Закусывай печеньем – чем богаты! Мы привезем из отпуска домой Цирроз и сахалинские закаты. За поэзией следовала проза от японских гостей. Бумагу покрывали иероглифы, выведенные красной шариковой ручкой. Символы заняли четыре страницы, причем если на первой они располагались аккуратными рядками, то ближе к концу автор выводил строчки по диагонали, вкривь и вкось, и рвал бумагу пером. – Береги нервы, – посоветовал Андреев неизвестному автору. Перелистнул страницу, прочел два слова, многократно обведенные: «Ад здесь». Концентрические круги синей пасты расходились от фразы, заполняя все пустое пространство. Под толстовкой, под пластырями зачесались царапины. Исполосованная ручкой страница выглядела неопрятно, отталкивающе. Андреев убрал ее – с глаз долой, – чтобы на следующей странице обнаружить те же круги, маниакально расползающиеся от центра и за края. Только фраза поменялась. «Оно сморит». Андреев захлопнул тетрадь и покосился на тьму в дверном проеме. * * * Пятница, 7.15 Привет Привет Привет Привет Привет Андреев выронил пластиковый стакан, вода обрызгала обувь. Он таращился на кухонную стену, на послания, которые кто-то оставил ночью. Его вежливое «привет» продублировали мелом пять раз, причем все пять слов были написаны разным почерком. От элегантных прописных букв до размашистых печатных. От закругленных до угловатых. А в одном «привете» «р» и «в» развернулись неправильно, в другую сторону, словно ребенок писал. Андреев вообразил пятерых незнакомцев. Они пришли в маяк под покровом темноты и выстроились на кухне. Берут по очереди мел и подходят к стене. Мурашки закопошились под одеждой. Чужой, физически ощутимый взгляд уперся меж лопаток. Андреев резко обернулся; черное пятно ускользнуло в коридорную темень. Загромыхала лестница. «Попался, который кусался!» Не позволяя себе испугаться, Андреев кинулся за беглецом. Лестничный пролет уже опустел, но конструкция вибрировала. Внизу хлопнула дверь. Андреев положил планшет на пол и поскакал по ступенькам. На первом этаже споткнулся об аккумулятор в деревянном корпусе. Покатилась по настилу бутылка с чем-то типа олифы. Ругаясь, прихрамывая на ушибленную ногу, Андреев вышел из маяка. И окаменел на миг. Окружающий мир растворился в тумане. Точно облако приземлилось на остров. Или графические дизайнеры плюнули, не дорисовав локацию компьютерной игры. У Андреева закружилась голова, он инстинктивно попятился, но слух уловил стук подошв – совсем близко. Андреев собрался с духом. Он пошел на звук, и мгла приняла его в объятия. Мельчайшие частички воды коснулись кожи, как паутина или шелк. – Погоди! – позвал Андреев. – Давай поговорим! Он осторожно переставлял ноги, шарил рукой в поисках опоры: слева должен был быть фасад пристройки. Но рука зачерпывала пустоту. Кисть истаивала в непроницаемом мороке. Он даже пальцев своих не видел, только культю. – Да погоди ты! – туман исказил голос. Переиначил саундтрек острова. Казалось, плеск волн доносится из динамиков сипящей телефонной трубки. – Мы не скажем Шилиной! Чайка вскрикнула рядом, у самого уха. Сбоку мелькнула тень. Нога Андреева поехала по осклизлому камню, и он плюхнулся на задницу, ойкнув от обиды. В сизом коконе, в фантастическом паучьем гнезде, он практически лишился зрения. Пучил глаза, но доступным максимумом были собственные руки, поднесенные к лицу. Словно он телепортировался в фильм Фрэнка Дарабонта. Или в фильм Джона Карпентера. Вскочив, Андреев похромал вслепую, осторожными шажками. Назад, в маяк! Но минуту или две спустя он начал сомневаться, что идет в правильном направлении. Разве «Канаси» там? И где вообще это «там», если вокруг все одно и то же? Он попробовал ориентироваться по шуму прибоя, но шум не отдалялся и не приближался. Он доверился рельефу, но под ногами, тонущими в эфемерном болоте, был плоский, ни о чем не свидетельствующий камень. Как Николь Кидман в «Других», он бродил по каким-то замогильным пустошам, моля бога с жаром, порой свойственным атеистам, встретить кого угодно: Уильяма Дефо или мужа, вернувшегося с войны. Чайка крикнула