из ружья и неплохо держится в седле, кроме того, знает из собственного опыта, что такое Анды, дважды он уже переходил по горным тропам из Перу в Боливию. Наконец мальчик предприимчив по складу своей натуры. Да вы сами можете убедиться в том, что я нисколько не преувеличиваю, мальчик здесь. Антонио! — позвал он племянника. — Подойди, пожалуйста, к нам! Сеньор Хаммер на днях собирается отправиться в Перу… Глаза юноши загорелись. Он действительно выглядел взрослее своих лет, хотя в миловидных чертах его лица еще не до конца исчезло нечто совсем детское. Хаммер, привыкший при знакомстве с людьми доверять не столько чужим рекомендациям, сколько собственной интуиции, почувствовал безотчетную симпатию к юноше и протянул ему руку, но заговорил с ним все же довольно строгим тоном: — Скажите мне, молодой человек, только совершенно откровенно и, если можно, взвесив все свои возможности: хорошо ли вы представляете себе все, что может ожидать человека, путешествующего через Гран-Чако? — О да, сеньор. — Юноша слегка запнулся, подумав о том, что от него, как от взрослого, ожидали трезвого ответа, а не мальчишеского азартного желания во что бы то ни стало попасть в экспедицию, и выпалил решительно: — Я полагаюсь на свое ружье и свой нож! — Этот ответ мне нравится, не скрою, — сказал Хаммер. — Но скажите: а где вы научились владеть тем и другим? Этот вопрос несколько смутил юношу, но он не стал хитрить, а, переведя дыхание, сказал все как есть: — …Я знаю, что в Германии ребята моего возраста знают и умеют значительно больше, нежели я, и быстрее достигают своей цели, потому что много и упорно занимаются с отличными учителями и тренируются под руководством отличных тренеров. Я же пока учусь в институте искусства и промышленности, и только, потому что мне предстоит стать наследником дела моего дяди. Но отец уже нашел для меня и моего младшего брата учителя-немца, и через пару лет я начну посещать какой-нибудь университет в Германии. Стрелять из ружья и обращаться с ножом я учился сам, но вы можете проэкзаменовать меня, если пожелаете. — Ну нет, — ответил ему Карлос Хаммер с улыбкой, — в экзаменаторы я не гожусь, а вот научить тому, что сам умею, пожалуй, могу попробовать. Тем более что мы с вами, как я понял, оба немцы. — Сеньор, учителя лучшего, чем вы, я никогда не мог бы себе пожелать! — заявил Антон и тут же, устыдившись собственной пылкости, добавил рассудительно: — Хотя я родился и далеко от Германии, я все же считаю ее своей родиной. По-моему, верно сказано, что для немца родина везде, «где наш язык звучит и Бог поет на небесах».