— Я буду не я, если Отец-Ягуар уже не в курсе всех наших планов. Но я все же попробую перехитрить его и направить по ложному следу. Значит, так: мы шли с юга и, перейдя реку, двинулись дальше на север, а потом на северо-запад. Теперь нам надо вернуться назад, чтобы вновь перейти реку. — Но это же огромный крюк! — Никакого крюка. Надо сделать вот как: сейчас же сняться с этого места, найти другую прогалину в лесу и завтра утром выйти к реке, а дальше уже ехать вдоль нее. Скакать придется в таком же темпе, как на охоте с гончими. До самого вечера, потом надо отдохнуть часа два-три, а после этого и вернуться сюда уже другим путем. — Но мы потеряем целых два дня на это! — Ничего не поделаешь! Зато при этом мы проведем самого Отца-Ягуара. — Но вы можете гарантировать, что это удастся? — Разумеется. — А я все же сомневаюсь в этом. — Это потому, что вы все же не до конца понимаете, что происходит. Объясняю еще раз: Отец-Ягуар сможет начать преследовать нас только завтра утром, когда мы будем уже у реки. Поскольку он вынужден будет ехать медленно, чтобы внимательно изучать следы лошадиных копыт, то доберется к реке только к вечеру. И только через сутки он, возможно, сможет выйти к тому месту, куда мы вернемся, я говорю «возможно», потому что за то время, что будет разделять нас, следы пропадут. Тут весь фокус именно в этой разнице во времени. — Вы в этом уверены, сеньор? — Не был бы уверен, не говорил бы. Отец-Ягуар будет убежден, что мы вернулись туда, откуда шли сначала, перейдя вновь через реку. Он подумает, что мы испугались его, и в нем проснется тщеславие, которое имеет коварное свойство ослаблять рассудок даже таких хитроумных и многоопытных людей, как он, что нам в данном случае будет на руку. — Да, это было бы чрезвычайно большой для нас удачей, только я, откровенно говоря, не разделяю вашей уверенности. — Напрасно, все получится, но ладно, очень скоро вы убедитесь в том, что я был прав. — И тогда мы сможем спокойно пойти в форт Тио, чтобы пополнить запасы провианта? — Сможем. Антонио Перильо не высказал никакого мнения на этот счет, а Бесстрашная Рука сказал: — Гамбусино все хорошо продумал, его план мне нравится. Мы проведем Отца-Ягуара и укоротим ему руки. Сколько человек с ним? — Точно я этого не могу сказать, — ответил гамбусино. — Насколько я мог разглядеть в темноте, их было что-то от двадцати до тридцати человек. — У нас воинов десять раз по десять, но люди Отца-Ягуара гораздо более умело, чем наши, обращаются с оружием. Поэтому будет лучше, если мы еще до встречи с ними объединимся с другими отрядами абипонов. Я знаю не очень далеко отсюда другую прогалину, которая выведет нас к реке. И они, не мешкая, тронулись в путь. Глава X ПИЯВКИ ДОНА ПАРМЕСАНА Да, репутация, которой Отец-Ягуар пользовался в пампе, была действительно нешуточная. Могу себе представить, как поражены были бы гамбусино и Бесстрашная Рука, если бы узнали, чем был занят грозный Отец-Ягуар в тот момент, когда они проводили свой чрезвычайный военный совет, потому что он в это время… мирно спал. Разумеется, сначала приняв все необходимые меры предосторожности: в трех местах вдоль прогалины он выставил посты из своих людей, чьей задачей было следить за всеми передвижениями противника. В его планы отнюдь не входило нападать немедленно: члены его экспедиции нуждались в полноценном отдыхе, и ему казалось, что сейчас для них нет ничего важнее. Только после того, как все выспались, он попросил позвать к нему доктора Моргенштерна и Фрица. Разговор между ними шел на этот раз на испанском — чтобы все остальные могли быть в курсе того, о чем шла речь. — Сеньор, — обратился к доктору Отец-Ягуар, — при всем моем безграничном