над головой. Андреев всхлипнул. Он шел так долго, что уже трижды пересек бы остров. Страх сорваться с обрыва в бурлящую воду парализовал. Андреев встал на четвереньки, цепляясь за камни. – Помогите, – прошептал он. И увидел абрис маяка. * * * Пятница, 9.20 Андреев постучал мизинцем по циферблату часов. Промокли? Или ударились о камень? Он валандался в тумане минут десять, двадцать от силы, но никак не два часа. Как бы возражая, утих привычный гул, и электричество вырубилось. Генератор истратил горючее. Шилина велела всегда носить с собой фонарик. Андреев нащупал в кармане ребристый цилиндр, луч пронзил темноту. Рука тряслась, и ключик долго не попадал в замочную скважину. Он мог утонуть. Сломать шею. И все из-за глупых шуточек Дефо. Бурча проклятия, Андреев спустился в полуподвал и обслужил станцию. Гудение двигателя было приятнее музыки. Лампочки разогнали мрак. График подгонял, но Андреев потратил еще четверть часа. Отыскал стул покрепче и заблокировал им входную дверь, а с помощью арматуры проделал тот же трюк с дверью дизельной. Отныне доступ в маяк для Дефо ограничен. Не хочешь по-хорошему, торчи в пристройке. С ликующей улыбкой на устах Андреев поднялся в кинозал. – Я буду смотреть фильмы! – объявил он теням и пылинкам. И почесал грудь, срывая пластыри. * * * Пятница, 23.30 Унылая песнь металлической конструкции выдернула из сна, в котором Андреев лобызал любовницу, то ли блондинку, то ли шатенку, то ли Шилину, то ли Юльку-билетершу. Он разлепил веки, щурясь от света. Засыпая, он оставил лампочку включенной, и спальня сделалась островком в океане мрака. Колонна простелила тень, как ковровую дорожку, к порогу, к скорбному скрипу в темноте. Кто-то поднимался по лестнице. Андреев сел, с трудом ворочая извилинами. Дефо нашел способ проникнуть в маяк. Но зачем? Чтобы обмазать компаньона зубной пастой? Чтобы задушить? Какой в этом смысл? Юные сыщики, на острове было двое негритят, Икс и Игрек. Игрек убит, угадайте, кто преступник? «Ему не нужны причины, – подумал Андреев, холодея, – если он – псих». Скрежет металла отзывался ноющим зудом под кожей. Андреев соскочил с кровати, посеменил в соседнюю комнату, где, как он помнил, пылилась лопата. Скрип оборвался. Запахло ржой и палеными спичками. Андреев повернул голову. То, что стояло в дверном проеме, лишь отдаленно походило на человека. Красное, цвета магмы, дрожащее и пузырящееся, оно протянуло к Андрееву скрюченные пальцы. Андреев завопил, а ночной гость метнулся через комнату и запечатал его рот мягкими руками. * * * Суббота, 9.17 – Сегодня пятница, – сказал Андреев, хмурясь. – Вчера я посмотрел восемь фильмов. Как и в четверг, в среду, во вторник. В понедельник фильмов было шесть. Я плохой математик. – Он провел пятерней по волосам. Шевелюра растрепалась – спускаясь в «исповедальню», он забыл причесаться. Андреев помассировал глаза – в уголках скопилась засохшая слизь. Болело горло. Болел затылок. Кости ломило, вероятно, после вчерашней пробежки во мгле. Мозг затуманило не хуже, чем этот сраный кусок камня в Охотском море, именуемый «Канаси». Андреев уснул в одиннадцать и беспробудно продрых до восьми, но чувствовал себя совершенно разбитым. Всю ночь снилась какая-то дрянь. – Шестнадцать прибавим к восьми. Четыре плюс шестнадцать – двадцать, плюс два, плюс шесть. Не может того быть. – Он посмотрел на свои пальцы. – Черт, – сказал он. – Я сейчас. Подошел к треноге, выключил запись, привел себя в порядок за кадром насколько сумел. Зализал челку, протер глаза и снова нажал на «REC». – Привет, – сказал, устраиваясь перед планшетом. – Я – киноман. Сегодня суббота. – Он кивнул, как бы подтверждая свои слова. – Вчера я посмотрел восемь фильмов. * * * Суббота, 13.00 На экране персонажи гуляли по Дворцовой набережной и никак не осмеливались поцеловаться. Черно-белое кино вновь было в моде. Длинноты имитировали многозначительность, а пляски камеры – интимность. Андреев не помнил, кто эти люди в кадре, как они познакомились и за что полюбили друг друга. Раздражало, что у персонажей не было имен, только фамилии.