уважении к вашим знаниям и вашему авторитету в научном мире, не могу скрыть от вас, что своим поступком вы поставили меня в тупик и даже рассердили. Отправиться сюда — более чем неблагоразумно с вашей стороны. Бог мой, ну почему вы не остались в Буэнос-Айресе? — А что мне там делать? — ответил нисколько не смутившийся ученый. — Да все, что вы хотите и можете! — Нет Там я могу делать далеко не все из того что хочу. В Буэнос-Айресе, видите ли, невозможно отыскать никаких, ну, ни малейших следов глиптодонта, мегатерия или мастодонта, — совершенно серьезно возразил ему доктор Моргенштерн. — Ну, если очень захотеть. — Но правительство Аргентины, к сожалению, не позволяет вести раскопки в центре столицы. — В гаком случае, почему бы вам не попробовать вести их в пампе? — Этим я как раз и намереваюсь заняться. — Если я вас правильно понял, вы полагаете, что сейчас находитесь в пампе? — Да, в пампе, между рекой и лесом — «флувиусом» и «сильвой» по-латыни. — Хорошо, о характерных особенностях пампы мы поговорим в другой раз, а сейчас ответьте мне на такой вопрос: как вы оказались там же, где и я? — Я искал вас специально. — Но я же сказал вам, чтобы вы этого не делали! — Сеньор, каждый человек вправе сам решать, что ему делать, а чего не делать, — обиженно заявил приват-доцент. — Да, но только не в Гран-Чако Мало того, что своим необдуманным поступком вы ставите меня и всех, кто здесь со мной, в затруднительное положение так вы еще и подвергаете смертельной опасности свою собственную жизнь и жизнь своего слуги. — Вы так думаете? Но сеньоры, которые нас пленили пребывают в заблуждении, которое скоро рассеется, они просто путают меня с кем-то, вот и все. — Вы, право же, просто на редкость беспечный человек Но я повторяю: ваша жизнь — в опасности! — Моя жизнь, по-латыни «вита»? Не могу в это поверить. — Знаете, кого вы мне напоминаете? — с долей сарказма произнес Отец-Ягуар — Благодушного, неторопливого, красивого серебристого карпа. Но карпу лучше всего плавать в специально вырытом для него пруду где никакая щука его не проглотит. — Но вы же сами рекомендовали мне именно этот район как самый богатый останками доисторических животных! — Я не отказываюсь от своих слов, но если вы будете искать останки доисторических животных в тайных арсеналах аргентинских заговорщиков, то я не дам и гроша ломаного за вашу жизнь! Я знаю, как вы попали в плен, об этом нам поведал бравый дон Пармесан, которому вы, кстати, обязаны своим спасением. Прошу вас, расскажите мне, что вы собираетесь делать дальше? — Пожалуйста, у меня нет от вас секретов, Я собираюсь вернуться к той яме, в которой погребена моя гигантская хелония, и продолжить работу по извлечению ее останков. Потом погрузить их на лошадей и уехать отсюда. Даю слово ученого, что там находится действительно спинной панцирь гигантской хелонии, и его можно откопать, в чем эти господа, пленившие нас, к сожалению, мне наотрез отказали. При этом с ними, знаете ли, случилась странная метаморфоза. Я небольшой знаток физиогномики [64], но мне показалось, что у них на лицах было написано, что они имеют какие-то тайные намерения воинственного характера, и вдруг это выражение, одинаковое у всех них, сменили какие-то детские улыбки! — Откровенно говоря, я с большим трудом понимаю вас. Не хотите ли вы сказать, что они над вами смеялись? — Смеялись? — переспросил доктор. — Нет-нет, я ведь сказал о мягких по-детски улыбках, а не о грубом хохоте. Сеньор, я, кажется, тогда, в Буэнос-Айресе, несколько переоценил ваши знания в палеонтологии. Ибо, если бы вы на самом деле обладали ими в достаточной степени, то вам и в голову бы не пришло, что над человеком, открывшим гигантскую хелонию, можно смеяться. — Хорошо, расскажите мне тогда, что эти милые, улыбчивые люди делали с вами после того, как взяли в плен. — Сначала мы ехали лесом, потом перешли вброд какую-то реку, потом снова ехали через лес, в котором встретили много других индейцев. Там мне и Фрицу дали по куску мяса. Как только мы немного поели, нас привязали к деревьям, потом пришли вы… Это все, что я могу рассказать вам, история, как видите, простая и вполне заурядная. — Не сказал бы, — сказал Отец-Ягуар, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. — Что вы! В ней нет ничего романтического. Пока мы ехали, я подумал, что неплохо было бы скрасить скучный путь беседой о доисторическом периоде развития животного мира, о пещерных медведях и мамонтах, но никто не захотел меня слушать. — О, вот в это я охотно верю. — Но, знаете, я не очень сильно огорчился, потому что, слушая, как они разговаривают, сделал одно интересное наблюдение, если, конечно, оно верное. Здесь, в этой стране, употребляется один диалект, в котором ощущается явное влияние немецкого языка: глаголы при смысловом связывании их с существительными произносятся подчеркнуто энергично и резко. Язык прижимается при этом в верхнему нёбу. — Неужели вы, герр доктор, просили их показывать вам глотки? — Нет, конечно, не просил. Но они постоянно говорите на этом диалекте, и я совершенно отчетливо ощущал в нем эту резкость и энергию. На этом основании мы можем констатировать, что между верхним нёбом и языком… — Достаточно филологических наблюдений, сеньор, умоляю вас! Я предпочел бы узнать побольше о содержании их разговора. — Не знаю, чем вас может заинтересовать это содержание… Они говорили все больше о каких-то пустяках. — Неужели только о пустяках? — Честное слово, мне даже скучно стало! Да, велся вроде бы оживленный разговор, переходящий время от времени в спор, но он был ни о чем, так, пустая болтовня… Речь шла о революции, кавалерии, пушках, о набегах и поражениях индейцев — в общем, обо всякой чепухе. И ни слова — о науке. — Ничего себе чепуха! Сеньор, я чувствую себя просто обязанным открыть вам глаза на мир, вас окружающий. Так вот, запомните хорошенько: революция, кавалерия, пушки, отступления, наступления и все прочее, что с этим связано, в жизни каждого человека — поймите, каждого, в том числе, и в вашей, — имеют громадное значение. — В моей? Нет, в моей жизни — никакого, а в вашей — конечно, с этим я не могу не согласиться. У вас в голове как-то все это размещается, а в моей — только спинной панцирь моей гигантской хелонии. — Что ж, разрешите поздравить вас с такой уникальной конструкцией головы! — Премного благодарен. Но если вы так уж хотите знать подробности разговора между этими людьми, вам лучше всего расспросить об этом моего слугу. Как всякий дилетант, он склонен придавать слишком большое значение разным несущественным мелочам и потому охотно фиксирует их в своей памяти. Фриц, уже успевший хорошо изучить натуру своего хозяина, не воспринял его последнюю фразу как колкость доктор нередко бывал бестактен, но отнюдь не из желания как-то задеть или унизить человека, а вследствие своей феноменальной отчужденности от проблем обыденной жизни Во всяком случае, Фриц радостно оживился, когда понял, что настал его черед исполнить свое соло в этой беседе, чего он давно и страстно желал. Он приосанился и сказал по-немецки: — Герр Хаммер, доктор Моргенштерн сказал вам чистую правду я прекрасно запомнил весь этот разговор и отвечу на любой ваш вопрос. Если позволите я буду говорить на родном языке, ибо заставлять меня говорить с соотечественником по-испански — это то же самое, что дать мне хлеб и масло, но не дать ножа чтобы сделать бутерброд.